— …Я вам сейчас вскрою плодный пузырь, Юля, — спокойно продолжила Татьяна Георгиевна, переждав гневную тираду, — потому что амниотомия[11], Юля, прекращает дальнейшую отслойку плаценты. А у вас она уже есть. — Татьяна Георгиевна, произведя манипуляцию, положила браншу пулевых щипцов в лоток, аккуратно вынула руку и показала роженице. — Видите?
— Кровь! Вы меня порезали?!! — захныкала неугомонная Юля.
— Нет. Не порезала. Это подкравливает ваша начинающая отслаиваться плацента. При таком, боковом, предлежании плацента реагирует на схватки и раскрытие шейки матки именно так — начинает отслаиваться. Во время растяжения нижнего сегмента и его сокращений плацента, не обладающая способностью сокращаться, отстаёт материнской поверхностью от плацентарной площадки. В месте нарушения связи между маткой и плацентой вскрываются пазухи межворсинчатых пространств, и начинается кровотечение. Я ясно излагаю? Это элементарная механика, Юля. То, что эластично и способно расширяться, рвёт плотно прикреплённое к нему неэластичное и расширяться не способное. Амниотомия и разрыв плодных оболочек прекращают дальнейшую отслойку и способствуют опусканию в малый таз головки плода. Головка плода прижимает отслоившийся участок плаценты и останавливает кровотечение. Чем раньше выполнена амниотомия, тем меньший участок плаценты отслоился, и, значит, вашему ребёнку всё ещё есть чем дышать. Маргарита Андреевна, вы уже сделали кардиотокографию плода?
— Да. Как в танке! Пока всё отлично.
— Вот! Чтобы и дальше у вашего ребёнка всё было отлично, я и выполняю амниотомию, Юля. Теперь всё понятно? Понятно, что вы индивидуальны, что бы там ни писали в Интернете?
— Всё равно, я так и знала, что в родильном доме мне вскроют плодный пузырь! — Юля заплакала.
— Маргарита Андреевна, помогите женщине встать с кресла, объясните ей, что схватки могут усилиться, и расскажите её мужу, почему мы вскрыли плодный пузырь, — вздохнула Татьяна Георгиевна.
— Хорошо!
На Марго можно было положиться.
Татьяна Георгиевна пошла к себе в кабинет. Некоторое время заполняла статистические талоны. Затем прошлась по двум этажам отделения. Если уж где-то и был её дом — то здесь. О чём-то поболтала с беременными. Выслушала жалобы родильниц. Поднялась на пятый этаж, отчитала курящего с анестезистками Михаила Вениаминовича… Нет, пора уже Семёну Ильичу что-то сделать с этим… «мясником»! Совсем от рук отбился. Устроил ей, заведующей, истерику! Он-де имеет право роды принимать, чего он просто так на дежурстве болтается?! Так принимай! Сиди в родзале! Истории родов не заполнены, обход не сделан. «Я обошёл ответственных!» Ответственных он обошёл! Разумеется, без неё отделение не развалится… Она развалится без отделения. Себе-то можно признаться? Хоть себе-то можно не лгать?! Как бы хотелось сейчас рвануть на какие-нибудь беззаботные острова, залечь на пляже с книгой. Купаться, загорать, пить-есть-спать и ни о чём не думать… Но такое счастье подвалит не скоро. Только когда родильный дом закроют на помывку. Не может она всё это оставить. И не из-за любви к отдельным конкретным Анечкам, Юлям и иже с ними. Уже давно она перестала воспринимать отдельных женщин — только отдельные клинические ситуации. Как можно, не любя каждую конкретную деталь, любить своё дело?.. Наверное, только так и можно.
— Татьянгеорна! Маргарита Андреевна к телефону! — запыхавшаяся санитарка вбежала в буфет, где только-только присела заведующая, вспомнив, что сегодня ещё не ела. Такой овсянки, как здесь, ни на одних островах не разыщешь!
— Иду!
— Тань, спускайся срочно, — тихо, но значительно прожужжала в телефонную трубку Марго. — Что-то кровит эта Юля. И сердцебиение плода уже того… Приглушенное. С эпизодами тахикардии и аритмии.
— Звони, пусть разворачивают операционную…
— Приметы — это догма! — загрохотал неунывающий Аркадий Петрович. — Кровотечением начали понедельник — значит, до воскресного вечера лить будет!
— Чего довольный такой? — мрачно буркнула Татьяна Георгиевна.
— А что мне, плакать?! Хороший мужик Степан Михайлович — спонсор моего безумного дежурства! Ладно, пошёл я эпидуралку налаживать.
— Марго, разыщи Михаила Вениаминовича, пусть кровь закажет и тут, в родзале, неотлучно сидит. Только к Анечке его не подпускайте! — обратилась она уже ко всей смене.
Через час все были счастливы. Кроме Михаила Вениаминовича. Он не хотел заказывать кровь. Он хотел ассистировать. И не из любви к искусству, а потому что такие типажи, как Михаил Вениаминович, первое, чему научаются, так это важно сообщать таким, как Михаил Степанович, что без их помощи хирург бы не справился. Важная морда, толстые румяные щёки и какая-то врождённая непробиваемая наглость. Как Татьяна Георгиевна это всё ненавидела! А тут как раз в родзал зашёл молодой человек:
— Здравствуйте! Я врач-интерн! Я в физиологии дежурю, но там тихо, как в склепе. Мне сказали, у вас тут операция! Можно я третьим?
— Почему третьим? Будете вторым.
— Ах, как жаль, что с вами, Татьяна Георгиевна, мне не довелось быть первым!
Даже у акушерок и санитарок от такого пассажа челюсти отвисли. А Маргарита Андреевна схватилась за голову, ожидая бурной отповеди и отлучения наглеца от обсервационного родзала. Но Татьяна Георгиевна, взглянув на интерна, улыбнулась и сказала:
— Когда у меня был первый, вас, юноша, ещё и в проекте не было.
— Неправда! Вы моложе меня всего на некоторое не такое уж и значительное количество лет, а Галкин Пугачёву…
— Идите мойтесь, юноша!
— Меня зовут Александр Вячеславович!
— Идите мойтесь, Александр Вячеславович! В операционной-то хоть были?
— Обижаете, Татьяна Георгиевна! — весело зыркнул ярко-синими глазами интерн.
— Александр Вячеславович! Язык поломаешь! — прокомментировала старшая акушерка обсервационного отделения.
— Так он же без костей! Не поломается!
В операционной молодой человек был сосредоточен и сноровист. Знал, где, что и как лежит. Умело обращался с кранами-халатами. Без дела в рану не лез, работать не мешал.
— Вы работали? — спросила его после операции Татьяна Георгиевна.
— До академии. И во время. Фельдшером.
— Молодец. Вы мне нравитесь.
— Вы мне тоже! — не заржавело за нахалом.
Татьяна Георгиевна продиктовала ему диагноз и протокол операции.
— Запишите в журнал операционных протоколов. И сидите при ней, наблюдайте.
— Знаю, знаю! Третий период родов при плацентарной патологии…
— Вот и хорошо, что знаете.
Кряжистый Степан Михайлович был смене благодарен.
— Наверное, за то, что прооперировали! — засмеялась оставшаяся на ночь в роддоме Маргарита Андреевна. — Она такая противная, эта Юлька, просто жуть. Всего его изъела. Если мужика есть — он с ума сходит. Она ему на каждый пук всю беременность жаловалась. А в предродовой вообще чуть не до инфаркта довела. Так-то он нормальный. Да и вообще, такие бабы, как эта Юля, на голом месте в кесарево влетают. Так что ей сам бог велел, с её плацентой. Как раньше-то не закровила? Тьфу-тьфу-тьфу, вовремя…
— Марго! Чтобы больше мне никогда таких блатных клиентов! — в сотый раз строго сказала Татьяна Георгиевна.
— Тань, больше никогда! — в сотый же раз, честно глядя старой подруге в глаза, пообещала Маргарита Андреевна.
До утра Татьяна Георгиевна сидела в родильном зале. У Анечки началась вторичная слабость родовой деятельности. В восемь утра она, наконец, родила славную, хотя и крохотную девочку. Молоденький папаша был так счастлив, что свалился в обморок, и санитарка приёмного отпаивала его горячим крепким сладким чаем. Как только он пришёл в себя — сразу куда-то унёсся. Вернулся с огромным ворохом тюльпанов и раздавал цветы акушеркам, санитаркам и даже Татьяне Георгиевне досталось. Это было очень трогательно.
Свои деньги с «блатного клиента» Татьяна Георгиевна отработала честно. К моменту выписки Юли со здоровым малышом из родильного дома она уже видеть не могла ни её, ни Степана Михайловича. Первую — с жалобами на всё про всё. Второго — с его грозным претенциозным видом.
Воскресным вечером она сидела в кабинете и смотрела на монитор лэптопа. По первой ссылке на её ФИО открылся следующий текст:
Julyasha: Рожала у Татьяны Георгиевны. Ужасно! Несмотря на то что договаривались на роды именно с ней и заплатили немалые деньги, врачиха вела себя по-хамски! Сперва осмотрела какую-то малолетнюю бомжиху и только потом — меня. Я ещё не уверена, протёрли после той бомжихи кресло или нет! Когда она — очень больно, рука у неё с мою голову! — наконец изволила меня посмотреть, то первым делом вскрыла плодный пузырь! И хотя я хотела рожать сама — вскоре потащила в операционную! Конечно, чего ей сидеть всю ночь, когда можно дрыхнуть?! Муж везде и за всё со всеми рассчитывался. А выписку мне пришлось ждать полдня, потому что Татьяна Георгиевна, видите ли, была в операционной! Она там вообще одна работает и никому ничего не даёт! Чаще всех ко мне заходил врач отделения Михаил Вениаминович. Такой приятный, внимательный, сразу видно, что хороший человек и отличный доктор! Но она там никому ничего не даёт. Не ходите к ней рожать, мерзкая баба! Идите к кому угодно, только не к ней! Грубая, злобная! Ещё и любовница начмеда. Девочки на посту рассказывали…
— Марго! — крикнула она старшей акушерке. Та моментально прискакала из соседнего кабинета.
— Чего орёшь?
— Ничего. Зайди и закрой дверь… Марго, у меня что, здоровые руки?
— У тебя? Ты что, издеваешься?
— Марго, а что, в роддоме сплетничают, что я сплю с начмедом?
— Разумеется. А что такого-то?! Ты же с ним на самом деле лет сто уже спишь!
— Ну, не только с ним. Иногда я сплю и с другими мужчинами.
— Но Семён Ильич у тебя всё-таки блатной клиент!
— Какой ужас! Значит, весь персонал говорит о том, что я старая блядь?
— Ну, блядь-то блядь, но почему же старая?! — расхохоталась Маргарита Андреевна.
— Иди к чёрту. Пойду домой. Отключу телефоны. Стряхну моль с меховых жилеток…
Кадр шестой Интерн
Утро понедельника началось традиционно. С двухчасовой «пятиминутки». Вернувшийся из командировки Семён Ильич сначала мрачно выслушал доклады дежурных врачей за сутки. А затем целый час гневно песочил Татьяну Георгиевну как исполнявшую во время его отсутствия обязанности начмеда. Она лично несла ответственность за всё про всё. За санэпидрежим. За огромное, просто какое-то нереальное количество кровотечений, произошедших в родильном доме на прошлой неделе. И, разумеется, за то, что сантехник из главного корпуса никак не дойдёт до родильного дома. А ещё за то, что поверх теплоэлектроцентрали, тянущейся под окнами отделения обсервации, змеилась надпись: «Котик, спасибо за доченьку. Твой верный Пёсик!» И за окурки в подвале и под приёмным покоем. Разумеется, и за окурки. За окурки особенно — Семён Ильич в очередной раз бросал курить. Ещё она несла ответственность — персональную! — за то, что жители окрестных домов выгуливают псов на территории чахлого скверика, раскинувшегося перед родильным домом. И, в отличие от «а у них в Америке», говно за своими домашними любимцами жители района в пакетики не фасуют. Хотят, чтобы всё было как «а у них в Америке», а с фасовки собственного дерьма начинать не хотят. Вот такие противоречивые наши дорогие россияне… Угрозой тотального обхода родильного дома Семён Ильич завершил пятиминутку. На часах было половина одиннадцатого.
— Татьяна Георгиевна, зайдите ко мне в кабинет! — всё ещё яростно буркнул распаливший сам себя начмед.
Она молча проследовала за ним в лифт.
— Привет! — радостно и где-то даже нежно и интимно прошептал Сёма, как только Татьяна Георгиевна закрыла дверь в его кабинет.
— Виделись! — Она шлёпнулась в кресло напротив стола.
— Кофе будешь?.. Я по тебе скучал.
— Кофе не буду. Я по тебе тоже.
— Что-то по тону не скажешь.
— Страсти, Сёма, дорисуй сам.
— Сейчас девочка поступит, скорее всего, шейку подшивать. А меня в горздрав вызывают. Сделаешь?
Разумеется, она сделает. Семён Ильич не очень любил эту достаточно простую, в принципе, операцию. Специалистом он был отменным. Но акушеры-гинекологи бывают иногда жутко суеверны. А у Семёна Ильича на ниве подшивания шеек была пара неудач.
— А чего ко мне, в обсервацию?
— Девица на учёт вообще не становилась. В двадцать пять недель явилась в женскую консультацию. Врач её на кресло, а там… Шейка раскрыта. Тестоватая херь какая-то пальпируется. Сильно детально она уточнять не стала. Оно ей надо, чтобы в консультации что-то случилось? В общем, девицу «Скорая» к нам везёт, со мной согласовано. Заведующая меня попросила, а у меня горздрав…
— Ты же сегодня всем обход начмеда пообещал.
— Вернусь и обойду, — он захихикал. — Там обойду, здесь обойду…
— Это всё, Семён Ильич? Я могу идти работать?
— Тань, ты чего замороженная какая-то? Я тебя чем-то обидел? Неужели за пятиминутку сердишься?
— Можно подумать, ты первый раз на меня орал. Все прекрасно знают, что ты на меня орёшь. Никто на тебя ни за что не обижался. Это у меня так… Всю ночь спала. Выспалась — вот и не в духе. Не обращай внимания.
— У меня в пятницу защита. Будешь?
— Ну, разумеется, буду.
— И на банкет придёшь?
— Ну, разумеется, приду.
— Ну я там это… Ты ж понимаешь…
— Сёма, я уже давно привыкла к совместным посиделкам с твоей женой. За столько-то лет! — Татьяна Георгиевна поднялась с кресла. — Я могу идти работать, Семён Ильич?
— Ну вот опять ты!.. А что я сделаю? Ты сама не хотела, чтобы я что-то делал!
— Успокойся. Да, я сама не хотела. Да, я сама дура. Всё сама. Я в курсе. Ты не хочешь, чтобы я приходила на банкет? Я не приду.
— Нет! — Начмед аж вскочил из-за стола. — Я хочу! Не вздумай не прийти. Я без тебя на том банкете совсем сдохну. Защита эта ещё, чистый фарс…
— Ой, я тебя прошу. Полчаса позора — и ты доктор наук.
— Ты тоже уже давай, кандидатскую свою добивай.
— Всё, не читайте мне мораль, дядя Сёма. Я пошла. И не кидайся ко мне с поцелуями, сто раз увидимся ещё. — Татьяна Георгиевна направилась к двери.
— У меня иногда впечатление, что именно ты моя жена, а не та женщина, что сейчас у меня дома.
— Это только впечатление, Сём, только впечатление… Ты же знаешь, что оно ложное. Вот бывает же так, что кажется — угроза, что шейку надо подшивать, а там — шеечная беременность! И хорош именно тот акушер-гинеколог женской консультации, что особо «туда» руками не лез. Вот и ты, Сём, не лезь глубоко во впечатления, ладно?
— Стерва!
— Я тебя тоже люблю, Семён Ильич…
Татьяна Георгиевна вышла из кабинета. Под дверью уже скопилась очередь. Беременные возмущались. Медперсонал смотрел в пол. Ещё бы, сплетничать за спиной — это вам не в лицо смотреть.
Настроение у заведующей стало распрекрасное. Совершенно непонятно почему. Может быть, потому, что спать всю ночь подряд — это замечательно. Хотя когда ночью тебя дёргают, будят, будоражат, покоя не дают — ночь кажется длиннее. А так что? Лёг. Встал. Возможно, долгий непрерывный сон залог красоты и здоровья, но время собственно жизни он сильно укорачивает. Зачем кому-то нужно сонное долголетие? Всё равно ведь в этом покойном долголетии ничего не происходит! Или у них, долго спящих, весёлые цветные сны? Сны — это для тех, кто не доживает наяву. Хотя нормальная физиология утверждает, что сон — относительно бессознательное состояние, пищеварительная активность снижается, моча концентрируется, бла-бла-бла… Толстеешь и отекаешь, короче. Что там о снах говорит нам всё та же нормальная физиология? Картинки возникают во время быстрого сна. В это время человека труднее всего разбудить. Татьяна Георгиевна давным-давно не видела снов. Во всяком случае, в те редкие моменты, когда ей удавалось проспать от и до. Видно, и тогда она была готова вскочить «в ружьё!» по первому писку из пространства. Полковая лошадь, а не баба! Вечно взнуздана, вечно готова. Кому нужна полковая лошадь? Всем нужна женщина, глубоко и крепко спящая рядом. И видящая во сне всякие милые глупости.
Воскресный вечер Татьяны Георгиевны был прекрасен. Она действительно отключила все телефоны. Иногда можно. Тем более что Сёма уже был в городе и если бы что-то случилось в роддоме — дозвонились бы. Так что она без зазрения совести отрубила связь с внешним миром. И долго-долго лежала в ванне, предварительно вылив туда столько жидкости для пены, что та стояла столбом чуть не до потолка. Затем она сервировала ужин на одну персону. И съела его медленно, с удовольствием и весь, без остатка. И совершенно неважно, что на ужин у неё была банка тунца и ржаные сухарики. Собственно, это всё, что было в доме. Но заезжать в супермаркет было лень. Главное — сервировать! Иначе зачем она покупала этот прекрасный столовый сервиз? Неужели чтобы есть из него консервированного тунца с завалявшимися в хлебнице сухариками? Нет, главное — чтобы никто не отрывал, не отвлекал и не вопил: «В приёмное! В родзал! В операционную! К телефону!»
По телевизору шёл какой-то старый фильм. Под его мерное гудение Татьяна Георгиевна ещё раз зашла в Интернет. Надо же! Она почти угадала! У худенького мальчика, мужа девочки Анечки, никнейм был не [email protected], а Vlastelin_podnebesnoj. В своём блоге он писал, как счастлив быть отцом, какая у него прекрасная жена и дочурка. Всё это сопровождалось мутными фотками с обрезанными ногами. И даже Татьяна Георгиевна была на одной из них. С перекошенной мордой и сигаретой. Наверное, когда она ночью вышла в приём, а он тюльпаны раздавал, «властелин» хренов. Видать, шпионски щёлкнул телефоном. Хорошая реклама, ничего не скажешь. Странные они, эти мальчики и девочки. На роды денег нет. Судя по фоткам — на интерьеры и одёжки-коляски-кроватки младенцу — тоже. Всё пользованное, траченое. Зато у тощенького «властелина поднебесной» был самый последний продвинутый айфон. Мальчик радовался, благодарил всех и вся, а также голосил, как он благодарен Сети, потому что именно здесь он встретил свою ненаглядную Анечку, aka Djavolica. Татьяна Георгиевна усмехнулась, вспомнив тощеньких, стеснительных, нелепых «Властелина Поднебесной» и «Дьяволицу». И тут же попыталась представить себе, какой бы у неё был ник, если бы в её юности был Интернет. Так бы и написала, поди, Tatiana Mal’ceva. А Сёма бы обозвался Plovec или Chempion, потому что был в своё время призёром чемпионата Москвы по плаванию. И в голову бы им, сирым, не пришло бы назваться Belokuraja Bestija и Pokoritel’ Stihii. Интересно, вот… Ну, познакомились мосластый прыщавый «Властелин Поднебесной» и такая же, с явными стигмами авитаминоза, «Дьяволица» в Интернете. И договариваются о встрече… Как же, увидев друг друга, они животы от смеха не надорвали-то? Пусть будут счастливы. Смешные…