В разговор решительно вмешался Михаил Романович Чистяков, его патанатомическое нутро уже настроилось на иное восприятие мира и взорвавшееся само собой словоблудие коллег никак не сочеталось с его особым творческим настроением.
– Есть предложение, – многозначительно заявил анатом, – заняться делом. В "процессе" мы успеем вернуться к обсуждению затронутых тем. Главное, чтобы тот "процесс пошел", чтобы в нем не было проволочек, сбоев и перерывов. А качество обсуждения моральных позиций будет зависеть, глубокоуважаемый Вадим Генрихович, от вкусовых достоинств раздобытой вами пищи. Качество же "компонента" нам всем гарантирую даже не я, а госстандарт. "За работу, товарищи"! Поднимем Священные Граали, наполненные Христовой кровью. Пусть они заменят нам рог изобилия, дарующий достойным пищу и питье. Духовная сила Священного сосуда откроет в нас способность разделять чистое и нечистое, отыскивать любовь и милосердие.
– Старый мистик заговорил стихами, – молвил до того молчавший физик. – Сдается мне, что наши истории пошли по второму кругу.
Длительное и серьезное занятие восточными единоборствами заставили его, волей-неволей, приобщиться к буддизму и восточному мистицизму. Наблюдая подвальные посиделки, в которых и он принимал самое активное участие, Олег приходил к убеждению, что здесь творится мистический Зикр.
Неустанное повторение определенных логических шифров и формул приводило маленький коллектив к состоянию экстатического транса. Даже добавление кофе, чая, алкоголя было поставлено на службу тому же эффекту. Трудно было только понять какого уровня мастерства в Закри достигли члены новоявленного суфийского братства.
По всей вероятности, речь могла идти только о "первой ступени" – о забвении себя, своих проблем. Конечно, было немыслимо предположение, что эта компания достигнет когда-нибудь последней ступени – растворения в акте служения Богу. Трудно поверить, что врачебная публика, вообще, может кому-то служить. Исключение составляют пациенты, да светлые идей медицины. Все они подчинялись правилам, прописанным в особой "Книге сияния". У медиков было свое, отличное от остального люда, главное каббалистическое сочинение, не написанное, а передаваемое тысячными сменами предыдущих поколений последователей Асклепия.
Этот странный бог врачевания, рожденный от Аполлона и нимфы Корониды, претерпел много горя за свою многотрудную жизнь, что его роднит с современными российскими врачевателями. Но вмешался всемогущий Зевс: он убил кентавра Хирона, дерзнувшего обучить Асклепия воскрешать мертвых. Отсюда, сегодняшние эскулапы-шизики, по совместительству усердствующие в алкоголизме, не могут быть признаны его заветными учениками.
Безусловно, все современные доктора и их верные помощницы – медсестры, санитарки не лишены традиций Гелугпа – закона добродетели, исходящего из таинственных тибетских учений. Даже без прочтения тибетских подлинников, общие идеи мировой медицины через информационное поле вселяются в головы профессионалов по мимо их воли. Волю свою предначертал Бог: "Много званых, но мало избранных"! Уже на стадии поступления в медицинский институт идет просеивание одаренных – посвященных в избранные.
Наблюдая за жизнью своих друзей, Олег всегда поражался несоответствием специальных знаний той линии поведения, которую современные российские врачи выбирали для себя. Она во многом отличалась даже от зарубежного, цивилизованного, варианта. Тем более, трудно поверить, что эти своеобразные парни были склонны принимать практику благотворного суфизма – "воздержания", "отречения", "аскетизма".
Его друзья советовали больным правильные вещи, но сами словно нарочно делали то, что сокращало собственную жизнь. Если египтяне писали магические заупокойные формулы из "Книги Мертвых" на стенах гробниц, то наблюдаемые сейчас эскулапы расписывали такими текстами свою реальную жизнь. В их поведении не было чистого наслаждения, а присутствовало мучительное издевательство над собственной биографией.
Все наблюдения напоминали вначале легкое безумие, переходящее затем в безумие ad maxymum? – практически, безграничное. Но потаенные мысли и результаты наблюдений Олег оставлял при себе, а для сохранности здоровья в периоды страшных разочарований незаметно впадал в медитацию.
После решительной и многообещающей отповеди демагогам диетолог пулей вылетел из подвала и устремился на пищеблок. Инфекционист померк не на долго. Был повод взбодриться: в глазах появилось подобие алчного блеска как только кудесник-анатом приступил к колдовству – к разливу и соединению компонента, превращению зелья в священную воду.
Наша многострадальная родина – это страна "советов". Известна притча о том "Почему невозможно изнасиловать женщину в многолюдном месте"? – будет дано слишком много советов окружающими. Насильник, безусловно, окончательно запутается, пытаясь исполнить многочисленные рекомендации. Так и наши алхимики – включились в ответственную процедуру измерения, дегустации, доводки, оттяжки священного напитка. Советов при этом было высказано масса, – каждый пытался удовлетворить свой собственный вкус. "Чем бы дитя не тешилось – лишь бы не плакало"!
– Напрасно, Саша, ты споришь с живоглотом до еды и первой рюмки. Ведь все можно совершать в сочетании, – посетовал Миша.
– Нам всем необходимо научиться беречь силы. – поддержал его вещий Олег. Муза многозначительно хмыкнула из далека. Она шлепала гистологические срезы в соседней комнате и через открытую дверь наблюдала за "клубом самоубийц. Так называла она "своих мужиков", давно привыкнув к босяцким выкрутасам и простив им все прегрешения заранее и оптом. Она никогда не вмешивалась в чисто мужские дела. Ибо алкогольное творчество – бесспорно сугубо мужское занятие. Впрочем, в кульминационный момент юркой змейкой, тут как тут, появлялась Муза со старым граненым стаканом и приобщалась к "пьянчугам" (тоже ее термин). У нее была своя норма – верных "две бульки".
– Никаких возражений у меня нет, Мишель, – ответствовал провинившийся, – просто была потребность реализовать агрессию, накопившуюся за выходные. Софка-сучка дежурила сутки и угробила двенадцатилетнего мальчишку. Жди работу, Мишель.
– В чем там дело? Уточни события? И кто виноват? – насторожился анатом.
– История банальная. А виноват по крупному счету все же я. Хотя непосредственный виновник – Софья Борисовна Наговская. Она дежурила в выходные. Самое главное, что, уходя с работы, я еще раз посмотрел мальчика. Он сидел облокотившись на тумбочку (ему тяжело было дышать, – подключал мышцы верхнего пояса) – худой, бледный, просто истощенный. Его ночью привезли из провинции. Мать-дура заставляла мальчишку ходить в школу, не лечила (врач амбулатории вела его с ОРЗ, но там, конечно, уже давно теплилась пневмония). Матери, видите ли, показалось, что он здоров (температура 35,4) и она погнала его в школу: там во время урока он свалился, потеряв сознание.
– Понимаешь, Миша, – продолжал Сергеев. – Ребенок ослаблен, всю жизнь без должного ухода – у него резервы давно были исчерпаны, явная ареактивность. А матери-дуре загорелось исправлять тройку по математике.
– Наговская навалила на него антибиотики, – началось массовое избиение микробов – всех сразу, вирулентных и сапрофитов. Отсюда резкая интоксикация. Известное дело: микробные трупы своими эндотоксинами парализовали жизнедеятельность организма. Надо было ставить капельницы и выводить токсины. А эта толстуха завалилась спать, – за капельницей же надо следить. Вот она и отложила активные действия до утра.
– Но это же подсудное дело! Халатность! – возопил Чистяков.
– Брось, Миша, покажи мне того прокурора, которому удалось засудить врача по такому поводу. Можно осудить стоматолога за левое золото, но не клинициста. Умный адвокат всегда убедит суд в том, что здесь имела место не правильная оценка тяжести состояния, а злого умысла или халатности не было и в помине. Будут привлечены титулованные эксперты, с известными фамилиями. Все закончится дисциплинарным взысканием. Да,… и мальчика уже не вернешь.
– Ты не прав, Александр, – возмутился анатом, – такие действа прощать нельзя никому.
– Никто и не говорит о поощрении… но, Мишель, у тебя на вскрытие будет присутствовать главный врач и куча прфессоров-оправдателей, да друзей-отравителей. Там, в верхах, уже началась интенсивная возня. И дело вовсе не в Наговской, тем более, что она скоро уезжает за кордон. Блатная стерва и без того больше не будет поганить работу отделения.
– Мальчика ужасно жалко, – стоит перед глазами улыбка его прощальная. Он ведь надеялся, что помогут, – думал добрался до серьезной больницы. Ты представляешь, как он настрадался на всех предыдущих этапах. Видимо, молчун по природе. Болезнь его терзала, грызла изнутри. Даже самое дорогое существо – мать не могла его понять. Это же ужас! – к кому ему несчастному было обратиться.
– Мальчика ужасно жалко, – стоит перед глазами улыбка его прощальная. Он ведь надеялся, что помогут, – думал добрался до серьезной больницы. Ты представляешь, как он настрадался на всех предыдущих этапах. Видимо, молчун по природе. Болезнь его терзала, грызла изнутри. Даже самое дорогое существо – мать не могла его понять. Это же ужас! – к кому ему несчастному было обратиться.
– Смерть ходила с косой рядом с постелью, пугала, – он же ее видел, наверняка видел. Мать не пришла на помощь. Да и я, мудак, пришел навестить, проверить выполнение назначений, попрощаться. Надо было мне ночевать в отделении, самому поставить капельницу, снизить дозу антибиотиков, гормоны дать. Нужно каждого больного воспринимать как собственного сына, а не только как пациента.
– Теперь понятно, почему тебя понесло к Дельфийскому оракулу, – кошки на душе скребут. – молвил задумчиво анатом. Олег понимающе поддакнул, но не стал вмешиваться во врачебное толковище.
– Однако наш кормилец сильно опаздывает. Душа-то ведь ноет, успокоительного просит! Где же бродит этот сукин сын. Может страшно обиделся. Не верится. Он из тех, "кому плюй в глаза – говорит Божья роса".
– Ты не нервничай Саша, не гони волну. У тебя эта боль на живом месте, понятно… Вот ты и мечешься, грызешь себя. – успокаивал Михаил Романович.
– Сейчас помянем детскую невинную душу. Его, безгрешного, уже в рай приняли. А вот некоторым персонам на век запомнится. Мне, конечно, привычнее. Я тут их каждый день потрошу, забываю, что они были людьми – так останки, анатомические препараты.
Известно, что у каждого совестливого врача имеется собственное кладбище, куда он отправил толпу своих подопечных, кого он пользовал и не сумел спасти. Ни по злобе или вине собственной, но по воле Божьей. Хотя бывают случаи, которые называю трагической случайностью. Посещение такого кладбища, бесспорно, занятие не из приятных. Так что ты, дорогой друг, не терзай себя понапрасну, а с холодной головой обходи могилы подопечных и делай прагматические выводы.
Дверь решительно распахнулась – задом вперед вдвигался в ее проем диетолог, отяжеленный маскирующей провиант коробкой. Лицо – красное, глаза бегающие и несколько испуганные. Шалят глаза, – но маскировка выдерживается. Вадик, заикаясь, вымолвил:
– Какая-то суета в нашем департаменте. Люди чужие бродят, в кабинете главного толчея; Софочка – жирная попочка бегает шибче трамвая – при макияже, разодетая по последней морде, но страшно нервная, раскрасневшаяся – пышет жаром и негодованием, ошпаривает на расстоянии.
– Скажите, Александр Георгиевич, не замешен ли здесь разврат? Неужели вы прошлись по полногрудым иноверкам? Замечу вам, – это не наш стиль. – выпалил нервно длинную тираду Вадим Генрихович.
– Вадик, друже, не отвлекайся на мелочи. Отмыкай свой сундучок, да раскатывай скатерть-самобранку, – гулять будем. Конечно, притащив столько снеди, ты получаешь право голоса, но не хамства, особенно по отношению ко взрослым дядям. Потому пить будем молча и не чокаясь! – молвил многозначительно заметно погрустневший анатом.
– Все понято, не дурак. Опять отправили на тот свет беззащитного, скорбного, унылого. Неужели, Александр Георгиевич, не углядели? И это при вашем-то опыте.
– Вадим Генрихович, вот в чем хорошо с тобой соревноваться – так это дерьмо есть на перегонки: ты всегда обгонять будешь. Не ужели не видишь, что мы в грусти и печали. Давай не будем обеспечивать первенство в быту и на производстве.
– Вадик, неужели твою страсть, – молвил, актерски скрипнув зубами, Сергеев, – составляет зубоскальство, когда нужно сопереживать.
– Господа заговорщики, обратите внимание, какими разносолами достопочтенный Вадим Генрихович – бакалавр диетологии – расстарался сегодня. Взор изголодавшихся подпольщиков туманился от обилия казенных яств. Неужели все это решительно украдено бывшим парторгом с больничного стола. Видимо, традиции экспроприации в крови не только большевиков, но и их наследников. Да не будем оскорблять мы тяжестью подозрений моральный кодекс строителя коммунизма.
– Переборы здесь ни к чему, – парировал веско Глущенков. – Как и у всего персонала, питающегося от больничного котла, у вас, господа, сии диетологические роскошества удержаны из зарплаты.
– Да, и пища нам – трудягам – готовится в отдельном от пациентов котле. Как видите, – закон не нарушаем, выполняем известный приказ министра здравоохранения. А вот чего никогда не надо делать, так это забывать при выпивке запирать дверь на французский замочек. Замкнем ее для верности – от греха подальше. – закончил назидание Вадим.
– Ну, отлично, – снял камень с шеи, спасибо! После таких веских заверений о чистоте совести, – не обдираем, оказывается, мы больных, – пища легко пойдет в горло. Чревоугодие наше в рамках закона. Можно, конечно, можно с чистой совестью приступить к трапезе, – молвил примирительно Чистяков. – Так выпьем, друзья по несчастью, собратья по оружию, – и снова нальем!
– Но первую выпьем стоя и молча за хорошего мальчишку, погибшего, к сожалению, из-за несостоятельности клинической медицины и слабости "человеческого фактора" в организации здравоохранения. Пусть земля ему будет пухом! Пусть вернется он в ее лоно уже в новом качестве, пускай шагнет в новую, более совершенную, жизнь! Да, простит нас всех Господь Бог за грехи наши врачебные, за несовершенство искусства эскулапа! Все там будем. Поехали.
Речь ту прочувствованную произнес Михаил Романович Чистяков – кандидат медицинских наук, патологоанатом скромной городской больницы. В течение каждой рабочей недели ему стаскивали со всех отделений покойников. Он давно привык к общению с ними и находил для "жмуриков" какой-то особый язык. В силу профессии у него установились непростые отношения с медперсоналом – врачи его побаивались, а потому заискивали; молодые медсестры ежились при встречах в подвальном переходе, но поглядывали исподтишка с бесовским восторгом и любопытством.
Любопытству тому при желании можно было придать искомое направление, – благо условий предостаточно: ночные дежурства, масса свободных кабинетов, оборудованных на любой вкус – гинекологическими креслами, кушетками, койками, диванами, мониторами. Известно, в медицину приходят в меру "бракованные типы". Давно замечено, что абсолютно нормальному нет места в том клане – все они немного девианты, персоны с отклонениями, кто же захочет ковыряться в чреве покойника, принимать роды у орущей дамочки, изучать устройство мужской или женской промежности и так далее. Но опытный патолог практически никогда (за малым исключением) не скатывался до использования "профессиональных" возможностей. Возможно, в том была сермяжная правда, а, может быть, Чистяков обделил себя счастьем.
Для того, чтобы милосердствовать, надо любить пациентов, а среди них встречаются откровенные обормоты. Но врачу приходится тренировать любвеобильность, дабы без напряга проявлять милосердие. Путь в таком геройстве, как не вертись, только один – повышение исходного заряда сексуальности. Именно на таком особом любопытстве ловятся не только абитуриенты медицинских вузов, но и опытные, ведавшие виды, эскулапы.
Часто взрывоопасное вещество – гиперсексуальность – приобретает некие особые повороты. Они возможны практически в любую сторону. Но здесь начинается "врачебная тайна" – не стоит в нее внедряться непосвященному.
Ежедневно патологу притаскивают кучу кусочков различных органов – здесь и срочные биопсии, прямо с операционного стола, и неспешные исследования. В первом случае ответ требуется искрометный, ибо там, в операционной, решается судьба пациента, выбирается тактика лечения. Плохо будет, если при некачественной цитологии, не сходя с места, хирурги удалят весь желудок и заодно пакеты нормальных лимфатических узлов. У операционного стола не всегда можно абсолютно точно дифференцировать гиперпластический гастрит или калезную язву и начинающееся злокачественное новообразование. Разумный хирург настроен на выполнение щадящей резекции, а не на инвалидизацию пациента путем обширных удалений – экстерпации органа. Ответ на такие вопросы давал патолог – срочно, точно, категорично. Он мог сохранить или подрезал тот тонкий волосок, на котором подвешена судьба человека, его жизнь.
В дверь морга загрохотали решительно. Ее распахнул изнутри Вадик, почти моментально, – естественно, как только были убраны бокалы. В дверном проеме, как в картинной раме, блистала всей своей возмущенной красотой Софья Борисовна Наговская.
– Конечно, конечно, где быть трем отщепенцам, – вызывающе решительно, прямо с порога, начала атаку разъяренная львица. – Главный врач ищет с собаками по всей больнице заведующего инфекционным и патологоанатомическим отделениями, а они, совратив диетолога, устроили застолье, засев в морге за железной дверью.