Видал Сувориху?* На праздниках у меня был с визитом муж ее сестры*. Поневоле пришлось отдать визит и познакомиться с ее сестрой и маменькой.
В чем заключается твоя работа в «Новом времени»?* Носит ли она творческий характер?
Пиши мне обязательно. Ввиду твоего бедственного состояния и дабы не умножать пролетариата, не роди больше. Этого хотят Мальтус и Павел Чехов.
Будь здоров и поклонись всем. Кокоше и Тотоше мое благословение; пусть работают: папаше и мамаше кушать нада… Петербург деньги любить.
Испрашивая Вашего благословения, остаюсь любящие брат и сестра
Антоний и медицина Чеховы.
Кроме жены — медицины, — у меня есть еще литература — любовница, но о ней не упоминаю, ибо незаконно живущие беззаконно и погибнут.
Чехову М. Е., 18 января 1887
220. М. Е. ЧЕХОВУ*
18 января 1887 г. Москва.
18-го.
Дорогой Дядя Митрофан Егорович!
Вчера имел я удовольствие получить дорогой подарок: по письму от Вас и от Георгия*. Оба письма так хороши и ласковы, что не откладываю ответа в далекий ящик и пишу.
Прежде всего поздравляю с Новым годом и приношу великое спасибо за память о Вашем искреннем почитателе и за снисходительность, с какою Вы относитесь к моему упорному молчанию. Виноват я перед Вами и Вашей семьей без меры. Оправдываю себя только тем, что я утомлен массою письменной работы и деловой перепиской. Несколько раз собирался писать Вам, но всё не удавалось. На Ваши именины я ехал с сестрой в Петербург, где прожил целую неделю* и в вихре житейской суеты не имел ни одной свободной минуты; на праздниках я был завален работой до такой степени, что на именинах матери едва не падал от утомления.
Надо Вам сказать, что в Петербурге я теперь самый модный писатель. Это видно из газет и журналов, которые в конце 1886 года занимались мной*, трепали на все лады мое имя и превозносили меня паче заслуг. Следствием такого роста моей литературной репутации является изобилие заказов и приглашений, а вслед за оными — усиленный труд и утомление. Работа у меня нервная, волнующая, требующая напряжения… Она публична и ответственна, что делает ее вдвое тяжкой… Каждый газетный отзыв обо мне волнует и меня и мою семью… В декабре, например, в журнале «Русское богатство» была статья критика Оболенского* под заглавием: «Чехов и Короленко», где на 15–20 страницах критик превозносит меня до небес и доказывает, что я выше и лучше другого молодого писателя, Короленко, который гремит у нас в обеих столицах. Эта статья сделала у нас в доме переполох. «Новое время» и «Петербургские ведомости»* — две большие питерские газеты — тоже треплют Чехова… Рассказы мои читаются публично на вечерах, всюду, куда ни явлюсь, на меня тычут пальцами, знакомства одолели меня своим изобилием и т. д., и т. д… Нет дня покойного, и каждую минуту чувствуешь себя, как на иголках. А потому Вы делаете мне большое благо, что не сетуете на меня за молчание… Бог даст, увидимся и пополним беседою то, что пропущено в редкой переписке.
Пушкин, обещаемый «Лучом», не стоит 6 р.* Это издательская уловка. Если Вы еще не успели подписаться на «Луч», то напишите мне: я вышлю Вам всего Пушкина (в подарок Георгию за его письмо). Мой хороший знакомый, Суворин, издатель «Нового времени», выпускает в продажу Пушкина 29-го января* по баснословно дешевой цене — 2 рубля с пересылкой. Такие дела может обделывать только такой великий человек и умница, как Суворин, который для литературы ничего не жалеет. У него пять книжных магазинов, одна газета, один журнал, громадная издательская фирма, миллионное состояние — и всё это нажито самым честным, симпатичным трудом. Он родом из Воронежа, где когда-то был учителем уездного училища. Всякий раз, когда мы видимся, у нас бывает речь об Ольховатке*, Богучаре и проч. Вижусь я с ним 2 раза в год, когда бываю в Питере. Мне он платит по сто рублей за один рассказ. В доказательство посылаю редакционный счет, по которому я за рождественский рассказ* получил 111 рублей.
Георгий просит у меня газет, где я работаю. Охотно бы исполнил его просьбу, но увы! В юмористических журналах я почти уже не работаю, да и не годятся они для чтения. Я не люблю их. Самая серьезная работа у меня в «Новом времени». Выслать эту газету ничего не стоит, но дело в том, что мне неловко обращаться с просьбой к Суворину. Он в декабре сделал мне так много подарков, что теперь рука не поднимается просить его даже о пустяке… Пусть Георгий потерпит. Если Вы не подписались на «Луч», то непременно вышлю Пушкина. Даю слово. Это послужит Георгию утешением. Вместе с Пушкиным вышлю Вам свою книгу — сборник моих несерьезных пустячков*, которые я собрал не столько для чтения, сколько для воспоминания о начале моей литературной деятельности. Книги будет высылать папаша, а потому в случае неполучения будете обращаться к нему: с него требуйте.
То, что нравится в моей книге, я отмечу в оглавлении синим карандашом. Остальное же заслуживает внимания только как образец того балласта, который приходится иногда творить под давлением безденежья.
Володя прав. Умнее писать в слове Владимир и, но не і*. Это совсем лишняя буква. Если б от меня зависело, я упразднил бы и ять, и фиту (дурацкая буква!), и ижицу, и і. Эти буквы мешают только школьному делу, вводят в конфуз деловых людей, которым нет времени учиться грамматическим тонкостям, и составляют совершенно излишнее украшение нашей грамматики. Владеть нельзя міром, это правда. Нельзя владеть и миром, но называть человека владыкою міра можно. Скажите Володе, что из чувства благодарности, из благоговения или из восторга перед достоинствами лучших людей, теми достоинствами, которые делают человека необыкновенным и приближают его к божеству, народы и история имеют право величать своих избранников как угодно, не боясь оскорбить величие божие и возвысить человека до бога. Дело в том, что в человеке величаем мы не человека, а его достоинства, именно то божеское начало, которое он сумел развить в себе до высокой степени. Например, выдающихся царей именуют «великими», хотя телесно они не выше И. И. Лободы; папу зовут «святейшеством», патриарха звали вселенским, хотя он, кроме земли, не знался ни с какой другой планетой; князя Владиміра звали владыкою всего міра, хотя он владел только клочком земли, князей зовут сиятельными и светлейшими, хотя шведская спичка светлее их в тысячу раз, и т. д. Употребляя эти названия, мы не лжем, не преувеличиваем, а выражаем свой восторг, как мать не лжет, когда говорит ребенку: «Золотой мой!» В нас говорит чувство красоты, а красота не терпит обыденного и пошлого; она заставляет нас делать такие сравнения, какие Володя по разуму раскритикует на обе корки, но сердцем поймет их. Например, принято сравнивать черные глаза с ночью, синие глаза с небесною лазурью, кудри с волнами и т. д., даже свящ<енное> писание любит эти сравнения, например: «чрево твое пространнее небес» или «воссия солнце правды», «камень веры» и т. д. Чувство красоты в человеке не знает границ и рамок. Вот почему русский князь может называться владыкой міра; это имя может носить и мой приятель Володя, потому что имена даются не за заслуги, а в честь и в воспоминание когда-то живших замечательных людей… Если Ваш грамотей не согласится со мной, то у меня есть еще одна «закавычка», которая, наверное, проймет его: возвеличивая людей даже до бога, мы не грешим против любви, а напротив, выражаем ее. Не следует унижать людей — это главное. Лучше сказать человеку «мой ангел», чем пустить ему «дурака», хотя человек более похож на дурака, чем на ангела.
Вот и всё. А за сим примите от меня выражение самой искренней преданности. Поклонитесь тете*, сестрам*, братьям*, Иринушке* и всем знакомым.
Ваш А. Чехов.
Мой адрес: Москва, Кудринская Садовая, дом Корнеева.
Одновременно посылаю письмо Георгию*.
Вчера у меня было очень много гостей*. Был, между прочим, А. А. Долженко, игрок на скрипке и на цитре; из него вышел прекраснейший человек. Он бывает у нас раза 2 в неделю и очень привязан к нам. Он необыкновенно остроумен, честен и порядочен. Беднягу сбивают только ять, фита и і… Пишет прескверно и немало горюет по этому поводу. Талантлив он, как покойный Иван Яковлевич*.
Лазареву (Грузинскому) А. С., 23 января 1887
Лазареву (Грузинскому) А. С., 23 января 1887
221. А. С. ЛАЗАРЕВУ (ГРУЗИНСКОМУ)*
23 января 1887 г. Москва.
Вы напрасно поспешили уехать*, добрейший коллега. Во-первых, у меня 17-го было многолюдно и весело, во-вторых, я готовил Вам медицинское свидетельство, и, в-третьих, Ваше усердие по службе совершенно бесполезно: насколько мне известно, за то, что Вы поспешили, Вас не произвели в действ<ительные> статские советники.
Лейкин сердит на Вас*. На меня тоже. (Я потребовал прибавки*.) Что ж, будем с покорностью сносить гнев наших начальников! Несть власти, аще не от бога*…Посылая еще раз упрек за Ваше усердие* по службе, пребываю уважающим
А. Чехов.
* Ведь на Вашу долю была закуплена провизия!
На обороте: г. Киржач (Владимирск<ой> губ.)
Его высокоблагородию
Александру Семеновичу Лазареву.
В учительской семинарии.
Лейкину Н. А., 26 января 1887
222. Н. А. ЛЕЙКИНУ*
26 января 1887 г. Москва.
26-го янв.
Добрейший Николай Александрович!
Сегодня получил Ваше письмо и немедленно отвечаю. Прежде всего констатирую тот факт (как говорят ученые жиды), что я нездоров. Вот уже целая неделя, как я чувствую во всем теле ломоту и слабость; сейчас ходил слушать лекцию Захарьина (о сифилисе сердца)*, простоял не более 1½ часов, а утомился, точно сходил пешком в Киев. Работать нужно, но не работается, и всё, что я пишу, выходит плохо. Вот причина, почему я не послал Вам рассказа. В понедельник Билибин получил от меня письмо*, в к<ото>ром я, во избежание траты на телеграмму, просил его немедленно уведомить Вас, что рассказа не будет.
Насчет Литературного фонда — с удовольствием*. Если выбаллотируют, то уплатите им не из январского гонорара, а из будущего февральского, ибо сейчас не имею ни гроша. Буквально: ни гро-ша! Брать взаймы еще не научился — большое неудобство!
Относительно поездки в Питер* на 2-й неделе поста не знаю, что сказать Вам. Я очень рад быть полезным, но, представьте, мои домашние уверяют меня, что читаю я отвратительно, да и сам я чувствую всякий раз, что после 40–50 строк у меня начинают сипеть и сохнуть голосовые связки. Как бы мне не проехаться даром и не наехать на скандал! Подумайте…
Алекс<андр> Пав<лович> писал мне о том, что он уже не служит в «Судоходстве»*. Судя по его письмам, живется ему недурно и он доволен.
У нас погода тоже скверная. Вчера была оттепель, сегодня мороз, а завтра будет дождь. Очевидно, природа стала работать в мелкой прессе. Иначе было бы непонятно такое ее поведение.
Вы пишете, что у Виктора Викторовича своеобразные требования по отношению к рассказам и повестям*. Мне всякая своеобразность нравится, а особливо такая, к<ото>рая долго держится в человеке. Виктор Викторович по-своему прав.
Отчего петербургская литературная братия не служила панихиды по Надсоне?* Надсон — поэт гораздо больший, чем все современные поэты, взятые вместе и посыпанные богами Лиодора Иваныча. Из всей молодежи, начавшей писать на моих глазах, только и можно отметить трех: Гаршина, Короленко и Надсона. За сим поклон Вашим.
Ваш А. Чехов.
Насчет одиннадцати копеек — merci!*
Чехову Ал. П., 26 января 1887
223. Ал. П. ЧЕХОВУ*
26 января 1887 г. Москва.
26.
Чехов!
Посылаю тебе счет, который ты обязан в ближайшую из суббот, т. е. 31-го янв<аря>, снести в «Пет<ербургскую> газету» и получить по оному гонорар. Получи обязательно, не соглашаясь ни на какие компромиссы и отсрочки, ибо я сижу без денег и живу в долг. Буйлову скажешь, что, согласно худековскому письму, я после 1-го янв<аря> получаю 12 к. со строки.
Деньги вышлешь переводом (простым) в субботу же, вексель пошлешь курьерским или заказным, а о высылке вышлешь телеграмму: «Москва, Кудрино, Чехову. Выслано. Чехов», что будет стоить 40 к. На расходы трать, сколько следует, но с угрызениями совести. Помни и чувствуй: несмотря на твою заведомо жульническую натуру, я доверяю тебе большие суммы! Если у Буйлова не удастся получить, то зайди в контору
«Нов<ого> вр<емени>» и попроси, чтобы мне выслали гонорар за рассказ мой «Враги».
Еще об одном одолжении: в Питере будить издаваться журнал «Солнце» (Микешин и Быков)*. Сходи в редакцию оного (Троицкий пер., 40) и подпиши на мое имя сей орган, уплатив 2 р. (т. е. воспользуйся рассрочкой), да за Ивана взнеси 1 р. (Кудринская Садовая, д. Фацарди). Подписавшись на 2 экз<емпляра>), надень шапку, навоняй и уйди. Уйдя, ступай на Большую Морскую в магазин Гольцера и скажи там, что тебя зовут Сашей. Вот и все поручения.
Буйлова нажми, не щадя его животов.
Есть вероятность, что на 2-й неделе поста мы увидимся*.
Все наши здоровы. Николай заметно исправляется, но по-прежнему не щадит чужих штанов и двугривенных.
Я болею. Живется скучно, а писать начинаю скверно, ибо устал и не могу, по примеру Левитана, перевертывать свои картины вверх ногами, чтобы отучить от них свое критическое око…
Дядя получил золотую миндаль для ношения на своей тонкой шее. От радости прислал нам инжиру. Из религиозного чувства я съел три штучки…
В «Солнце» заплатишь, конечно, из моего гонорара. Скажешь там (т. е. на солнце), что остальные деньги вышлю после.
Жду твоих писем и кланяюсь прочим, как-то: Анне Ивановне, Кокоше и Тотоше. Когда твои беспутные сыновья со временем будут есть у Доминика, то в высшем свете их будут звать: Коко и Тото.
Votre à tous[1]
А. Чехов.
308* 311 281 211 — 1111 ×12 один в уме — 2222 1111 — 13332
Множимое равно множителю, деленному на парал<лел>епипед.
По моим гонорарным делам езди не на конке, а на извозчике.
Чехову Ал. П., 28 января 1887
224. Ал. П. ЧЕХОВУ*
28 января 1887 г. Москва.
Податель сего!
Я послал тебе письмо в Кавалергардскую и ответа не получил. В наказание за такое неуважение посылаю счет*. Получи и немедленно вышли простым переводом, иначе я тебе все уши оборву.
Из «Нового времени» не получай: боюсь, что зажулишь…
Нада слушаться.
Николай еще не сбежал*.
D-r Чехов.
Чехову Ал. П., 30 января 1887
225. Ал. П. ЧЕХОВУ*
30 января 1887 г. Москва.
Гусев! Тебе послано письмо 28-го янв<аря> со счетом в «Петерб<ургскую> газ<ету>». Если не получил, то уведомь телеграммой.
Спасибо за письмо.
Пиши как можно чаще.
Твой А. Чехов.
Кланяюсь всем.
Если письмо не получено, то, значит, обозначая в адресе № дома, я написал не № 20, а № 15.
Чехову Ал. П., 31 января 1887
226. Ал. П. ЧЕХОВУ*
31 января 1887 г. Москва.
Гусев!
Деньги получены, но не сполна: многое ты ужулил. Напрасно ты получил в «Новом времени»*: потрачу, а в конце февраля нечего будет кушать.
«Радуга» погибла*. С нею погиб и твой гонорар* и комиссионерский доход нашего адвоката*.
На «Солнце» не подписывайся*, ибо оно никуда не годится. Я читал, что издательница сбежала, а редакторы остались без гроша. Наверное, ты не подписался, ибо в последние 2–3 дня только и разговора было в газетах, что про закат «Солнца». Из оставленных тобою 3-х рублей один принадлежит положительному с характером (т. е. Ивану), а остальные два андай моему крестнику или купи себе на них цилиндр.
Про кн. Урусова я не читал*, но мне доподлинно известно* (из «Петерб<ургских> вед<омостей>»), что редактор «Русского богатства» Оболенский выпустил брошюру под заглавием: «Чехов и Короленко» (перепечаток с его статьи, бывшей в XII кн<иге> «Рус<ского> бог<атства>»). Если попадется на глаза сия брошюра, то пришли; если не попадется, то не нужно…
Крылова, про к<ото>рого ты раньше писал, я не знаю*. Не знаю также, чего хотят от меня Суворин и Ко*. Я пишу мало, гораздо меньше, чем остальные беллетристы. Разница только в том, что я пишу чаще, а прочие толще.