Другой такой, как Ксанка, не было во всем квартале 798 дробь восемь-бис. В нее были влюблены 72,5 процента десятиклассников, из них четверо — очень серьезно.
Это подсчитал Нема Изюмов, который относил себя к оставшимся 27,5 процента и потому мог рассуждать трезво. А в конце первой четверти мы заметили, что Вадим Николаич, когда вызывает Ксанку, краснеет, деревенеет и грустнеет — просто смотреть невозможно.
Впрочем, я забегаю вперед…
Теперь вы, наверное, думаете: эта красавица Тараканова была двоечница, а похожий на грача Баранцев — выдающийся отличник. Вот и не так. Отметки у них были примерно одинаковые. Ксанка, если не знала чего по существу, какого угадывала, чего от нее хотят, и эта способность вывозила ее в трудные минуты. Баранцев, конечно, мог учиться даже на шестерки, но не учился. Во-первых, в отношении некоторых обыкновенных вещей у него были странные заскоки, и переубедить его было невозможно. Женька, например, не понимал, для чего нужно доказывать теоремы. Он утверждал, что человек рождается с понятием, чему равна сумма квадратов катетов, — это безусловный рефлекс. Но у некоторых он просто еще не прорезался. А по литературе он так отвечал: «Образ Луки. Не производит сильного впечатления. Образ Давыдова. Давыдова я уважаю». И все. И ни слова.
И наводящих расспросов не принимал — просто не понимал, чего от него хотят.
Главное же, наши шефы — Завод счетно-логических машин — подарили нам древнюю, калечную счетную машину. Когда-то, наверное, она была чудом техники, но потом устарела, поломалась, только занимала у них место, — вот они и отдали ее нам, чтобы мы в порядке политехнизации разобрали ее на винтики. Это было скопище шкафов, а на главном шкафе значилось:
«БЭСКУДНИК-1»
— конечно, это означало Большое Экспериментальное Счетно-Кодирующее Устройство Для Научных Исследований в Кибернетике или что-нибудь в этом роде, но выходило-то — представляете?!
Просто нарочно не придумаешь!
Безусловно, не будь Баранцева, «Бескудник» кончил бы свои дни на свалке металлолома, потому что наш единственный старый-престарый математик Пал Афанасьич и молоденькая физичка Людочка не проявили в этом смысле никакого энтузиазма. Зато Женька стал просто как одержимый. К «Бескуднику» никого не подпускал, из подвала, куда его пристроили, вылезал только на уроки, и то не на все. А ночная сторожиха, глухая тетя Гутя, не выгоняла его до полночи: Женька пленил ее сердце, переделав свисток на чайнике так, что он теперь не только свистел, но и включал в вахтерке сигнальную лампочку.
Мы с Ксанкой однажды спустились в подвал — посмотреть. Там стояла машина, приятно пахло разогретой канифолью. Женьки не было видно: он ковырялся в «бескудниковых» внутренностях. Ксана села на стол, вытянула ноги и пошевелила ступнями, оттягивая носки.
— Женечка, — сказала она, — говорят, эти шкафы могут решить любую задачку — это правда?
— Какую задачку? — спросил Женькин голос.
— Ну, из учебника.
Женька фыркнул. Ксанка быстренько вынула «Алгебру» и открыла наугад.
— Например. Может ли сумма квадратов двух последовательных натуральных чисел быть равна сумме четвертых степеней двух других последовательных натуральных чисел?
— Нет, разумеется, — сказал Женька. — Никогда эти суммы не могут быть равны. Из-за такой ерунды лампы жечь!
— С ума сойти! — сказала Ксана. — Ну, хорошо, задачки ему нипочем. А еще чего он может? Погоду предсказывать?
— Сейчас он и дважды два не может. — Хмурый Женька протиснулся между шкафами и стал рыться в ящике, выбирая детальки, похожие на ногастых жуков, и близко поднося их к глазам. — Это же нужно суметь — до такого состояния довести машину! Это не люди, а…
— Ну, все-таки, все-таки, — тянула Ксана, — когда наладишь, — сможет погоду?
Женька пожал плечами:
— Какая разница — погоду или породу? Или моду?
Ксана вся подобралась и уставилась на Женьку так, словно это был не Женька, а не знаю кто.
— Моду?!
— Какую моду?
— Ты же сам сказал: моду!
— А, возможно… Это ж не люди, а питекантропы!
Ксанка спрыгнула со стола, положила ему на плечи руки и близко заглянула в лицо.
— Евгений! Сделай это для меня…
Баранцев покраснел и отступил к стене.
— Что сделать?
— Чтоб моду предсказывала.
Женька искренне удивился.
— Не вижу процесса. Штаны и платья, от холода — пальто, а летом — плавки. Что предсказывать?
— Господи! — закричала Ксана. — Да ты хуже питекантропа! Хуже! Я прошлым летом сшила отрезное с байтовыми складками, так теперь в нем только на воскресники ходить!
— Абсолютно не понял, — сказал Женька.
Тогда я говорю (меня это, конечно, тоже захватило):
— Жень! Ты вдумайся. Древние римляне в чем ходили? В тогах и туниках. Мушкетеры щеголяли в плащах и шляпах с перьями. Цари носили мантии, Наполеон — треуголку, а Ломоносов — парик с косой. Купцы облачались в кафтаны, дворяне — в камзолы, а бояре — в шубы до полу, не знаю, как называются. Всякие там Людовики обожали панталоны с кружевами, Петр Первый предпочитал ботфорты, Чичиков разъезжал во фраке брусничного цвета с искрой, Анна Каренина танцевала в черном бархатном платье, Маяковский изобрел желтую кофту, а у Володьки Дубровского сзади на «техасах» Ким Новак.
— Любопытно, — сказал Баранцев, помолчав.
Тогда Ксанка решила перейти на язык математики:
— Раньше был моден рукав три четверти, а теперь семь восьмых.
— Чувствительность маловата, — деловито сказал Варанцев. — Это нужно еще полсотни триггеров в пятый блок, а где их достанешь?
Но Ксанка уже не слушала.
— Ря-ря-ря! — пела она. — Все будут, как сегодня, — а я как через год! Все как через год — а я как через десять!
Она вытанцовывала посреди подвала: крутила коленками, отбрасывая пятки — хоп-хип! — коричневый подол влево, черный фартук вправо, коса вывалилась из шпилек и моталась по шине золотым маятником. Потрясающее было зрелище!
Жаль — Баренцев не видел.
Но он уже ничего не видел: он вглядывался и вслушивался в нечто неведомое нам. Не знаю уж, что представляется людям, у которых половина учебников математики ушла в безусловные рефлексы и освободившаяся голова может выдумывать, что хочет. Виделись ли ему туманные потомки в крылатых одеждах, или беззвучные перемигивания электронных ламп, или поблескивающие, сливающиеся вдали, словно рельсы, ряды небывалых формул, — не знаю. Во всяком случае, я дернула Ксанку за руку, и мы тихо-тихо вышли из подвала, твердо уверенные, что история с модами только начинается.
Действительно, назавтра, на переменке, Баранцев говорит:
— Я обдумал эту штуку. Эта задача не имеет алгоритма. Тут можно попробовать принцип Дриппендроошена и работать в вероятностном режиме с беспорядочным статистическим подбором, а дальше экстраполировать по Мюмелю.
— Понятно, — нахально сказала Ксанка.
— В общем это интересно, — продолжал Баранцев. — Попробую. От вас требуется информация: от древнего Египта, ацтеков и шумеро-вавилонян до наших дней. Понимаете? Параметры платьев, диаметры шляп и каблуков, всякие там оттенки и другие ваши тонкости. Эвересты информации. Сделаете?
Мы потешно закивали.
Женька пошел, но обернулся.
— Да! На десять лет вперед не предскажется.
— А на сколько предскажется? — спросила Ксана. — На будущее лето — предскажется?
— При прогнозе на ближние сроки, — сказал Баранцев, — ошибка по отдельным деталям составит пятьдесят-шестьдесят процентов. На пятьсот лет вперед — еще туда-сюда. А вообще лучше на тысячу.
— Господи! — воскликнула Ксана. — Неужели на тысячу лет вперед легче предсказать, чем на десять?
Женька поморщился.
— Долго объяснять. Решайте: тысяча лет — устраивает?
По Ксаниному лицу пробежали, сменяя друг друга, разочарование, растерянность, краткое раздумье и, наконец, гордость.
— Тысяча лет! — прошептала она. — С ума сойти… Тысяча!
И началось… И пошло!.. Теперь вместо кино и катка, вместо сна, еды, уроков и мытья посуды, вместо чтения «Антологии современной фантастики», наконец, я рыскала по музеям и библиотекам.
Моя бабушка переводила Ксанке первый в истории модный журнал — «La dernier mode» 1873 года издания:
— Pendant cette saison les decolletes les plus piquants seront les plus francs. О! Ах, Ксюша, представь, мадам Маргерит де Понти предлагает декольте с кружевным бантом!
У Ксанки появился новый поклонник — студент с истфака, некто Рома, изысканный и томный молодой человек. Когда бы Ксанка ни выходила из школы, он ждал ее на углу.
— Видите ли, Ксаночка, — говорил он, прижимая к своему боку ее локоть, — буржуазные ученые выдвинули несколько, с позволения сказать, «теорий» происхождения одежды. Они, например, пытаются объяснить ее возникновение чувством полового стыда. Это же — ха-ха-ха!..
Володька Дубровский, у которого обнаружилась тётка-уборщица в Доме моделей, приводил Ксанку на закрытые просмотры и срисовывал для нее уникальные образцы.
Брат Немы Изюмова делал фотокопии ценных рефератов по истории вопроса.
А Вадим Николаич — вы представляете! — в воскресенье, накануне Ксанкиного дня рождения, слетал в Ленинград и купил в Эрмитаже репродукции всех картин, на которых женщины были хоть во что-нибудь одеты.
Последним эпизодом Ксанка любила прихвастнуть при случае.
Правда, обязательно добавляла, доверительно понизив голос:
— Только ты никому, ладно?
Никто из них не вникал, зачем Ксане все это понадобилось. Каждый, как мог, зарабатывал ее улыбку. Собственно, полностью в курсе дела были мы трое. Баранцев ушел в вычисления и только покрикивал на меня: мол, недостаточно быстро поставляю информацию. От Ксаны толку было мало; впрочем, ее слово было впереди, на последнем этапе: она должна была явиться на наш школьный выпускной бал во всем блеске моды Тридцатого века!
Я в этом смысле в расчет не шла.
Понимаете, какую-нибудь завтрашнюю пуговицу или послезавтрашний воротник я бы, пожалуй, рискнула на себя нацепить, Но Трехтысячный год! Нет, такое было по плечу только Ксане Таракановой.
А мне просто ужасно интересно было узнать, что из этого получится. И нравилось сидеть по вечерам в подвале, смотреть на взъерошенного Женьку и следить за колдовским бегом зеленых огней по панелям «Бескудника-Первого».
— Рукава! — бросал мне Женька. Я запускала в хитроумную, конструкции Баренцева, картотеку длинную спицу нашей ночной сторожихи тети Гути, и все, что изобрело человечество в смысле рукавов, зафиксированное на перфокартах, само собою вытряхивалось из картотеки и веером раскладывалось на стол перед Баранцевым!
Тётя Гутя, отдавши свои спицы под науку, бог знает как гордилась. Кроме того, она заваривала крепкий чай, несла вырезки из журнала «Работница», припасала малокровные буфетные сосиски, а Женьку особо подкармливала рыбой-аргентинкой домашней жарки. А то просто подолгу сидела, грея спину о горячий бок «Бескудника», и изредка, с большим уважением, произносила загадочную фразу:
— Премудрость во щах, вся сила — в капусте.
Она-то и сказала мне однажды:
— Ох, и девка твоя Ксенька! Сама верченая и такому парню голову заверчивает!
Впрочем, я забегаю вперед…
Ответ мы получили только в декабре. Этот день я помню в подробностях. Был жуткий холод.
Сам воздух над кварталом 798 дробь восемь-бис излучал глухое мерцающее сияние, и школьные стены были обметены плоскими жесткими сугробами.
Мы собрались в подвале, когда в школе не осталось ни одной живой души, и Баранцев запер дверь — не для таинственности, а для спокойствия. Видите ли, хотя никто толком не знал, чем мы занимаемся, в любопытных не было недостатка. Например, за Баренцевым ходил хвост ординарцев-пятиклашек; два строгих тощеньких мальчика в очках, один высокий, ушастый, другой поменьше, и такая же девочка, по имени Лека. Удивительно, но Баранцев их не гнал, а, наоборот, быстренько обучил обращаться с логарифмической линейкой и паяльником и поручал кое-какую работу. Иногда эти деятели застревали у «Бескудника» часов до девяти; и тогда в подвал врывались их разъяренные родительницы и силой уводили рыдающих ординарцев по домам.
Словом, Женька Баранцев запер дверь, включил рубильник и защелкал тумблерами. Раздалось знакомое низкое гудение, метнулись по матовым экранам зайчики.
Сосредоточенный Женька достал итоговую перфокарту с заданием и вложил в приемник Вспыхнули сигнальные лампы, «Бескудник» взял тоном выше и замигал огнями учащенно, словно побежал.
Так прошло, наверное, минут пятнадцать.
Потом возникло тихое, быстрое металлическое постукивание — это печатался Ответ.
Еще через минуту раздался щелчок, лампы погасли, и откуда-то, из внутренностей «Бескудника», выполз плотный четырехугольник бумаги.
Вот что мы прочитали:
«ВЕСНА — ЛЕТО 2975-го. Грядущий сезон не несет с собою никаких сенсаций. Мамическое решение силуэта по-прежнему довлеет над паническим. Вместе с тем тригонометрические мотивы постепенно уступают место орнитофлорическим, сдержанно вакхическим, а для молодых стройных женщин — даже квазиэкзистенциалистским. Брунсы вытесняются академками, комбирузы — комбианами, шлюмы — пилоэтами, дюральки — феритками, а кальций — магнием. В повседневной носке никогда не надоедают кенгуру естественных цветов, а в выходные и в предпраздничные дни наборы лкмексов сделают элегантной каждую женщину. Отправляясь путешествовать, к юбке из секстона или септона наденем жемайчики из октона длиною 0,65 + 0,125, верхнюю часть из нонона, нижнюю — из декадона и кьякки без пяток; пальто из макарона и шляпка формы «Вирус-В» завершат ансамбль. На вечерних комбианах оригинально выглядит отделка из натурального ситца, однако молодым девушкам следует выбрать чтонибудь менее претенциозное. Модны чистые, насыщенные цвета: ранний селеновый, тускарора, кутящей гамбы, ноктилюка, протуберанцевый, гематоксилинэозин».
Каждый из нас прочитал это про себя несколько раз. Баранцев отошел, сел в сторонке и протер очки; у него был вид человека, только что сорвавшего грудью финишную ленточку.
— Премудрость во щах… — нарушив молчание, с большим чувством произнесла тетя Гутя.
— Прелестные советы для умалишенных, — ледяным голосом сказала Ксана.
— Неправда! — обиделась я за Женьку, хотя сама испытывала некоторое смятение. — Тут есть понятное, вот… тригонометрические… тускарора… кальций…
— А что такое? — спросил Баренцев.
— Что такое! — закричала Ксана. — Пальто из макарона! Кланяйся своему Мюмелю-Дрюмелю, идиоту несчастному!
Женька побледнел. Отпер дверь на шине «Бескудника» и исчез в нем на полчаса.
Потом он снова вложил задание; снова, замерев, мы слушали металлическое постукивание, наконец новый Ответ был у нас в руках.
Он мало чем отличался от старого. Вместо «кутящей гамбы» теперь стояла «кипящая бампа», а вместо «макарона» — «махерона». Пальто из махерона.
— Действительно, — сказал Женька, — не контачило на выходе.
За это время Ксана успокоилась и обдумала план действий.
— Да, — сказала она проникновенно и перекинула косу из-за спины так, что коса кольцом легла ей на колено, — это, конечно, выдающееся открытие! Такие возможности… Поздравляю тебя, Баранцев. Но, Женечка, тут неясны некоторые детали. Не математические, а практические. Интересно, можно ли их уточнить?
Баранцев медленно перевел взгляд с Ксаниной косы на ее глаза и сказал, запнувшись:
— Конечно…
И вот когда через несколько дней тетя Гутя сказала мне: «Верченая твоя Ксенька и такому парню голову заверчивает», — после того, как я сначала посмеялась ей в ответ, этот Женькин взгляд вдруг вспомнился мне.
Дальше что же?
Другая на Ксанином месте, конечно, махнула бы рукой на эту идею. Но Ксана Тараканова, когда ей что-нибудь приспичивало, умела организовать дело!
Теперь ее окружали химики. Толя из Ломоносовского, Воля из Менделеевского и Игорь Олегович из Института Экспериментальных Красителей и Тканезаменителей.
Этот последний казался мне тогда совершенно пожилым: он уже защитил кандидатскую, и ему было, наверное, двадцать восемь лет. Рому с истфака Ксанка перевела в запас. А эти химики, полимерщики и анилинщики рылись в «Индексах» и «Анналах» и синтезировали неземные лоскуты немыслимых цветов. И рады были без памяти, когда удавалось Ксанке угодить.
Принципиальная сторона проблемы была, собственно, уже решена. Конечно, Женька по Ксанкиным заданиям предсказывал ей кое-какие мелочишки, уточнял детали, но это была так, ерунда, решаемая чистой техникой и не требующая вдохновения.
Женька стал задумчив. То целыми вечерами напролет играл со своими пятиклашками в «крестики-нолики», то они прибегали к нему на переменке, и старший, ушастый ординарец докладывал:
— Женя, к слову «слон» Бескудник придумал 2193 рифмы!
— Но из них 1125 непонятных, — уточняла девочка Лека.
У них появились свои дела.
Но все-таки часто получалось так, что из школы мы уходили вместе: Баранцев, Ксана и я. Баранцев шел рядом с Ксаной, а я — что делать? — отставала на несколько шагов. Понимаете, земля оттаяла, между домами квартала 798 дробь восемь-бис грязь была по макушку, и от дома к дому и к рощице возле автобусной остановки, где уже проклевывались вербинки, скользкие, как новорожденные цыплята, ходили только по мосточкам-досточкам шириною ровно в два идущих рядом человека. Так что я шла следом за Баранцевым и Ксаной, а ординарцы — гуськом — за мной. На ходу ординарцы обсуждали проблемы лежащей на боку восьмерки и другое подобное, — видимо, в них вовсю начали прорезываться безусловные математические рефлексы.