Ирина Николаевна метнулась ко входу… хорошо, что она услышала, как кто-то постучался в дверь ее кабинета. Но чуточку не успела: старший коллега воспользовался индкартой-вездеходом и открыл дверь первым.
– Так вы у себя, Ирина Николаевна? – в кабинет вошел главрач санатория, (вальяжный, холеный господин в небрежно наброшенном на плечи халате). – Ну вот… а мы вам звоним! Разыскиваем, знаете ли…
– Меня? А зачем?.. Я у себя, на рабочем месте. – она, улучив момент, застегнула пуговицу на халате. – У меня пациент… по расписанию!
Докторша, скосив глаза, только сейчас заметила, что «пациент» – а больше ведь некому – как-то исхитрился незаметно от нее положить трубку внутреннего телефона так, чтобы никто не мог дозвониться по этой линии.
Взрослый мужчина, а позволяет себе хулиганить. Но ничего, ничего… Он еще получит за свои «шалости» и слишком уж вольное поведение! Эти два дня он у нее на «галерах» проведет! Будет крутить педали с утра до вечера… Да под такими нагрузками, что горный этап гонки «Тур де Франс» показался бы ему легкой прогулкой!..
– Вообще-то нам нужны совсем не вы, а ваш пациент, – главврач обернулся к статному, с военной выправкой мужчине лет сорока с небольшим, который стоял в коридоре и наблюдал за сценкой через открытую дверь кабинета (доктор узнала в нем одного из изредка обследовавшихся в этом элитном санатории спецслужбистов). – Вот, у Сергея Юрьевича возникло какое-то срочное дело…
– Здравствуйте, Ирина Николаевна, – сказал тот, перешагивая порог. – Владимир Алексеевич у вас?
– Э-э… да… конечно. У нас плановый осмотр.
Они переместились к проходу в «спортзал». Рейндж отжимался от пола – как ему было велено – и делал вид, что он сконцентрирован именно на этом физическом упражнении, а все остальное его не касается.
– Как самочувствие, Владимир Алексеевич? – поинтересовался визитер, на котором была одета расстегнутая на груди темно-синяя обьемистая куртка с капюшоном (ондратровую шапку и перчатки он держал в руке). – Я вижу, вы находитесь в неплохой физической форме?
– Здравия желаю, товарищ генерал! – глядя в пол и продолжая ритмично раскачивать тело вверх-вниз, натужно сказал Рейндж. – Извините… что приветствую вас… не по стойке «смирно»! Вот… исполняю… по указанию доктора… двадцать девять… тридцать…
– Достаточно! – сказали одновременно генерал Шувалов и докторша.
– Как скажете, – Рейндж поднялся на ноги. – А то я только в охотку вошел…
Шувалов пристально посмотрел сначала на своего подопечного, затем на миловидную хозяйку кабинета. У Ирины Николаевны заметно раскраснелось лицо, как-будто это она – а не ее пациент – только что занималась «физкультурой». Генерал задумчиво потер лоб, потом поинтересовался:
– Что скажете, уважаемые доктора? Здоров наш товарищ… или как?
– Обследование еще не закончено, – напустив на себя озабоченный вид, сказал главврач (ему не хотелось брать на себя ответственность). – Анализы, надо сказать, неплохие…
– «Стул» в норме, – брякнул Рейндж. – Да здоров я, здоров.
– Помолчите, – сказал ему генерал. – А вы что скажете, Ирина Николаевна?
– Пока все в пределах нормы – сухо сказала докторша. – Надо бы дополнительно протестировать под серьезными нагрузками…
– Ну, серьезными нагрузками мы его и сами, пожалуй, обеспечим… Так, так… Анализы, говорите, в норме? Значит, я могу его забрать? Медицина не против? – Шувалов вопросительно посмотрел на главврача.
– Ну… раз это решение диктуется интересами службы…
– Вы начальство, вам виднее… – Ирина Николаевна незаметно для руководства показала Рейнджу свой крепкий кулачок. – Но при первой возможности направьте Владимира Алексеевича опять к нам… Для более полного и детального обследования!
Спустя четверть часа Рейндж, переодевшись и побросав вещи в сумку, вышел через боковой проход на паркинг, где его дожидался серый «гелентваген» – это была одна из разьездных конторских машин. Антон, личный водитель и телохран Шувалова, взял у него сумку и определил ее в багажник. Оба, и Сергей Юрьевич и многолетний водила, являются выходцами из ГРУ. Уже несколько лет подряд Шувалов ведает элитным оперсоставом, частью прикомандированным от своих ведомств к совбезовским структурам и экспертным центрам, частью имеющим многомерную, разветвленную, как у Рейнджа, легенду.
Когда джип тронулся с места, генерал, как-то странно покосившись на подчиненного, за которым он лично примчался в этот подмосковный санаторий, сказал:
– Знаешь, Мокрушин…
– Что, Сергей Юрьич? Родина-мать зовет?
– Я бы не стал тебя дергать… но поступила «заявка».
– Лично на меня? – не зная, радоваться ему, или огорчаться, переспросил Рейндж.
– Да. Предлагались иные варианты. Но наш нынешний… гм… партнер… он хочет именно тебя.
Шувалов замолчал. Рейндж понял это так, что существуют вещи, о которых генерал не может – или не хочет – говорить даже в присутствии такого многократно проверенного товарища, как его личный водитель. Но, как выяснилось, дело было не в особом режиме секретности. Или – не только в этом. Короче, Рейнджа ожидал сюрприз…
Мокрушин подумал было, что они двинут на основную базу, в Балашиху. Или в Москву, где в одном из зданий на Старой площади функционирует «ситуационный» центр и где зачастую – после ознакомления с той или иной информацией, или той или иной личностью – ставится конкретная задача. Но не тут-то было: они проехали от ворот ведомственного санатория всего километров пять, когда «гелентваген» вдруг свернул на «второстепенную», и почти сразу же стал притормаживать. На этой же дороге, но следуя встречным курсом, показался еще один джип, примерно такого же серебристо-серого окраса…
– Антон, остаешься в машине, – распорядился генерал. – Мокрушин, выходим! Мне надо показать товар лицом.
Рейндж выбрался из салона на сухой морозный воздух. Неподалеку – всего в полусотне метров от них – берег полузамерзшей Истры. Гораздо дальше, в нескольких километрах, видны луковки храмов Нового Иерусалима; сам вид заснеженного ландшафта ярок, воздушен, с присутствием голубоватой дымки – как на красивой открытке с поздравлениями к Рождеству.
«Что значит – „показать товар лицом“? – удивился Рейндж, вглядываясь уже не в окрестные виды, а в остановившийся всего в паре метров от него „лексус“ с заметно тонированными стеклами (у этого джипа, как и у „гелентвагена“, были обычные московские, а не „совбезовские“, или иного госведомства, с триколором, номера). – Это что… кто это тут – „товар“?
Водитель «лексуса» заглушил движок. Когда он выбрался из джипа, Мокрушин широко усмехнулся – это был его наилепший друг по жизни Андрюша Бушмин.
– Привет, Кондор!
– Здорово, братишка!
Они обменялись крепким рукопожатием.
– Ну как ты, Рейндж?
– Да не дождетесь!
Бушмин бросил на своего давнего сослуживца и побратима странный взгляд.
– Минутку, дружище. Тут кое-кто хочет с тобой познакомиться…
Он обошел «лексус» и открыл правую заднюю дверцу. Рейндж ожидал увидеть какого-нибудь крутого перца, – Андрей не всякому станет оказывать такие знаки внимания – но он и на этот раз ошибся.
Это была… женщина. Лет где-то тридцати или около того (когда речь идет о возрасте дамы, можно здорово промахнуться в своих выкладках). В модной «стриженой» шубке бирюзового окраса, остроносых модельных сапожках, по плечам разметались роскошные иссиня-черные волосы… Солнцезащитные очки, гладкая матовая кожа лица, четко очерченные губы, оконтуренные ярко-бордового оттенка помадой… На плече сумочка в тон сапожкам и тонким лайковым перчаткам… да кто ж она такая?!
Поведение ее тоже оказалось нестандартным. Сначала эта совершенно незнакомая Мокрушину дама минуту или две сверлила его взглядом, а затем и вовсе обошла его вкруговую, – и все молчком, молчком – словно он был не живой человек, а к примеру, каменная статуя или фонарный столб.
– Ладно, – сказал Рейндж. – Я не против, если мне обьяснят, что здесь происходит. Послушайте… э-э-э… как вас там? – он искоса посмотрел на дамочку, которая вела себя, как какая-нибудь избалованная, сумасбродная, отмороженная на всю голову богачка. – Может, познакомимся для начала?
– Все представления потом, – сказал Шувалов, внимательно наблюдавший за этой странной сценкой.
– Ну а что эта… эта леди… так меня рассматривает?! Как-будто выбирает себе «джакузи» или… породистого жеребца!! Уважаемая, кажется, я к вам обращаюсь?!
– Гм, – сказала странная дама. – Примерно таким я вас себе и представляла… Что касается ваших профессиональных качеств. Я очень надеюсь, что рекомендовавшие мне вас люди – не ошиблись. Меня зовут Лариса Венглинская. О деле переговорим позже. Все, господа, можем ехать…
Выдав эту тираду, женщина круто развернулась и направилась к «лексусу». Андрей открыл заднюю дверцу, впуская ее в салон (и при этом еще умудрился подмигнуть своему озадаченному таким ходом событий товарищу). Шувалов, кашлянув в кулак, сказал:
– Ну вот и хорошо. А то у нас совсем нет времени для принятия новых кадровых решений! Ладно, давайте по машинам! Тут поблизости расположен наш обьект, так что не стоит тратить время даром…
– А если я… несогласный?! – угрюмо произнес Рейндж. – Что это за байда? Смотрит на меня, как… как на джакузи!
– Это приказ, Мокрушин, – жестким, не дающим малейшего повода для споров тоном заявил Шувалов. – С самого верха!! Надо одного субьекта из-под носа у наших украинских коллег вытащить! Ну а все прочее будет зависеть от того, что расскажет нам этот самый товарищ.
ГЛАВА 3 ЧИСТО УКРАИНСКОЕ САМОУБИЙСТВО
Время приближалось к полуночи, но движение по «одесской» трассе все еще было довольно интенсивным.
Темно-серый неновый «Aуди-100» свернул с шоссе Санкт-Петербург-Киев-Одесса на боковую дорогу. В свете фар промелькнул установленный на обочине щит с надписью – «Вiта-Почтова». Легковушка миновала лукойловскую автозаправку, оформленную в красно-белой цветовой гамме. Поселок, несмотря на близость к Киеву, – чуть более пятнадцати километров до юго-восточной окраины столицы – в этот полуночный час казался вымершим. На центральной улочке тускло горят редкие уличные фонари. В окнах некоторых домов, мимо которых просквозила «ауди», теплится электрический свет, но они тоже почему-то кажутся брошенными. Водитель, знающий данную местность как свои пять пальцев, безошибочно свернул в нужный ему переулок. Это была уже северная-восточная окраина, слегка всхолмленная, с примыкающими к ней остатками некогда густого лесного массива, – лес этот издревле почему-то называли «царским», но теперь, из-за строительства новых коттеджей, от вековой дубравы почти ничего не осталось.
Водитель остановился в самом конце переулка, у крайней справа хаты. Заглушил движок, поставил авто на ручник, выбрался из салона наружу. Мужчине, одетому в утепленное кожанное полупальто и «пыжиковую» шапку, немногим за сорок. Не лишним будет заметить, что часть своей жизни – в раннем детстве – он провел именно здесь, в этом селе. Родительская хата, правда, находилась в другом конце, неподалеку от неплохо сохранившегося до сей поры «сталинского» бункера, куда они частенько с пацанами ныряли втайне от взрослых (трехамбразурный ДОТ типа «М2» Киевского укрепрайона, построенный перед самой войной). Батьков своих Александр (Олександр, по-местному) Захарченко – именно так зовут этого мужчину – давно уже перевез в трехкомнатную квартиру в киевском районе Дарница. Впрочем, это уже совсем другая история, не имеющая отоношения к тем события, что нынче происходят вокруг самого Захарченко.
Из-за невысокого, сделанного из штакетника забора, послышался сердитый собачий лай. Вскоре осветилось одно из окон хаты; затем, спустя несколько секунд, вспыхнул свет на веранде и послышался звук отпираемой двери.
– Цэ хто там бродыть в ночи? – судя по надтреснутому голосу, хозяину было уже немало годков. – А ну цыть, Сирко!
Собака тут же заткнулась и полезла, гремя цепью, обратно в конуру.
– Дядьку Степан, це я… Захарченко!
– А-а, так цэ вы, Хведоровычу? Зараз надину кожушок та выйду!
Захарченко чуть отошел от тына, щелкнул зажигалкой, прикуривая сигарету. Пальцы мелко дрожат, как у алкаша – сказывается перенапряжение, испытываемое им все последние часы. Во рту стоит неприятный кислотно-металлический привкус, который не удается перешибить даже ментоловыми лепешками. Устал так, что суставы крутит и даже болят волосы на голове…
Он затянулся в кулак, затем неспокойно огляделся. Со стороны поселка доносится довольно оживленный собачий перебрех. На который старый – как и его хозяин, которому под семьдесят – пес по кличке Сирко особо даже не реагирует: забился себе в конуру, как ему было приказано и сидит там, свою собачью думу думает.
По другую сторону улочки, напротив, темнеет «новострой». Этот двухэтажный дом из красного кирпича с забранными в решетки окнами, – предосторожность на время строительства – в котором еще не закончена внутренняя отделка и в котором пока никто не живет, официально еще не оформлен и ни в какие реестры не внесен. Сам участок записан на Оксану, жену Захарченко. Александр Федорович примерно месяц назад предусмотрительно отправил супругу в Великобританию, город Саутгемптон, где их двадцатилетний сын постигает науку в местном юридическом колледже. За домом присматривают дед Степан и его старуха; за эту услугу Захарченко ежемесячно выплачивает им солидную прибавку к пенсии…
Скрипнула калитка; дед Степан, у которого имелись ключи от охраняемого им соседского домовладения, открыл замок на металлических воротах, затем поочередно развел створки в стороны. Захарченко медленно въехал на участок, припарковав «ауди» на небольшой площадке перед домом. После того, как дед закрыл браму, они перебросились накоротке словцом. Захарченко – как бы невзначай – поинтересовался, спрашивал ли кто его в последнее время. Или, может, кто-то из посторонних проявлял интерес к этому недостроенному особняку. Дед сказал, что кто-то из соседей интересовался, не продадут ли хозяева остаток неиспользованных стройматериалов. А также – будут ли тянуть к себе отдельную трубу для газоснабжения (они тоже хотели бы подключиться). А больше никто ни о чем не спрашивал.
Захарченко задумчиво покивал головой. Он скрывается уже более суток. Сейчас на карту поставлена его жизнь. Пожалуй, он правильно сделал, что сдернул с резервной киевской квартиры. Здесь, в пригородном поселке, он может чувствовать себя в относительной безопасности. «Стрелку» с одним нужным ему человеком он уже забил. Но до самого этого рандеву, которое состоится не ранее, чем через полтора суток, нужно еще как-то дожить.
К тому же, и это тоже немаловажно, здесь у него кое-что припрятано.
Часть накопленного про запас добра – не только наличка в евро и в американских рублях, но и дубликаты документов, которые могут быть кое-кому любопытны – хранятся в депозитарной ячейке банка. Нет, не здесь, не в Киеве, он еще с ума не сошел… Какая-то часть – спрятана тут, в укромном месте. Надо еще раз просмотреть заначенное, может, кое-что сгодится для предстоящего ему нелегкого торга.
Захарченко поблагодарил пожилого соседа и отправил его спать (не забыв вручить конвертик с шестьюстами гривнами – как бы плата за месяц вперед).
Он прошел в дом, освещая себе путь бошевским фонарем. Нашел электрощит, включил питание. Устраивать иллюминацию ему было не с руки, поэтому он включил минимум освещения. Снаружи было около ноля, в доме температура всего градуса на три или четыре выше. По-хорошему, надо бы договориться с дедом Степаном, чтобы тот каждый день хотя бы на пару-тройку часов включал мощные электрические батареи – помещения нужно прогреть, просушить. М-да. Этот дом начали строить полтора года назад, когда дела шли в гору. Особняк и хозпостройки возводили местные строители под приглядом Оксаны. Но пришлось «заморозить», хотя обьект готов на девяносто процентов – первый этаж полностью отделан. Да и хрен с ней, с этой недвижимостью. Всё имущество записано на Оксану и на племяша. Со временем можно будет распродаться и – как минимум – вернуть вложенные средства. Но не об этом сейчас надо думать, а о главном.
О том, что его, экс-полковника СБУ, капитально «развели», – он едва-едва унес ноги, обеспечив себе временную передышку. И о том, как ему теперь выбраться из того чрезвычайно сложного положения, в котором он оказался отчасти по собственной вине, отчасти по воле драматических обстоятельств.
Захарченко прошел в полностью обставленную комнату, которой – по первоначальному замыслу – предстояло быть его домашним кабинетом. Включил настольную лампу, снял кожаное пальто, перебросив его через спинку кресла. Перевел питание электробатареи на максимум – ему здесь предстоит заночевать, так что пусть хотя бы эта комната прогреется, как следует. Прошел в санузел, умылся ледяной водой, вытерся банным полотенцем, после чего несколько секунд разглядывал себя в зеркале: лицо как-то резко осунулось за последние несколько часов, лоб прочертила глубокая морщина, под глазами залегли глубокие тени… «Спокойно, Сашко, – сказал он себе. – Главное сейчас – не паниковать. Еще не факт, что случившееся следует считать провалом. Конечно, теперь придется уносить отсюда ноги. Валить не только из Киева, но и из Украины. Но и это не смертельно. Вон, тот же бывший коллега Мельниченко в схожей ситуации не пропал. Не то что б парень был в „шоколаде“, но и не бедствует. Ты тоже окажешься за кордоном не с пустыми руками, у тебя есть что предложить (и ты точно знаешь – кому). „Помаранчевые“ ведь не навсегда пришли. Если и они и дальше так будут себя отвязно вести, то их самих уже вскоре попрут. А самым буйным затянут узел на шее, да и подвесят на оранжевых шарфах – да хотя бы на том же Майдане, где их еще недавно славили, называя истинными героями украинской нации…»