Как только Сергей сел за руль, ему позвонил Тимофеев.
– Слушаю тебя, Валерий Иванович…
– Вот заключение: старик задохнулся. Это подтверждается всеми исследованиями. Смерть наступила где-то между четырьмя и пятью часами утра. На дне ящика – рвотная масса. Она же на губах старика. Видать, плохо ему там было, бедняге… В общих чертах – все.
Помолчав, Сергей тихо заговорил:
– Послушай, Валерий Иванович, а если его посадили в ящик после шести…
– Исключено, – прервал его Тимофеев. – Или так: задушили в четыре, а в ящик сунули после шести. Устраивает такой вариант?
– Нет, – сказал Дуло.
– Больше ничем помочь не могу. Сам разбирайся – это твоя работа.
– Да уж… – Сергей стал прощаться. – Спасибо тебе, Валерий Иванович…
Однако Тимофеев остановил его:
– Подожди! Не клади трубку.
– Что еще? – спросил Дуло.
– Съездил я на Вторую Боткинскую, снял пальчики у того бедолаги.
– Он лежал в холодильнике? – уточнил Сергей.
– Да… А почему ты спросил?
– Значит, не повезло кому-то другому.
Тимофеев вдруг замолчал, соображая, к чему Сергей это сказал.
– По-твоему выходит, ему повезло?
– В определенном смысле – да.
– Тебя трудно понять, да и некогда мне. Короче, проверил я его отпечатки по следотеке.
– Личность установил?
– Представь себе! Гадкер Артемий Ефимович, житель Москвы, тридцати шести лет.
– Как ты сказал? – спросил Дуло.
– Гадкер Артемий Ефимович…
– Это фамилия такая?
– Фамилия Гадкер тебя не устраивает?
– Еще как. Вот уж тютелька в точечку… – усмехнулся Сергей. – Адрес есть?
– Мантулинская, двадцать, квартира семьдесят пять.
– Записал. Что у нас по нему есть?
– Ничего особенного. По молодости стек в хулиганку. Не так давно подозревался в мошенничестве. Свидетелем проходил, но сам не сидел. Где работал? Нигде. С кем проживал? Ни с кем. Круг знакомств? Пресненская шпана. Считай, информации – ноль.
– Не слишком ты порадовал меня, Валерий Иванович.
– Пользуйся тем, что есть. Я бы на твоем месте соседей поспрашивал, взял распечатку с его телефона. Определишь круг знакомых.
– Мобильник не нашли.
– Да и фиг с ним, с мобильником. Я найду его номер, тебе останется только сделать запрос.
– За это – спасибо! – сказал Дуло. – Послушай, а что там…
– По жемчугу пока ничего, – прервал его Тимофеев. – Работаю. Жди.
Сергей положил телефон в карман. Устроился поудобнее в кресле, достал перевод и стал читать.
Пятница, 23 марта 1945 года
Берлин
Меня приписали к Двухсотому авиационному крылу, которое теперь базируется в Рехлине, в ста километрах от Берлина. Аэродромы в Рангсдорфе и Финстервальде уже недоступны из-за наступающего противника.
Сегодня я не летал, как, впрочем, и вчера, и всю эту неделю. За все время моего пребывания здесь я совершил только два вылета на трехмоторном грузовом самолете «Ю-52». Несколько раз за мной присылали машину, которая увозила меня в Рехлин, где я ожидал приказа срочно лететь. Но, не дождавшись, каждый раз к утру возвращался домой.
Вчера я решился сходить в кино. Давали фильм «Мимолетное чувство» с Анной Хиппиус. Красивая и беззаботная Анна еще жила на белом экране… Я плакал, потом – ушел. Побоялся – не выдержит сердце, и в зале обнаружат зареванный труп офицера Люфтваффе.
Выхода нет. Если бы он был, я бы его нашел. Прошло двадцать дней с тех пор, как умерла Анна. Держусь только на чувстве долга и абсурдной привычке жить. Отними у меня это – останется только пуля в лоб. Подобные мысли часто приходят ночью, когда Берлин кажется большим черным кладбищем. Тогда я зажигаю свечу, сажусь за стол и пишу. Если в руке перо, она не тянется к пистолету.
Тихо горит свеча. Из-за стены слышатся голоса, вернулись соседи, два офицера СС. В тот же миг взревели сирены. Начался воздушный налет. Шаги за стеной, стихли у лестницы. Офицеры СС спустились в бомбоубежище, которое находится в подвале нашего дома. Вдалеке раздались первые взрывы бомб.
Я погасил свечу, прошел к окну и раздернул шторы. На востоке полыхало зарево от горящих домов. Лучи мощных прожекторов рыскали по небу, отыскивая бомбардировщики «москито». От взрывов дрожала земля, тяжело била зенитная артиллерия…
Бомбежка закончилась. На улице воет ветер. Кажется, я слышу шаги Анны. Верю, связь между нами не прервана, даже если она на том свете, а я пока что на этом. Тьма за окном поистине бесконечна. Как бесконечно мал и одинок я в этой большой Вселенной.
Воскресенье, 1 апреля 1945 года
Берлин
За окном пела птица и шумел утренний город. Я встал с постели, достал сухой паек, выданный накануне вечером. В нем бутылка вина и пасхальный кекс. Сегодня – Светлая Пасха, праздник вне досягаемости этой страшной войны.
После завтрака сел в машину и в поисках парикмахерской стал объезжать улицы. Поблизости ни одной не нашлось, поэтому пришлось значительно удалиться. Наконец в уцелевшей части разрушенного здания мне удалось найти маленькую парикмахерскую, всего на одно кресло.
Оставив машину, я зашел внутрь, в кресле уже сидел мальчишка с простыней на плечах. Судя по амуниции – свеженький новобранец. Заметив меня, мастер стащил с него простыню и предложил обслужить меня первым. Я отказался, сказав, что буду ждать, и вышел на улицу.
Последние дни многое изменили, улицы заполнились десятками тысяч беженцев. В Берлине скопилось много женщин и детей из Восточной Пруссии. Они пришли сюда и не знали, куда им идти дальше.
Я отвернулся к стене, пытаясь укрыть от ветра огонь зажигалки. Когда прикуривал сигарету, поднял глаза, увидел плакат, предупреждавший, что дезертирство карается трибуналом. Подумал: все катится в тартарары. Говорят, здесь, в Берлине, построили несколько расстрельных площадок для дезертиров.
Мимо проехал грузовик с новобранцами, женщины провожали их печальными взглядами. В их глазах застыло ожидание скорой гибели.
– Господин офицер… – Старик-парикмахер вышел на улицу. – Прошу вас зайти внутрь.
В дверях я столкнулся с новобранцем, на голове его топорщился прусский ежик. Вытянувшись, он козырнул мне, а потом побежал, хлюпая не по размеру большими ботинками. И я вдруг понял, что этот мальчишка скоро умрет…
Я сидел в кресле и смотрел на себя в зеркало. Бледное лицо несчастливого человека. На скулах серые тени, выцветшие глаза. Я ненавидел себя за то, что несчастен, ненавидел за то, что жив.
– Вас побрить? – спросил парикмахер.
Я кивнул. Однако побриться было не суждено. Взвыла сирена, оповещая о воздушном налете. Старик снял халат и вызвался показать мне дорогу в бомбоубежище.
Увидев на стене аббревиатуру LSR, сокращенное – Luftschutzraum, обычное обозначение бомбоубежищ, старик-парикмахер спросил:
– Знаете, как теперь расшифровывают такое сокращение местные острословы? – И, не дождавшись ответа, ответил: – Lernt Schnell Russisch – учи скорей русский.
Никак не отреагировав, я подумал, что еще полгода назад он вряд ли решился бы сказать такое, да еще в присутствии немецкого офицера.
В подвале скопилось человек сто пятьдесят, в основном гражданское население. Для большинства не хватило сидений, они стояли и сидели на корточках вдоль стен. Мамаши держали на руках грудничков. Дети постарше лежали в колясках до тех пор, пока не гасли свечи, специально установленные на бетонном полу. Тогда детей поднимали на руки или сажали себе на плечи, чтобы те могли дышать оставшимся кислородом. Кто-то чуть слышно играл на губной гармонике…
Земля дрогнула, раздался глухой взрыв. Следом загрохотала зенитная артиллерия. Один за другим заплакали дети. Взрослые только плотнее прижались к стенам.
Освещение было до крайности скудным – несколько ламп на все бомбоубежище. Их синий мертвенный свет создавал атмосферу ада. Я стоял у лестницы, ведущей к выходу. На верхней ступеньке сидела женщина, она забежала последней. Дежурный закрыл за ней тяжелую дверь. Я обратил внимание на ее странный наряд: зеленый старомодный капот и шляпка с красной вуалью. Словом, комическая старуха из оперетки.
В подвале стало душно. Свечи гасли одна за другой. Спасаясь от удушья, люди стремились к лестнице, стараясь забраться как можно выше. Меня оттеснили к двери, и я оказался рядом с женщиной в красной вуали. Она сняла шляпку… и подо мной дрогнул пол. Не потому, что рядом рванула бомба, а потому, что на верхней ступеньке сидела живая Анна Хиппиус.
Глава 20 Месть
Полина зашла в приемную директора.
– Что? – спросила у нее секретарша.
Глава 20
Месть
Полина зашла в приемную директора.
– Что? – спросила у нее секретарша.
– Меня вызвали.
– Насколько я знаю – в отдел безопасности.
Полина смутилась:
– Я ни разу там не была. Не знаю, где это.
– Теперь вам часто придется туда заглядывать, – секретарша встала и направилась к выходу. – Идемте, я провожу. – Здесь Свирская, – объявила она, открыв нужную дверь.
– Пусть зайдет, – ответил голос из кабинета.
За столом сидел Юрий Николаевич. С ним Полина познакомилась в кабинете Варовского.
– Садитесь, – предложил он Полине. – Я хотел поговорить о пропавшем рисунке. Как он там назывался… – Юрий Николаевич заглянул в свой листок. – «Человек в сером на фоне гор».
– Называется, – сказала Полина.
– Что? – не понял режимник.
– Рисунок нашелся. Поэтому «называется», а не «назывался».
– Пусть так, – согласился Юрий Николаевич. – Именно об этом я и хотел спросить. При каких обстоятельствах был найден рисунок?
– Это мне неизвестно.
– Позвольте… Не вы ли сообщили Альберту Ивановичу, что акварель нашлась?
– Я, – подтвердила Полина.
– И вы об этом узнали…
– От моего мужа, старшего следователя прокуратуры Сергея Дуло.
– И он не сказал, откуда появился рисунок?
– Об этом вам лучше спросить у него. – Полина чуть отстранилась, давая понять, что не расположена говорить на эту тему.
Тем не менее Юрий Николаевич снова спросил:
– Значит, вам нечего мне сообщить?
– Кто-то побывал в моем кабинете.
– Вы уже говорили…
– Этой ночью.
Юрий Николаевич удивленно поднял глаза.
– Что?
– Утром, когда я пришла на работу, дверь моего кабинета была открыта.
– Что-то пропало?
– Нет, ничего. – Полина поправила волосы.
– Даже не знаю, что на это ответить… – Он скривил губы. – Может быть…
– Я хорошо помню, что закрыла дверь в пятницу вечером, – поспешила заметить Полина. – Не считайте меня идиоткой.
– Даже не думал, – уверил ее Юрий Николаевич. – Просто не знаю, что с этим делать. Впрочем, если ничего не пропало – то и говорить не о чем.
– Ну, если вы так считаете…
– Теперь должен вам сообщить неприятную новость. Нами обнаружена пропажа еще одного рисунка, – сказал он.
– Вот как? – безучастно спросила Полина. – Какое отношение это имеет ко мне?
– Вы с ним работали.
– Когда?
– Месяцев пять назад.
– Но я вернула его в архив.
– По документам. – Юрий Николаевич задвигался в кресле, будто отыскивая удобное положение. – Теперь мы не можем быть уверенными ни в чем…
Полина в упор его спросила:
– Зачем вы это придумали?
– То есть, что значит придумал?.. – оторопел тот.
– То и значит, что вы врете.
Юрий Николаевич замер, уставившись в столешницу.
– Я пошла, – сказала Полина и, поднявшись со стула, покинула кабинет.
Ощущение гадливости не оставляло ее всю дорогу, пока она шла в сторону юридического отдела. Ей требовалась дружеская поддержка. В галерее был только один человек, кто мог ее оказать, – Рита.
Однако по дороге Полина встретила другого человека. Ей преградил дорогу Алексей Григорьевич Кириченко.
– Здравствуйте.
– Что? – спросила Полина.
– Здравствуйте, говорю.
– Это я поняла. Чего вы хотите?
– Грубо.
– А главное – быстро.
– Торопитесь?
– Тороплюсь.
Кириченко взял Полину за руку, но она отстранилась.
– Давайте попробуем друг друга понять, – сказал он. – Знаю, у вас трудное время. Я могу вам помочь.
– Чем?
– Отвести от вас подозрения.
– Как?
– Вот об этом и хочу поговорить. Мне известно то, чего не знают другие. – Кириченко посмотрел на часы. – В шесть. Можем пойти в кафе. Или – нет. Давайте у меня дома. Это недалеко, улица Сергея Макеева, дом два.
Полина обошла Кириченко, как кучу мусора, и зашагала дальше по коридору. Он развернулся и, глядя ей в спину, тихо сказал:
– Гордая? Подожди… На коленях ко мне приползешь.
У дверей юридического отдела топталась Рита. Темноволосая, коротко стриженная, она походила на несчастного воробья. Было видно, что ей нечем себя занять.
– Почему не работаем? – спросила Полина.
– Не дают, – улыбнулась Рита.
– Кто не дает?
– Маруха…
– Жена Варовского?
Рита возмущенно всплеснула руками.
– Ты только представь: я на минуту встала с кресла, а тут в кабинет заходит Маруха. Ни здравствуй, ни как дела, с ходу садится за мой компьютер. Я подхожу, здравствуйте, говорю. Она – ни полслова. Смотрю – роется в Интернете.
– А ты?
– А я, как дура, сначала болталась в кабинете, теперь здесь стою.
– Давно?
– Уже полтора часа.
– А она?
– Сидит за моим компьютером.
– Не извинилась, ничего не сказала?
– Нет.
– Дай посмотрю, – Полина отодвинула Риту от двери и заглянула в кабинет.
За Ритиным столом по-хозяйски расположилась Мария Варовская и, глядя в монитор, изредка кликала мышкой. Рядом с ней лежала шоколадная плитка. Маруха отломила кусочек и свободной рукой отправила его в рот.
– Тварь… – прошептала Полина и, закрыв дверь, обернулась к Рите. – Что будем делать?
– Не знаю.
– Но ты же понимаешь, что такого нельзя спускать?
Рита вздохнула.
Поджав губы, Полина постояла пару минут у двери, потом сказала:
– Сейчас я зайду в кабинет, через сорок секунд – ты. И как только освободится твое кресло, а оно точно освободится, сразу садись в него и начинай рыться в компьютере. Что бы тебе ни говорила Маруха, отчетливо повторяй: сейчас-сейчас, но не вставай до конца рабочего дня. Поняла?
– Сначала объясни…
Полина грозным голосом повторила:
– Поняла?
– Да, – прошептала Рита.
Полина открыла дверь и вошла в кабинет.
– Здравствуйте! – Она оглядела сотрудников, притихших за своими столами. – Где Рита? – Не дождавшись ответа, приблизилась к столу, за которым сидела Маруха. На краю с расстегнутой молнией стояла черная сумка от Луи Вюиттона. – Где Рита? – повторила она.
Маруха, глядя в монитор, отломила кусок шоколадки, но сунуть в рот не успела. Полина сбросила со стола ее сумку. Варовская округлила глаза, уставилась на Полину, потом перевела взгляд на упавшую сумку. В кабинет вошла Рита.
– Ой… – припозднившись, огорчилась Полина.
Маруха вскочила с кресла и кинулась собирать рассыпавшуюся косметику. Полина подняла с пола связку вязальных крючков, нанизанных на одно кольцо. Потом, оглядевшись, заметила, как Варовская безалаберна. Кроме косметики и крючков на полу валялись рулетка, фонарик, пакет белых семечек, рекламные брошюрки и два бутерброда в ресторанных салфетках. Полина поморщилась, представив, как выглядит подкладка несчастной сумочки, и с чувством наступила на бутерброд с колбасой. Сидя на корточках, Маруха пронзительно вскрикнула, но месть уже свершилась. Рита сидела в своем кресле, делая вид, что напряженно работает, а Мария Варовская ползала по полу, собирая свои манатки.
Полина искала у Риты дружеской поддержки, однако помогать пришлось ей самой.
Глава 21 Что-то вы долго, ребята
– Сергей Васильевич, вас искал капитан Тимофеев. Сказал, что не может дозвониться ни по мобильному, ни в кабинет. – Нина Курочка звонила по внутренней линии.
– В кабинет я только вошел… – Сергей достал свой телефон и, взглянув на экран, чертыхнулся. – Ты права, разрядился. Кстати, у тебя не найдется зарядки к айфону?
– Найдется, сейчас принесу.
Через пару минут Нина влетела в его кабинет и протянула зарядное устройство.
– Спасибо. – Дуло взял провода. – Как продвигается работа? Что-нибудь накопала?
– Сегодня ходила в Ленинскую библиотеку.
Сергей помотал головой.
– В очередной раз убеждаюсь, что хорошее воспитание и чрезмерная добросовестность вредят нашей работе. Не будь тормозом – поищи в Интернете.
– Хорошо, – Курочка бросила на него восхищенный взгляд.
Сергею стало не по себе. Он вспомнил, как смалодушничал на даче Дианы, и от этого засосало под ложечкой.
– Вам очень идет форма, Ниночка. – Комплимент прозвучал мрачно, возможно, поэтому следователь быстро ушла.
Дуло открыл папку, намереваясь достать «Человека в сером на фоне гор» и спрятать в сейф, однако не нашел его среди документов. По-видимому, рисунок остался дома, в столе.
– Черт…
Сергей подключил телефон, и тот сразу же зазвонил. Решив, что это Тимофеев, Дуло схватил трубку:
– Ну, что там?
– Здравствуйте, – ответил мужской голос.
– Кто это? – спросил Сергей.
– Меня зовут Федор Михайлов, вы просили позвонить, если что…
– Михайлов? – Сергей перебирал в памяти всех, кого он просил позвонить. Таких было много.
Федор решил напомнить:
– Позавчера вы приезжали к моей матери в Нахабино. Интересовались, не было ли чего еще в том чемодане.
– Так-так, – оживился Сергей. – И что?
– Кроме веера, могу предложить шикарную вещь.