– Не расстраивайся из-за меня, Джесс. Большинство христиан не верят, что люди могут двигать горы, потому что никогда не делали этого и не видели, как это делают другие.
Джесс ухмыльнулся:
– Ты хочешь, чтобы я выкинул такую штуку, чтобы потрясти тебя, мама Пилат?
Это было обидно. Я обернулась:
– Мама Пилат? Не умничайте, молодой человек!
Он засмеялся:
– Не думаю, что я и в самом деле молодой человек.
Мы молча посмотрели налево, направо, а потом расхохотались над собой, и я рухнула в кресло. Десять лет мы счастливо смеялись, радуясь жизни, на нашей желтой вилле в Ароне.
Джесс встал и присел на подлокотник моего кресла.
– Чего ты от меня хочешь, мама? Чтобы я скомандовал ветру, морю? Превратил воду в вино, чтобы доказать, что ты должна в меня верить? Я могу сделать все, что угодно, если это не запретит мой Отец.
Я возбужденно показала на другой конец комнаты:
– Сделай что-нибудь с цветами.
– У меня есть идея получше.
Джесс встал, мерцая, – человеческая радуга в комнате. Свет наполнил меня радостью.
– Помнишь засохшую смоковницу? Так сделай что-нибудь с цветами. Обменяй веру на знание.
– Я?
Я процитировала Евангелие от Матфея 21.21–22 про смоковницу:
– «Истинно говорю вам, если будете иметь веру и не усомнитесь, не только сделаете то, что сделано со смоковницею, но если и горе сей скажете: поднимись и ввергнись в море, будет; и всё, чего ни попросите в молитве с верою, получите».
– Ты знала, что я не первый, кто сказал это, Madre. Многие так говорили, вдохновленные Богом. В шестнадцатом веке так говорил Парацельс [20].
Я ничего не ответила. Я никогда не думала молиться о невозможном. Да и кто бы стал о таком думать?
– Ты не должна сомневаться. Ты должна верить.
Мне пришлось прибегнуть к увертке:
– Да, конечно, хорошо, но… Джесс, давай ты первый.
Я услышала стук в дверь и чуть не выпрыгнула из кожи. Джесс тоже подпрыгнул.
Я погрозила ему пальцем:
– Не делай ничего странного на глазах у людей. Хорошо?
Джесс улыбнулся:
– Итак, ты хочешь, чтобы я был тайным мессией?
Я шикнула на него и открыла дверь.
Это пришла горничная, которая вернула детям собаку. Она толкала перед собой сервировочный столик с восхитительным на вид сыром, фруктами, пастой и напитками, хотя мы ничего не заказывали.
Наверное, она заметила удивление на моем лице и сказала по-английски:
– Подарок от заведения.
Я шагнула назад, чтобы девушка могла вкатить столик. Джесс снова стал обычным и кивнул ей.
Горничная отвезла еду на террасу, подняла наш зонтик и быстро накрыла на стол. Потом, как дети и собака, подошла к Джессу. Она опустилась перед ним на колени, сжала руки и легла щекой на кушетку.
– О дитя, – сказала я.
– Вы, как это люди называют, экстрасенс? – спросил Джесс.
Девушка кивнула.
Я никогда в жизни не чувствовала более священного момента, ни во время молитвы, ни в церкви.
– Чего вы от меня хотите?
Она подняла застенчивое лицо с широко раскрытыми глазами. У нее были эльфийские ушки под короткой стрижкой пикси [21].
– Я недостойна… Но если бы вы только вылечили меня.
Я тревожно посмотрела на Джесса.
– А что с вами? – спросил он.
Я заметила под ее свободной блузкой уродливый изгиб.
– Спина. Доктор сказал, что я никогда не поправлюсь.
– Вы верите, что я могу вас исцелить?
– Да, да! Я знаю, вы это можете!
– Вы никому не расскажете? Вы покинете это место и не вернетесь до тех пор, пока не появится возможность вернуться? Вы поймете, когда придет такое время.
Исцеление девушки было частью плана Джесса? Если нет, должен ли он рисковать, даже не начав осуществлять этот план?
– Джесс, может, тебе следует хорошенько подумать…
– Да! – воскликнула девушка. – О да! Я уеду сегодня же!
Джесс положил руку на спину горничной. Мгновение – или час? – как будто ничего не существовало, кроме Джесса, девушки и меня. В конце концов он убрал руку и помог ей встать; оба они были окутаны мягким светом.
Он улыбнулся девушке. Глаза его были спокойны.
– Твой Отец тебя исцелил.
А что еще он мог сказать?
Девушка задохнулась, шевельнула плечами, выпрямила спину. Она ликующе закружилась по комнате, потом побежала к двери, поклонилась Джессу – и исчезла. За террасой я увидела, как она радостно прыгает, выбежав из гостиницы, держа спину очень прямо.
– Ты и в самом деле ее исцелил.
Джесс показал на стол, накрытый горничной:
– Ты должна поесть. Нам многое предстоит сделать.
Мы вышли на террасу. К нам присоединились две белки – встав на задние лапки, они смотрели на Джесса. Птица опустилась неподалеку и подскакала ближе.
– Ты ешь, Джесс?
– Поскольку я материален, я должен есть, или мое тело умрет.
Он пододвинул мне стул.
Как будто передо мной каждый день исцеляли калек, я села и выпила сока. Поела пасты. Понаблюдала, как ест Джесс. Отхлебнула воды и проглотила.
Потом тихо поставила стакан, осознав свою проблему. Свой страх. Мне приходилось с ним бороться. Я не сомневалась в Джессе, я сомневалась в себе. Не подведу ли я его? Мне не хотелось, чтобы он доказал, что моя вера не существует, – это лишь слова, которые я вычитала в Библии и теперь повторяю. Мне не хотелось, чтобы он увидел, что я ничего не стою.
– Теперь ты можешь рассказать мне, милый. Зачем ты пришел? Это конец света?
– Надеюсь, нет.
– Ты не знаешь? Разве ты теперь не всеведущий?
Он посмотрел на озеро.
– На земле всеведение не означает преднамеренного постоянного знания всего и вся; мы просто знаем то, что нужно, тогда, когда нужно это знать.
Мой страх вернулся. Он все еще говорил «мы». Не было ни малейшего шанса, что я смогу сделать то, что только что сделал он.
Я допила воду и полностью сосредоточилась на мальчике, ради которого рисковала жизнью, приводя его в этот мир. До его рождения я чувствовала себя бесполезной. Старая дева без образования; церковь и Бог – вот и все, что у меня было. С появлением Джесса я стала девственницей, сбереженной Богом для того, чтобы стать матерью его второго сына. С самого начала я знала, что Джесс был величайшим трудом моей жизни. С самого начала я знала, что он нас спасет. Его смерть не имела для меня никакого смысла. Когда это случилось, я горевала о нем, но в последующие годы горевала и о его потерянном предназначении.
– Для чего ты явился, Джесс?
– Я явился, чтобы оставить кое-что на земле.
– Что оставить?
– Послание, которым пользовались века. Теперь оно должно быть понято. Без него человечество погибнет.
– Это послание в Библии?
– Да, и в каждой другой религии, в той или иной форме. А еще во многих нерелигиозных учениях.
Это было мне по зубам.
– Хорошо, не рассказывай мне. Значит, оно должно быть в десяти заповедях, так? «Не убий»?
Джесс улыбнулся:
– Нет, но мысль хороша.
Он рассеянно запустил палец в свой локон, оттянул его на лицо и отпустил, заставив распрямиться, – так он делал, будучи мальчуганом.
– Ладно, что же тогда? Золотое Правило: «И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними». Лука, глава шестая, стих тридцать первый. Матфей, глава седьмая, стих двенадцатый. Это оно, правильно?
– Нет. И ты удивляешь меня, Madre, – поддразнивая, сказал он. – Уж кто-кто, а ты-то знаешь Библию.
Раздраженная, я сделала еще одну попытку:
– Ладно, тогда «и возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим», правильно? Евангелие от Марка, глава двенадцатая, стих тридцатый, упоминается и в других местах.
Джесс засмеялся:
– Ешь свои фрукты.
Он наслаждался этой игрой.
Ветер потревожил наш зонт. Мы смотрели вниз, на великолепное озеро, на изумительные горы.
Я взяла яблоко, но отложила в сторону – мне было тревожно: ведь, чего бы ни хотел от меня Джесс, я терпела неудачу.
– Я не могу догадаться. Если это не «возлюби Господа», и не «люби всех на земле», и не «не убий», что же тогда? Что еще важнее?
Джесс улыбнулся:
– Это пропускали, неправильно истолковывали, но слова означают именно то, что гласят. То, что сейчас важнее всего для целого человечества, сказано в Евангелии от Луки, в главе семнадцатой, стихе двадцать первом.
Я удивилась:
– Сперва там говорится: «Вот, оно здесь, или: вот, там», а кончается так: «Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть».
– Да, и я могу это доказать. Положи руки на стол вот так.
Джесс положил руки ладонями вверх на салфетку, которую оставила девушка.
Волнуясь, я последовала его примеру.
– Теперь закрой глаза и спокойно подыши минуту.
Я так и сделала.
– Теперь сосредоточься на своих руках. Ты чувствуешь в них энергию, этакую покалывающую вибрацию?
Сперва я не чувствовала, потом у меня получилось. Я кивнула.
– Без нее твои пальцы не смогли бы разжаться, сжаться, двигаться и быть живыми.
Волнуясь, я последовала его примеру.
– Теперь закрой глаза и спокойно подыши минуту.
Я так и сделала.
– Теперь сосредоточься на своих руках. Ты чувствуешь в них энергию, этакую покалывающую вибрацию?
Сперва я не чувствовала, потом у меня получилось. Я кивнула.
– Без нее твои пальцы не смогли бы разжаться, сжаться, двигаться и быть живыми.
– Хорошо.
– Сочувствую, Madre. Слова, слова! Их недостаточно, но эта энергия оживляет все твое тело, заставляет биться твое сердце. Сосредоточься – и ты почувствуешь ее в каждой клеточке тела. Она бессмертна. Она всемогуща. Это дух. Это – царствие.
Я пыталась держать себя в руках, но то, что он сказал, так испугало меня, что я сдернула руки со стола, сделала извиняющуюся гримасу и покачала головой.
Продолжая говорить, Джесс встал и успокаивающе похлопал меня по спине:
– Мама, человечеству пора прозреть, пора избавиться от своего невежества. Жизнь на земле уцелеет, если как следует потрудиться. Теперь у нас один путь, одно предназначение и одна стезя, и заключаются они в следующем: Царствие Божие внутри вас.
Глава 4
Преподобный Пол Джозеф жил в городке Флендом – самом бедном из богатейших поселений в нью-йоркском округе Нассау – и втайне негодовал из-за этого. Он не воспитывался так, как знаменитый Рик Уоррен [22], чьим отцом был респектабельный священник-баптист, а матерью – школьная библиотекарша. Отец Пола Джозефа проповедовал по всему Югу в пыльных палатках, за которыми пила его мать, подливая спиртное в свой лимонад или сладкий чай. Дорога Пола Джозефа не была вымощена богословскими степенями и книгами-бестселлерами, в отличие от дороги Уоррена. Его не приглашали выступать в ООН. Пол Джозеф просто тяжко трудился и боялся Бога.
И вот теперь его ждала награда. Он стоял возле своего «Вольво» рядом с тем, что их агент по продаже недвижимости называл «очаровательным домом в колониальном стиле», а у передней двери жена пастора махала ему на прощание. Светловолосая и неряшливая, она очень напоминала его мать, за одним исключением: пила спиртное открыто, не притворяясь непьющей. Для Пола было облегчением, что она пропускала службы в церкви. На мгновение он вообразил, будто она – обворожительная Зения Данлоп, его главная прихожанка вопреки желанию ее мужа, Зака, который никогда не являлся в церковь. Зак был слишком занят, делая миллионы на Уолл-стрит.
Пол Джозеф наблюдал, как на его подъездную дорожку свернул и остановился «Кадиллак». Без сомнения, правила приличия диктовали, чтобы он ждал в доме, пока шофер не подойдет к двери и не позвонит, но Джозеф не хотел упустить ни единого момента сегодняшнего дня.
Шофер в черном костюме вылез из автомобиля и окликнул:
– Пастор Джозеф?
– Да, это я.
– Доброе утро, сэр.
Пол Джозеф поздоровался в ответ, и шофер обошел машину, чтобы открыть для него дверцу.
– Осторожней, пригнитесь, сэр.
Пастор забрался в салон, держа в руках лишь Библию, и кинул последний взгляд на заурядность с низкими потолками, деревянной крышей и оградой из штакетника. Он надеялся, что недолго будет называть это своим домом. Внезапно он спохватился. Вместо того чтобы испытывать благодарность за дом, который дал им Господь, он презирает его. Он судит жену, желая, чтобы та была другой, тогда как Иисус сказал: «Не судите, да не судимы будете». Боясь божьего наказания, Пол Джозеф склонил голову и попросил прощения.
Почувствовав, что лимузин тронулся, он закончил молитву и сказал:
– Полагаю, вы знаете, куда мы направляемся.
– Конечно, сэр.
Никто во Флендоме, кроме Пола Джозефа и его жены, не знал об исключительно важных событиях, разворачивающихся сейчас. Нынче вечером пастор поделится новостями со своей паствой.
Всю десятимильную поездку до вертолетной станции в Гарден-сити Пол сдерживал возбуждение. Он забрался в ожидающий вертолет так, как будто путешествовал подобным образом каждый день. Когда вертолет взмыл в небо и полетел вдоль береговой линии, пастора охватила нервная дрожь. Пилот разговаривал по рации, а вертолет двигался к своему следующему месту приземления. Они пролетели над землей, пересекли Нью-Джерси (слева – могучая Атлантика, внизу – залив Делавэр) и, пройдя над заливом Чесапик, полетели над штатом Мэриленд.
Вскоре после этого вертолет Пола Джозефа приземлился на авиабазе Боллинг, где ждал лимузин без номеров. Автомобиль вывез его с базы, влился в поток машин на шоссе I-295, покатил через реку.
– Это могучий Потомак? – спросил пастор.
– Нет, сэр, это Анакостия. Мы на мосту Одиннадцатой улицы. Я мог бы сделать крюк до Потомака, если вам угодно.
Ужаснувшись при мысли о задержке, Пол сказал:
– Нет-нет, едем дальше.
Несколько минут спустя они миновали знак, который гласил: «Вашингтон/Военная верфь/Центр», проехали мили полторы по другому шоссе, несколько раз повернули, миновав Эспланаду [23] шириной в три квартала и во много кварталов длиной и достигли авеню Конституции.
Тут они свернули налево, и водитель сообщил, что мраморное здание, занимающее целый квартал, – это Национальный музей американской истории Смитсоновского института, а то, которое занимает целый квартал позади, – Национальный музей естественной истории.
Пол ответил «М-хмм», думая лишь о цели своего путешествия.
Эта цель вскоре появилась впереди, хотя добрались они до нее не скоро: лимузин трижды останавливали охранники для проверки.
В конце концов автомобиль остановился. Сердце Пола Джозефа бешено билось, когда он вылез из автомобиля под знаменитым куполом, как представлял себе многие годы. Двое морских пехотинцев открыли широкие двери под президентской печатью, и это было как во сне.
Каким-то образом продолжая переставлять ноги, Пол Джозеф вошел – только для того, чтобы его проверили очередные охранники. В конце концов его провели к столу, и женщина, сидевшая за ним, посоветовала подождать на кушетке в вестибюле западного крыла Белого дома.
Хотя, если верить его часам, прошел час, время застыло. Важные люди входили и выходили. Пол Джозеф пытался догадаться, кто они – сенаторы, члены конгресса, лоббисты, чиновники агентства, те, кто финансирует предвыборную кампанию? Наконец какой-то человек провел пастора к самому знаменитому кабинету в мире. Пол был шокирован, обнаружив, что в западном крыле тесно и многолюдно; чиновники густо роились в залах с низкими потолками – старый и элегантный улей. История и власть были его медом, и Пол Джозеф почти ощутил в воздухе его вкус.
Неужели его и вправду сюда вызвали?
Дойдя до прославленной двери и охранника, стоявшего возле нее, Пол Джозеф почти ожидал, что его остановят и уличат в обмане, ведь он не был Риком Уорреном. Но внезапно он очутился в Овальном кабинете, и его представили президенту Соединенных Штатов, который вышел из-за стола и пригласил Пола Джозефа сесть рядом с ним на знаменитый диван.
Президент сказал:
– Спасибо, что пришли, преподобный Джозеф. Вы написали замечательную статью.
То была передовица в «Нью-Йорк таймс», озаглавленная: «Бог – экономист-консерватор или либерал?» Пол Джозеф написал ее, намереваясь привлечь внимание влиятельных людей, но даже не помышляя, что эти люди будут настолько влиятельными. Хотелось бы ему сфотографировать стол Резолют [24], картину с Джорджем Вашингтоном над камином, высокие окна из составных стекол в изгибах стен и розарий за ними, но ему сказали, что это запрещено. Полтора часа Пол Джозеф, пастор баптистской Церкви Христа, из Флендома, округ Нассау, обсуждал экономику и веру с главой свободного мира.
– У вас есть миссия в Африке? – наконец спросил президент.
– Да, уже пять лет. Завтра я отбываю, чтобы ее посетить. Мы помогаем тамошним людям справиться с засухой.
– Да, я слышал об этом. И еще что-то слышал насчет «Амер-кан»…
Откуда он об этом знает?
– Да, они заинтересованы в местных минеральных ресурсах, – сообщил Пол Джозеф.
Президент встал:
– Могу я попросить о личном одолжении?
– Да, о чем угодно, мистер президент.
– Вы не могли бы сопроводить меня в восточное крыло и помолиться минутку вместе со мной и первой семьей?
Пол Джозеф только кивнул, из страха, что начнет бессвязно выражать этому человеку свою благодарность. С ним советовался президент. А теперь Пол будет молиться с ним и его семьей.
Пастор скромно последовал за президентом из Овального кабинета в колоннаду розария, удивленный, что президентам приходится выходить наружу, чтобы добраться до резиденции. Они прошли через Пальмовую комнату, мимо ее белых решетчатых стен, скамей и оранжерей. Потом был великолепный Центральный зал – сводчатые потолки, канделябры, картины, бюсты и статуи. Пол заметил, что охранники в белых рубашках заняли стратегически важные места у каждого прохода.