Лавина втыков нарастающим валом покатилась сверху вниз и всей массой рухнула на Ручкина. О него вытерли ноги все, кто по праву старшинства мог топтать нижестоящих.
Ручкин не сказал: «Вы оставайтесь на местах, а я пойду к едрене Фене». Он выстоял, но замкнулся, ушел в себя и себе же сказал: «Я остаюсь, а вы идите, куда хотите».
Остаться остался, однако с той поры не высовывался.
Окурок на тротуаре? Ну и хрен с ним, пусть дворник следит за чистотой.
Пешеход поперся через перекресток наискосок? А нехай. Ему же копыта и переломают. В крайнем случае, нотацию нарушителю пусть читают инспектора дорожного движения.
Тактика поведения, избранная Ручкиным, оказалась правильной. В борьбе за власть, за право запускать руку в закрома государства потеряли места, набили себе синяки хозяева прошлых лет. На их места пришли новые, которым по нраву пришелся скромный, незаметный, не состоявший в партии большевиков милиционер, ко всему лично испивший чашу унижения от партийного функционера Проничева.
Так Ручкин стал начальником Лужнецкого райотдела милиции, где и простоял на посту до пенсионного возраста, позволившего ему снять китель, сапоги и фуражку. А иди они все куда хотят с демократией и правопорядком!
Заботу, с которой приехала к нему сестра, Ручкин воспринял как свою собственную. Кто как не он, старый мент с побитыми боками и сохраненными в целости знакомствами легче других сможет узнать в чем дело и помочь восстановить справедливость? Конечно, придется подсуетиться, но это даже интересно, когда у тебя есть время и остались какие-то силы.
Отправив Настю домой в деревню, Ручкин продумал план действий и пошел в гараж. Он знал — придется помотаться по городу, а без машины это дело непростое — убьешь уйму времени и обобьешь все ноги.
* * *«Москвич» — машина что надо. В этом Ручкин был убежден с момента, когда осторожно, полный радостных чувств вогнал в железный бокс собственного гаража новенькую игрушку.
Вот только делают на автозаводе в московских Текстильщиках эти самые «Москвичи» методом «тяп-ляп». Хотя это уже другое.
Свой самоход Ручкин доводил до кондиции сам с помощью приятеля Яши Шурупова — талантливого пьяницы и гениального слесаря-мастерового. В две недели они провернули ворох работы, преобразивший серийный товар в игрушку.
Прежде всего они рассыпали к чертовой матери двигатель и перебрали его. Движущиеся детали взвешивали. Пальцы, шатуны, поршни — все пропустили через весы. Чтобы уравнять массу одноименных деталей, пришлось повозиться, но овчинка выделки стоила.
Потом таким же образом они перебрали сцепление, коробку скоростей. Прошлись по кузову, подтянули подвеску. И пошла машина, забегала.
Спустя годы стало ясно — забота о новорожденном себя оправдала. Машина бегала легко и послушно, все в ней работало как часы. Сел, завелся и кати, все равно что на «мерседесе», только вид немного не тот.
Вопрос «С чего начать?» — вечный и сакраментальный. Его задавал себе и предок человека, решавший как высечь искру из кремня. И Ленин, который поставил целью раздуть из искры пожар революции. Встал этот вопрос и перед Ручкиным.
С чего начать?
Ручкин решил, что первым делом надо нанести визит начальнику Лужнецкого районного отдела милиции подполковнику Сазонову. Тому, на чьей территории было совершено преступление. Долгое время до ухода на пенсию этот отдел возглавлял сам Ручкин, а Сазонов служил его замом.
Ручкин понимал, что больших надежд на встречу возлагать не приходилось. Сазонов, конечно же, его примет, но станет ли разговаривать на нужную тему еще неизвестно. Бывшего и настоящего начальников уже ничто не связывало, кроме воспоминаний, а этого для откровенной беседы слишком мало.
Ручкин знал, что развести людей в стороны, противопоставить друг другу совсем нетрудно. Важно одному из них дать право говорить другому «нельзя».
Можно взять двух братьев-близнецов, надеть на одного форму милиции, дать в руки резиновую палку, а второго оставить в первобытном гражданском состоянии — и братья разделены.
Можно взять двух братьев-близнецов, надеть на одного форму милиции, дать в руки резиновую палку, а второго оставить в первобытном гражданском состоянии — и братья разделены.
Стоит гражданскому брату, которому не платят заплату уже полгода, выйти на демонстрацию с требованием вернуть заработанные деньги, как дорогу перегородит тот брат, что в форме. Ему тоже не платят вовремя, но права «не пущать» он не лишен и этого уже хватит.
Скажет милицейский брат гражданскому государственное слово «запрещено», и не пропустит куда тот хотел дойти, а станет упрямиться -пресечет. Во имя демократии и прав человека.
Ручкин подъехал к райотделу, но как оказалось — зря. Молодой милиционер, серьезный и строгий, подошел к нему, помахивая полосатым жезлом. Судя по всему, он готов был сказать нечто нелицеприятное, но увидев пожилого человека, снизошел до обычного разговора.
— Стоянка только для служебных машин. Попрошу уехать.
Возражать Ручкин не стал — сержант был при исполнении и потому имел право сказать: «нельзя».
Он отогнал машину подальше, приткнул возле аптеки и пешком вернулся туда, куда ему не разрешили подъехать с шиком.
Кабинет начальника Лужнецкого райотдела милиции по всем канонам карточного гадания должен быть отнесен к категории казенного дома. И в самом деле — окна широкие, светлые, но на них решетки, как напоминание о прошлом для всех отбывших срок и вышедших на свободу и как намек на будущее для тех, кто только что взят и должен сесть. Дверь обита железом, на ней засов толщиной в детскую руку. Закрываясь, металл лязгает, затвор — гремит, войдешь и думай — выйдешь отсюда своим ходом или увезут тебя по другому адресу на «воронке».
Став начальником отделения, подполковник Тимофей Сазонов пытался очеловечить свой кабинет. Он принес сюда из дому цветы в горшках и клетку с волнистыми попугайчиками. Но двое сотрудников в тот же день посоветовали новому шефу: «Унесите ее назад, товарищ подполковник. И на окне решетка, и птицы в клетке. Не очень это... Вообще-то ничего, но для милиции...» Пришлось клетку унести.
Когда Ручкин вошел в кабинет, Сазонов встал, хотя из-за стола не вышел.
— Здравия желаю, Тимофей Григорьевич.
— Рад тебя видеть, Василий Иванович. Проходи, садись. Сазонов показал рукой на стул и тут же сел, не подав руки посетителю. Ручкин понял — стол, как баррикада, уже отгородил от него бывшего товарища. Они стояли по ее разные стороны. И по этой причине опасности, которые их подстерегали, не были общими. У каждого имелась своя.
Если честно, то, став начальником, Сазонов начал побаиваться старых товарищей, выступавших в роли просителей, и старался держаться от них подальше. Он по опыту знал, что большинство людей вспоминают о старых знакомых, если те достигли в жизни каких-то высот и стараются заполучить от них хоть что-то, как говорят — по блату. Сазонов не принял бы и Ручкина, но постеснялся: это сразу могло стать темой для разговоров в отделе. Подчиненные быстро замечают, когда их начальник перестает быть доступным и начинает не узнавать тех, кому несколько раньше отдавал честь.
— Как вы тут живете, Тимофей Григорьевич? — Как вежливый гость Ручкин начал издалека.
Но Сазонову всякие «трали-вали», все разговорчики вокруг да около — нож острый. Его кабинет — конвейер. Здесь сотрудникам втыкают за нерадение, благодарят за подвиги, выслушивают жалобы посетителей и принимают решения: «отказать», а бывает, хотя и реже — «удовлетворить».
— Так что у тебя, Василий Иванович?
— Хотел поинтересоваться, в чем обвиняют Вадима Васильева. Сразу скажу — он мой племянник.
— Вадима Васильева? — На лице Сазонова обозначилось недоумение. Насколько понял Ручкин — абсолютно искреннее.
Сазонов перевернул несколько листков настольного календаря, подумал, вспоминая.
— Нет, Василий Иванович, такого дела у нас нет...
— Оно связано с убийством Усачевых в Лужках.
— Тем более. — Сазонов оживился. — Дело Усачевых у нас на себя взяла область. У меня по нему ничего не осталось.
— Ты вроде даже сожалеешь об этом.
— Что-то есть.
— Зря, грех жаловаться. Тебе облегчили ношу, радуйся.
Сазонов сосредоточенно вращал в пальцах авторучку. Потом поставил ее на попа, соорудив нечто похожее на космическую ракету старте.
— Видишь ли, Василий, это только так кажется на первый взгляд. На деле у всех осталось чувство, что нас обобрали. Во-первых мы уже встали на след. Ни у кого в этом сомнений не было. Успех в раскрытии заметно улучшал показатели отделения. Да и для престижа розыскников такое что-то значит.
— А во-вторых?
— Не знаю как у кого, но у меня осталось чувство, что нас посадили в лужу. Просто так подобные дела не забирают. Чаще всего любую дерьмовую работу стараются повестить на нас.
— Не знаю как у кого, но у меня осталось чувство, что нас посадили в лужу. Просто так подобные дела не забирают. Чаще всего любую дерьмовую работу стараются повестить на нас.
— И больше тебя ни о чем не спрашивали?
— Что имеешь в виду?
— Так вообще. — Затем осторожно, чтобы не спугнуть удачу задал вопрос. — Розыскные дела затребовали?
— Скорее нет, чем да. Они гнали, как на пожар: давай, давай! Знаешь, сам как это бывает. Показали приказ о передаче дела в область. Заставили расписаться. Не разрешили мне даже копию снять. Оперативников вообще не приглашали. Я уже сам сообщил им, что дело для нас закрыто.
— Слушай, Тимофей Григорьевич, может ты это уточнишь?
— Что именно? — Сазонов с подозрительным прищуром посмотрел на старого приятеля. Выпятил нижнюю губу. — Что-то ты крутишь, Василий, а? Не пойму только куда — налево или под себя.
Ручкин простодушно улыбнулся.
— Ясное дело — кручу. Ты моему слову веришь?
— Обижаешь, Василий Иванович.
— Тогда скажу — хочу потолковать с розыскниками. Даю слово — никакого самостоятельного расследования с бумажками, с протестами прокурору, с претензиями к следствию я не собираюсь вести. Просто решил разобраться в деле для самого себя. Хочешь, считай, что играю в детектива для личного удовольствия.
Сазонов хорошо знал характер Ручкина, своего бывшего начальника, его серьезность и въедливость. Поэтому поверить в то, что старый боевой конь правопорядка впрягся в плуг и решил перепахать кем-то плохо вспаханное поле просто так для удовлетворения собственного тщеславия, он не мог. Но с другой стороны Ручкин давал обещание не предавать огласке факты, с которыми его познакомят. В это можно было верить без колебаний.
Ко всему тема, которую затронул Ручкин, взбаламутила душевное состояние Сазонова. Ему с самого начала показалось странным, что из рук района область забирала рядовое в целом-то дело. Обычно все грязное и тяжелое при удобном случае верхи старались спихнуть на плечи нижестоящих органов. Чтобы в случае неудачи было на кого свалить ответственность.
Конечно, протестовать против решения, которое принял начальник областного УВД, Сазонов не стал: чего доброго одумаются, захотят вернуть, а это совсем ни к чему.Потом в суете каждодневных дел Сазонов забыл о случившемся и больше не вспоминал о нем. И вот теперь появление Ручкина и неожиданно проявленный им интерес к убийству семьи Усачевых заставили вдруг вспомнить туманные неясности, которые его встревожили, едва Сазонов включился в расследование.
И еще одна странная мелочь — областная бригада, забиравшая дело, розыскных материалов, собранных по горячим следам не потребовала. Создавалось впечатление, что она намерена начать работу с чистого листа.
— Хорошо, — Сазонов принял решение, — иди к капитану Лободе. Он тебя должен знать...
— Я его тоже знаю, — напомнил Ручкин. — Он при мне пришел в милицию.
— Тем лучше. Иди к нему. О чем договоритесь — дело ваше. Чем я меньше буду знать, тем спокойнее.
— Спасибо, Тимофей. Я тебе обязан.
— Ну, ну, иди. Главное, чтобы ты не был на меня в обиде.
Капитан Глеб Лобода — оперативник крепкий. Цену себе знает, гонор имеет, от работы не прячется. Свои относятся к нему хорошо, с уважением. За глаза, а иногда и прямо называют «Папаверин». К медицине прозвище отношения не имеет ни коим разом и родилось случайно. На одной вечеринке, представляя гостям свою семью, жена Лободы — Лера — первой называла дочку Веру, потом показала на мужа:
— А это — папа Верин.
Любителей подначки хватает в любом коллективе. Определение понравилось и привилось. Лобода мужик незлобливый, обижаться не стал.
Ручкина он встретил с радостным удивлением. Так бывает часто: человек уходит с работы, его долго не видят и вдруг будто встреча с мамонтом:
считалось, что их давно и в природе нет, а он нате вам — живой!
После традиционных объятий, Лобода, как это водится, задал вопрос:
— В наши края просто так или по делу?
— И по делу, Глеб. И к тебе. Разговор есть.
— Как со временем? — Лобода бросил взгляд на часы. — У меня обед. Может посидим вместе?
Кафе «Холодок» точнее было бы назвать «На припеке». Кондиционера в помещении не имелось, и в едальном зале стояла тропическая духота. Новым в сфере обслуживания со времен, когда здесь размещалась закусочная «Полет», как сразу заметил Ручкин, стало уменьшение количества мух на кубический метр объема воздуха. И то ладно.
Они сели за небольшой столик в углу кафе у окна. Хозяин ИЧП — индивидуально-частного предприятия сразу заметил сотрудника милиции и внутренне всполошился, хотя виду не подал. При виде представителей закона тревога на него нападала всякий раз.
Любой, кто ведет в наше время бизнес, на честных путях не выживет. Крупного криминала на мелкой торговой точке не провернешь, но дробных нарушений закона не избежать. Там приобретешь левый товар, в другой раз закосишь несколько миллионов налички от глаз налоговой службы, в третий к тебе на запах шашлычка заглянут и проведут вечерок за закрытой для других дверью областные криминальные авторитеты.
Короче, чтобы вести честный бизнес, одной честности мало. Надо еще уметь вертеться, стоять на ушах, закрывать когда надо глаза и не глядеть туда, куда не надо.
Махнув приветственно рукой Лободе — мол, узнал, как же еще! — хозяин кафе ткнул локтем в бок смазливую официантку — двоюродную сестру жены:
— Рысью, Светка!
И та, понимая, что возникли обстоятельства чрезвычайные, требовавшие быстрой реакции и полного послушания, сверкая ягодицами, лишь наполовину прикрытыми мини-юбкой, на ходу расцвечивая круглую как у колобка физиономию доброжелательной улыбкой, поспешила к гостям.
— Замечаешь? — Спросил Папаверин с торжеством в голосе. — Насколько изменило предпринимательство отношение обслуги к клиентам...
Ручкин скептически ухмыльнулся.
— Просто они тебя бояться, Глеб.
Еда появилась на столе, едва официантка унесла заказ на кухню.
Лобода с аппетитом кидал в рот пельмени. Делал он это неторопливо и со вкусом. Гора дымившейся паром еды быстро убывала с тарелки.
Ручкин с грустью смотрел на капитана. Когда-то он сам был таким едоком — неутолимым, ненасытным, умел и выпить и плотно закусить. Правда, до одурения алкоголем не надирался ни разу, но наедался иной раз до одышки. И вот укатали Сивку крутые горки прожитых лет. Потребности упали, пить он совсем перестал, а ел крайне мало.
Исподлобья бросая взгляды на сотрапезника, Ручкин заметил, что Лобода по мере насыщения утрачивал внешнюю суровость. Заметно подобрел его взгляд, движения стали более плавными.
— Тебя так и продолжают звать Папаверином?
Ручкин задал вопрос с улыбкой, чтобы не обидеть Лободу.
Тот вытер губы салфеткой и подвинул к себе стакан с морсом.
— Все реже и реже. — И пояснил. — Многие наши уже ушли. Сам я стал капитаном. Молодые фамильярничать побаиваются.
С трудом проглотив последний пельмень — оставлять недоеденное на тарелке Ручкин не мог — он потянулся к вазочке с салфетками.
— Один вопрос, Глеб. Не захочешь, не отвечай, но если решишь ответить, то не темни. Мне интересно узнать правду. Идет?
Заходы такого рода обычно пугают тех, кто не желает открываться. Поэтому, задавая вопрос, помимо всего прочего Ручкин хотел понять, насколько Лобода готов к откровенности и в какой мере ему можно верить.
Капитан не выдал ни смущения ни неудовольствия. — Скажу, но с одним условием.
— С каким?
— Мое мнение не тема для обсуждений с кем-то. Вам, Василий Иванович, я доверяю полностью, но с другими этим делиться не стал бы.
Ручкин одобрительно качнул головой.
— Подводить тебя, Глеб, не намерен. Все что здесь говорится — останется между нами. Ты знаешь — я не трепач.
— Василий Иванович, история очень грязная. Мы в нее влипли случайно, но как это для нас обернется — еще не ясно.
— Есть причины тревожиться? .
— Есть. И очень серьезные. — Лобода опять замялся.
Ручкин опустил глаза, чтобы не смущать собеседника внимательностью своего взгляда.
— Не хочешь, не говори.
Лобода засмеялся.
— Нет уж, раз начал — скажу. — Он выпил морс и отставил стакан. — Дело в том, Василий Иванович, что Усачевых убил сын губернатора Немцева. Игорь...
С минуту, а может и дольше, Ручкин сидел, не зная что и сказать.
— Сразил я вас? — Лобода улыбнулся уголками рта.
— Наповал. Как ты на это вышел?
— Работаем. — Лобода слегка рисовался. — В ночь убийства в Ярцево лейтенант Косухин задержал подозрительного человека. Он был так накачан наркотиками, что ничего путного о себе сказать не мог. У него изъяли нож. На лезвии и рукоятке оказалась кровь. На брюках пятна крови и спермы. Документов при себе у задержанного не было. Лейтенант Косухин мужик обстоятельный. Он собрал все вещдоки. Правда, на другой день, когда задержанный пришел в себя, он назвался Игорем Немцевым. Сообщил, что у него угнали машину — джип «Гранд-чероки». Самого его отпустили. А тут участковый лейтенант Борисов допросил путевого обходчика Рогозина. Тот видел ночью в день убийства черный джип у дома Усачевых. Запомнил часть госномера. Рапорт об этом направил на имя начальника райотдела. Расследование поручили мне. И вдруг все закрутилось...