XX
Как в старину, женщины теперь носили накидки и длинные платья, закрывающие ноги и плечи. Любовь была редким чувством, но считалась признаком высокого интеллекта.
Девственность и женщин и мужчин стала социальной моралью, и литература того времени создала образцы нового человека, которому не знаком брак, но присуще высшее напряжение любви, утомляемое, однако, не сожительством, а либо научным творчеством, либо социальным зодчеством. Времена полового порока угасли в круге человечества, занятого устроением общества и природы.
Наступило новое лето. Егор Кирпичников устал от «эфирного тракта» и беспомощно затосковал по далеким и смутным явлениям, как это бывало с ним не раз.
Он снова убивал дни, скитаясь и наслаждаясь одиночеством, то, в Останкино, то в Серебряном Бору, то уезжая на Ладожское озеро, которое он так любил.
— Тебе, Егор, влюбиться надо! — говорили ему друзья. — Эх, напустить бы на тебя хорошую русскую девушку, у которой коса травой пахнет!..
— Оставьте! — отвечал Егор. — Я сам себя не знаю куда деть! Знаете, я никак не могу устать — работаю до утра, а слышу, что мозг скрежещет и спать не хочет!
— А ты женись! — советовали все-таки ему.
— Нет, когда полюблю прочно, в первый раз и на всю жизнь, тогда…
— Что тогда?
— Тогда… уйду странствовать и думать о любимой.
— Странный ты человек, Егор! От тебя каким-то старьем и романтизмом пахнет…
В мае был день рождения Валентины Кроховой. Валентина весь день читала Пушкина и плакала: ей сравнялось двадцать лет. Вечером она надела серое платье, поцеловала перстень на пальце — подарок отца — и стала ждать Егора с матерью и двух подруг. Она убрала стол. В комнате пахло жимолостью, полем и чистым телом человека.
Огромное окно было распахнуто, но видно в него одно небо и шевелящийся воздух на страшной высоте. Пробило семь часов. Валентина села за рояль и сыграла несколько этюдов Шахтмайера и Метнера.
Она не могла отделаться от своей сердечной тревоги и не знала, что ей делать, — расплакаться или сжать зубы и не надеяться.
Весенняя природа волновалась страстью размножения и жаждала забвения жизни в любви. И в круг этих простых сил была включена Валентина Крохова и не могла от них отбиться. Ни разум, ни чужое страдание в поэмах и в музыке — ничто не помогло горю ее молодости. Ей нужен был поцелуй, а не философия и даже не красота. Она привыкла честно мыслить и понимала это.
В восемь часов к ней постучали.
Принесли телеграмму от Егора.
В ней стояли странные, шутливые и жестокие слова, и притом в стихах, к которым Егор питал влечение с детства.
Валентина не поняла, но к ней вошли веселые подруги.
В одиннадцать часов Валентина выпроводила подруг и пошла к Егору, зажженная темным отчаянием.
Ее встретила Мария Александровна. Егора дома не было уже вторые сутки. Валентина посмотрела на бланк телеграммы: она была подана из Петрозаводска.
— А я думала, он у вас будет сегодня вечером, — сказала Мария Александровна.
— Нет, его у меня не было…
И обе женщины молча сели, ревнуя друг к другу утраченного и томясь одинаковым горем.
XXI
В августе Мария Александровна получила письмо от Егора из Токио:
«Мама! Я счастлив и кое-что постиг. Конец моей работы близок.
Только бродя по земле, под разными лучами солнца и над разными недрами, я способен думать. Я теперь понял отца. Нужны внешние силы для возбуждения мыслей.
Эти силы рассеяны по земным дорогам, их надо искать и под них подставлять голову и тело, как под ливни. Ты знаешь, что я делаю и ищу — корень мира, почву вселенной, откуда она выросла. Из древних философских мечтаний это стало научной задачей дня. Надо же кому-нибудь это делать, и я взялся. Кроме того, ты знаешь мои живые мускулы, они требуют напряжения и усталости, иначе я бы затомился и убил себя. У отца тоже было это чувство; быть может, это болезнь, быть может, это дурная наследственность от предков — пеших бродяг и киевских богомольцев. Не ищи меня и не тоскуй — сделаю задуманное, тогда вернусь. Я думаю о тебе, ночуя в стогах сена и в куренях рыбаков. Я тоскую о тебе, но меня гонят вперед мои беспокойные ноги и моя тревожная голова.
Быть может, верно, жизнь — порочный факт, и каждое дышащее существо — чудо и исключение.
Тогда я удивляюсь еще больше, и мне хорошо думать о своей милой матери и беспокойном отце.
Егор».V СМЕХ СКВОЗЬ ЗВЕЗДЫ
Среди авторов этого раздела только трое не были представлены вам раньше. Киевлянин Леонид Сапожников — кибернетик, и повесть его называется «У нас в Кибертонии…» Внимательный читатель сумеет найти в ней кое-какие кибернетические истины, принципы, парадоксы и шутки. Но все это — только мимоходом. Потому что для него будет гораздо важнее проследить за перипетиями борьбы героев повести со страшным доктором тьма-тьматических наук.
«У нас в Кибертонии…», употребляя выражение А. и Б.Стругацких, — сказка для научных работников младшего возраста. Но ее наверняка с удовольствием прочтут и их старшие братья и родители.
Потому что сказки, а особенно юмористические, вовсе не только детское чтение.
Странным может показаться поначалу рассказ челябинского инженера Михаила Клименко «Судная ночь». Откровенно пародийный, он поражает, однако, удивительным уменьем автора владеть словом.
Михаил Клименко собирает слова в неуклюжие и непрочные на вид фразы, но попробуй-ка их разрушить!
Рассказ Андрея Скайлиса «Путч памятников» уже был опубликован на латышском языке в сборнике фантастики А.Скайлиса, вышедшем в Риге под названием «Суперблохи». Судя и по этому и по другим рассказам Скайлиса, в Латвии появился свой заметный фантаст. Расширяется география фантастики!
Леонид Сапожников У нас в Кибертонии[6]
Кибер… Кибер… Не правда ли, в этом слове есть что-то техническое?
Кибертония… тония… тония…
И музыкальное в нем тоже есть!
Все объясняется очень просто — в стране Кибертонии живут музыканты и конструкторы. Они никогда не ссорятся друг с другом, не спорят, что важнее — аккорд или контакт. Это, если хотите знать, одни и те же люди.
Самое страшное ругательство в Кибертонии — «Он не знает, откуда берется электричество».
И другое, не менее страшное — «Ему медведь на ухо наступил».
Кибетонцы очень редко пользуются этими выражениями, и только дрянные мальчишки, которые есть даже в необыкновенной стране, нагло выводят их мелом на заборах.
Кибертонцы так любят музыку, что даже дома строили одно время в виде инструментов. Есть у них дом-рояль, в трех ножках которого бегают лифты, и дом-аккордеон, который можно сжимать и растягивать. Построил оба эти здания известный архитектор Плинтус. Он был очень удивлен и обижен, когда новоселы прислали ему коллективное письмо:
«Дорогой архитектор, у Вас нет музыкального слуха».
Оказывается, крышка рояля время от времени срывалась с подпорки, и тогда несчастные жильцы думали, что наступил конец света, в доме же аккордеоне стояли такие страшные сквозняки, что все в нем, от мала до велика, из-за хронического насморка разговаривали в нос. Постепенно все как-то уладилось: крышку рояля оборудовали часовым механизмом, и она падала ровно в семь утра, заменяя будильник, а по воскресеньям в восемь тридцать; для жильцов дома-аккордеона организовали курсы французского языка, и они учились только на «хорошо» и «отлично» благодаря прекрасному произношению.
Кибертонцы все, как один, влюблены в технику и не упускают случая что-то усовершенствовать или изобрести. Взрослые кибертонцы делают большие изобретения, а ребята — маленькие, но тоже очень полезные. Разве не здорово иметь надувную подушечку, сидя на которой вы будете выше всех? Ее придумал кибертончик Си специально для кинозрителей низкого роста. А другой школьник предложил, чтобы автомобили лаяли по-собачьи. Он доказывал, что такой сигнал необходим суеверным водителям: ни одна кошка не осмелится перебежать дорогу перед их машиной.
В Кибертонии, как и в любой стране, есть свои праздники. Они не выделены в календарях красной краской, все зависит от погоды. Распускаются листья — начинается Большой Весенний Маскарад, выпадает снег — люди празднуют День Первого Снега.
Иногда погода подшучивает над кибертонцами — подмораживает в мае, хлещет дождиком в декабре.
«Это все электромагнитные поля!» — шепчутся в таких случаях кумушки.
В тот памятный кибертонцам декабрь на дворе стояли глубокие лужи. Люди ходили сумрачные, под стать небу. На всех перекрестках торговали модными калошами, — они при ходьбе не скрипели, а насвистывали вальс «Осенние листья». И вот, когда казалось, что зима уже не явится, радио прервало свои обычные передачи. «Слушайте важное сообщение! — громко и весело объявил диктор. — По сведениям кибертонского бюро прогнозов завтра, тридцать первого декабря, ожидается переменная облачность с осадками в виде снега!» Тут повсюду зазвучали трубы — это кибертонцы, взрослые и дети, выражали свою радость и ликование.
А наигравшись вдоволь, они бросились готовиться к празднику — доставать лыжи, санки, коньки…
Ну и, конечно, доставать морковку, потому что снежных баб в Кибертонии делают точь-в-точь как у нас. Только один гражданин по прозвищу Неверьушамсвоим взял в руки не трубу, а телефонную трубку и, набрав номер бюро прогнозов, спросил: «А вы уверены, что снег действительно выпадет?» «Конечно, — ответил дежурный метеоролог, — ведь прогноз составлен электронно-вычислительной машиной!» «А она у вас как, в полной исправности?» — спросил Неверьушамсвоим и, получив утвердительный ответ, принялся искать босоножки.
За ночь ртутный столбик термометра сжался от холода; и когда кибертонцы в ярких лыжных костюмах высыпали на улицу, под ногами похрустывал свежий лед.
С севера, со стороны моря, надвигалась черная как уголь туча, но кибертонцы знали, что она несет с собой снег, и бурно выражали свое нетерпение с помощью ксилофонов. Вот туча зацепилась за телевизионную вышку и остановилась. Стало так темно, что пришлось снова зажечь фонари. Люди напряженно смотрели вверх, каждый хотел раньше других увидеть первую снежинку.
«Летит, летит!» — закричал рыжий Тирляля, знаменитый на всю страну голубятник. И действительно, то замирая в нерешительности, то снова скользя вниз, в небе танцевала снежинка. Над ней другая, третья… Маленький мальчик подставил ладонь, и снежинка опустилась на нее, словно парашютист. Мальчик посмотрел на снежинку и заплакал: «Мама, мама, она черная!» А снег валил уже хлопьями — густой черный снег, от которого померкли фонари, и люди перестали видеть друг друга.
В ужасе разбегались они по домам, сталкиваясь, падая, снова вставая… Они плотно закрывали за собой двери и, дрожа от страха, выбивали на барабанах зловещую дробь: «Тр-ракатан! Тр-ракатан!» А бледные губы беззвучно повторяли это имя.
* * *Старая пословица говорит: «В семье не без урода», а пословицы, особенно старые, ничего не говорят зря. Вот и в семье кибертонцев, доброй и спокойной, был свой урод — конструктор Тракатан. С малых лет он учился в заморских странах, не подавал о себе никаких вестей — и вдруг приехал, низкорослый, угрюмый, с двумя чемоданами из крокодиловой кожи. Кибертонцы не сразу вспомнили, кто это такой, да и всяоминать-то было особенно нечего.
Тракатану предложили поселиться в одном из новых, прозрачных домов, но он отказался и выстроил себе на отшибе, у подножия горы Экстрэмум, железобетонный особняк, обнесенный каменной стеной. На дубовых воротах появились таблички:
«ДОКТОР
ТЬМА-ТЬМАТИЧЕСКИХ НАУК
И ПРОФЕССОР ТРАКАТАН»
«ВО ДВОРЕ ЗЛАЯ КИБЕРНЕТИЧЕСКАЯ ЧЕРЕПАХА»
Тракатан почти никуда не выходил и гостей у себя не принимал. Все покупки за него делала черепаха, запряженная в специальную тележку на резиновых колесиках. Когда кибертонцы подходили к ней поближе, она шипела и высовывала длинный язык, похожий на змеиное жало Кибертонцы не понимали, как может человек жить совсем один.
Они решили, что чем-то обидели Тракатана, и стали думать, как загладить свою вину. «Пошлем ему в подарок канифоль, — говорили одни. — Пусть натирает смычок своей скрипки».
«А откуда вы знаете, что у него именно скрипка? — возражали другие. — Пошлем ему лучше арии из опер».
«Все это не то, — перебивали третьи. — Песенник ему нужен, песенник!» Тут поднялся страшный шум, каждый отстаивал свою точку зрения — кто на скрипке, кто на виолончели, а кто и просто орал во все горло. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не примчался на грузовике духовой оркестр по охране общественного порядка, который заглушил спорщиков старинным маршем бронетанковых войск.
Чтобы долго не спорить, можно подбросить монетку. Лучше всего медную: закатится — не жалко.
Но у монетки только две стороны, орел и решка, как же быть, если в споре участвуют трое? «Айда к электронной гадалке», — предложил кто-то, и все обрадованно поддержали: «Айда!» Электронная Звездно-Папиллярная Гадалка, Познавшая Шестьсот Шестьдесят Шесть Тайн Белой Магии и Черного Ящика, была задумана как обыкновенная вычислительная машина, но почему-то вышла такой глупой, что от нее отказался собственный конструктор. С тех пор она занимала в тихом переулке отдельную двухкомнатную квартиру со всеми удобствами, зарабатывала на ток и на масло советами и предсказаниями, а в часы досуга сочиняла на конструктора бесчисленные кляузы.
Постепенно она вообще выжила из ума и стала коротко замыкаться в себе; все ждали, что со дня на день она объявит себя арифмометром Наполеона.
— Шурум-бурум! — приветствовала машина кибертонцев. — Позолотите рукоятку!
Она ловко притянула монеты магнитными щупальцами и опустила их в прорезь на животе.
— Можете не рассказывать, что привело вас сюда, — продолжала гадалка, тасуя колоду перфокарт. — Я и так вижу вас насквозь. Гексаэдр, октаэдр, додекаэдр! Сейчас вы получите то, за чем пришли.
Машина задумалась с такой силой, что из всех щелей повалил дым, но не успели кибертонцы закашляться, как она запустила длинную суставчатую руку себе во внутренности и извлекла оттуда листок черной бумаги, на котором большими белыми буквами было напечатано:
«САМООБСЛУЖИВАНИЕ — ПРОГРЕССИВНЫЙ МЕТОД!
АБВГДЕЖЗИИКЛМН
ОПРСТУФХЦЧШЩЬ
ЫЪЭЮЯ
Вы сами можете составить из этих букв любой совет и предсказание».
— Уже составил! — подпрыгнул от радости один из кибертонцев. — Канифоль!
— Дурак! — рявкнул другой. — Арии из опер! — Пе-сенник, пе-сенник! — хором запели их противники.
— Цыц! — заорала машина нечеловеческим голосом. — Концерт будете устраивать в другом месче!
Притихшие кибертонцы вышли на улицу. Последние слова гадалки не выходили у них из головы.
Концерт… А что, если в самом деле его устроить? На склонах горы Экстремум? Для Тракатана!
И вот они уже мчатся вприпрыжку по мостовой, окрыленные новой идеей: «Лучший подарок — концерт! Лучший подарок — концерт!» В тот же вечер вся Кибертония окружила виллу Тракатана; от подножия горы до ее середины выстроился рядами женский хор; по одну сторону дома сверкала медь духовых инструментов, по другую натянулись, как нервы, струны смычковых. Главного капельмейстера привязали за полы фрака к верхней ступеньке выдвижной пожарной лестницы; он чувствовал себя не совсем уютно, зато был у всех на виду. Вот он осторожно, чтобы не потерять равновесия, взмахнул руками, и — началось!
Грянул, как из тысячи орудий, женский хор, ухнули от неожиданности пузатые трубы, взвились, как сабли, смычки. Рыба в океане уходила от берегов, птицы прятались в облака, — им казалось, что поднялась буря, но это была музыка; она накатывалась, волна за волной, на камень и железобетон, и стекла в тройных рамах дрожали от нее, как от ветра.
Старый пастух высоко в горах жадно ловил долетавшие из долины звуки, а потом торопливо погнал вниз свое стадо, потому что тот, кто это слышал, не мог ни минуты оставаться один. «Иди к людям, протяни им руки, — звала музыка. — Отвори двери, отвори сердце, будь простым и чистым, как поле, как лес».
Смолкла музыка, опустил руки усталый капельмейстер, но в Тракатановом доме не шелохнулись даже шторы. Кибертонцы молча и подавленно стали укладывать свои инструменты, и в этот момент из маленькой лазейки в нижнем углу ворот выползла с письмом в зубах черепаха. На бланке с личным гербом Тракатана (змея, обвившаяся вокруг Луны) четким каллиграфическим почерком было написано:
«Милейшие!
Убедительно рекомендую в ваших же интересах прекратить раз и навсегда эти безобразия. Если шум в моей лаборатории превысит полтора децибела, пеняйте на себя.
Тракатан». * * *Всю зиму кибертонцы ходили на цыпочках. Мотоциклистов пересадили на велосипеды, льву в зоопарке сшили звуконепроницаемый намордник. В кинотеатрах шли немые фильмы, громкоговорители на площадях что-то такое нашептывали, на хоккей пускали только тех, кто набрал в рот воды.