Мысли Соланж блуждали от цветов на алтаре к бархатной накидке священника, от неё – к запаху восковых свечей. Она не могла представить себе завтрашний день. Настоящее Уэсли и Соланж стало прошлым.
У могилы она дала Полине розу, чтобы положить на гроб отца, а Руфь сунула между цветов что-то, завёрнутое в синюю ткань. Соланж бросила горсть песчаной земли на крышку.
По пути домой Соланж стало нехорошо. Её тошнило от запаха свежевыдубленной кожи и воловьего жира в экипаже Пьера. Она сглотнула. Витой чёрный шнурок траурного платья натянулся, как якорный трос, на её раздувшемся животе.
У Пьера дома знакомые и незнакомые мужчины и женщины, поглаживая её безжизненную руку, выражали свои соболезнования. Почему она должна верить им? Их любимые ещё живы! По крайней мере, братья О’Хара не навязывались со своими прикосновениями.
– Нам очень жаль, мэм, но в вашем несчастье можете на нас рассчитывать.
Жаждущие выпить напились, голодные толпились у стола. Филипп выглядел оглушённым: горе по новорождённому пересиливало сочувствие. Ещё двое гостей были в полном трауре; остальные надели траурные повязки, джентльмены прикололи к лацканам пиджаков креповые ленты. Антония Севье обняла Соланж. Разве она сама недавно не потеряла сестру? Пришедшие почтить память Уэсли были словно берег, который ярд за ярдом, один любимый за другим, обваливался в море. Бренди, который принёс ей Неемия, был на вкус как вода.
Руфь кормила Полину пирогом, оберегая от несдержанных взрослых, после сожалений которых девочка принималась плакать навзрыд.
Соланж тоже не могла сдержать слёзы.
Что ей делать? Что делать? Она всегда делала. Что-нибудь. Всегда что-то делала.
Всё вокруг расплывалось. Почему сквозь эту проклятую дымку ничего не видно?
Она схватила за руку Пьера:
– Пьер, милый Пьер. Ты должен помочь мне. Мне нужно продать наш бизнес.
Он похлопал её по руке:
– Да, дорогая Соланж.
– Мне скоро понадобятся деньги. С уходом Уэсли…
– Бедный Уэсли, мой сердечный друг.
Пьер всхлипнул. Достав из рукава большой платок, он шумно высморкался. Соланж сжала и разжала свою совсем пустую ладонь.
– Пьер, ты должен помочь мне продать бизнес Уэсли.
– О, боже, боже мой…
Соланж поборола порыв утешить его. Пьер был совершенно беспомощен. Подошёл выразить свои соболезнования мистер Хавершем. Его жена стояла у дверей, ожидая его, чтобы уйти. Кажется, на миссис Хавершем была траурная брошь. Любимый кузен? Соланж что-то слышала об этом…
Лицо у мистера Хавершема посерело, а некогда пухлые щёки свисали со скул, как у охотничьей собаки. Глаза налились кровью, они были такими ярко-красными, что наверняка болели.
– Как любезно было прийти с вашей стороны, – сказала Соланж.
Когда они ушли, Соланж спросила Пьера:
– У миссис Хавершем умер кузен?
– Да, Джон Уайтмор. Был добровольцем в армии генерала Джексона. От ран…
– Все мы кого-то оплакиваем, каждый из присутствующих…
Эта мысль в очередной раз вызвала у Пьера слёзы.
– Твоя дорогая Луиза, любимая Клара. Ты, верно, очень тоскуешь по ним.
– О да! Как мне их не хватает!
– Пьер, мне надо продать наш дом. Я перееду в Розовый.
– Что? – спросил он, вытирая глаза.
– Я не могу позволить себе два дома.
– Боже мой, Соланж, но Розовый дом ещё не закончен!
– Водопровод не сделан, но я всю жизнь жила без него и могу отлично обойтись.
– А спальни?
– Не закончены. Но крыша новая, снаружи все сделано; двери и окна вставлены. И даже есть прекрасная винтовая лестница из красного дерева. По крайней мере, её часть…
После этого оба расплакались, скорбя по своим любимым и утраченным надеждам.
На следующий день рано утром прибыл Неемия с фургонами и рабочими братьев О’Хара, чтобы помочь Соланж с переездом в Розовый дом. Она с Руфью и Полиной отправилась с первым гружёным экипажем, и Полина в новом доме принялась бегать по большим пустым комнатам, забыв обо всех печалях.
Рабочие поставили кушетки в гостиной. В ней предполагалась спальня Соланж, а Руфь с Полиной поселились в меньшей комнате, где планировалось разместить кабинет Уэсли.
– Мастер Уэсли сейчас смеётся, – сказала Руфь, – когда видит меня с Полиной здесь!
– Смеётся?! – вспыхнула Соланж. – Что ты имеешь в виду?
– Ну, мастер Уэсли любил всё разделять. Дело нужно делать на работе. А теперь мы будем спать в кабинете мастера Уэсли.
– Откуда ты знаешь, что Уэсли думает… думал?
Руфь подошла к стеклянному шкафчику с сервизом, который перевозили без всякой осторожности, и смущённо ответила:
– А я говорю с ним. И с мастером Огюстеном тоже. Осторожнее, это же стекло! – крикнула она рабочим.
Её глаза вспыхнули.
– Они заботятся о вас, миссас. Оба ваших мужа приглядывают за вами.
Соланж ощутила какое-то странное сверкание в глазах, на неё вдруг навалилась тишина, которая предвещала сильнейшую головную боль. Она проглотила поднявшуюся к горлу желчь.
– Мы будем счастливы здесь, – с наигранным весельем сказала она. – После того как я продам старый дом, мы вполне неплохо устроимся.
Приступ тошноты прошёл.
– Да, миссас, – оживлённо, как обычно, ответила Руфь. – Я уверена, так и будет. Вам всегда всё удавалось, и дальше будет только удача.
Она погрозила пальцем рабочим:
– Осторожнее с мебелью. Она не ваша, а у вас не хватит денег, чтобы заплатить, если сломаете.
Знакомая мебель потерялась в гораздо большей комнате, ковры казались островками в море из жёлтых сосновых досок. «Мы были бы счастливы здесь», – мелькнула в мозгу незваная мысль, и Соланж прогнала её, распоряжаясь, куда поставить кровать с пологом (ее кровать, а не их).
Руфь повела Полину спать.
Спустя какое-то время, когда Соланж сидела на кровати, пытаясь собраться с мыслями, вернулась расстроенная Руфь.
– Что с тобой?
– Миссас, вам нужно сходить в сарай. Пойдёмте, прошу вас.
– Но…
– Кое-кто хочет поговорить с вами. Он ждёт в каретном сарае.
– Потом, Руфь. Мне нужно отдохнуть. Скажи ему, кто бы он ни был, чтобы пришёл позже.
– Он не сможет! Он уезжает!
У Соланж перед глазами стояли две Руфи, мерцая, разделяясь и вновь соединяясь. Её вот-вот вырвет.
– Хорошо. Если это так чрезвычайно важно. Принеси мне стакан воды.
Пока Руфь выполняла поручение, Соланж пошла к сараю. Дверной проём будто дрожал в воздухе, немытые стёкла недобро поблёскивали.
Джеху Глен на пустом верстаке точил стамески. Вжик-шшш-вжик-шшш-вжик. Он капнул масла на точильный камень.
– Почему вы здесь? Мистер Джеймисон не заплатил вам?
Джеху резко развернулся, слишком резко, и сорвал с головы шляпу.
– Простите, миссас, я не слышал, как вы вошли. Эти стамески сделаны из шеффилдской стали, и за ними нужно ухаживать.
Он погладил деревянную рукоятку.
Соланж хотелось закричать. Она облизала сухие губы:
– Ваша работа здесь окончена.
– Да, миссас. Когда захотите закончить лестницу, я приеду. Всего двух недель не хватило.
– Не сейчас.
– Да, миссас, понятно. Закончу лестницу в любое время. Только скажите, и я приду.
– Джеху, я неважно себя чувствую. Вы должны уйти. Сейчас же.
– Миссис Эванс, я не могу уйти, пока не скажу о своём предложении. Я ждал здесь весь день.
– Ваше предложение… оно… подождёт.
– Нет, миссас, больше ждать нельзя. Я уже загрузил фургон, купил мула и готов уехать. Готов был ещё вчера.
Соланж почувствовала прохладное прикосновение к руке. Руфь принесла воды. Она поднесла стакан к губам и сделала глоток.
– Я купил лес, который мистеру Джеймисону не понадобился. Заплатил хорошие деньги за ореховое и вишнёвое дерево в Чарлстоне. – Он сокрушённо покачал головой. – Где-то здесь должна быть расписка мистера Джеймисона.
Джеху достал из кармана жилетки записку. Соланж узнала подпись мистера Джеймисона.
– Я сожалею о смерти мастера Эванса. Он был, – запнулся Джеху, подыскивая слово, – очень добр.
– Да.
Джеху надел шляпу, но тут же сорвал её, словно рука ему изменила.
– Джеху… – промолвила Руфь.
– Я хочу жениться на мисс Руфи.
Соланж крепко зажмурилась, но, покачнувшись, открыла глаза.
– Хотите перескочить через метлу? Поскольку Руфь моя служанка, а вы – свободный цветной, это создает определённые трудности, которые мы сможем решить, когда вы вернётесь в город.
– Я не вернусь, – ответил он. И с внезапным воодушевлением добавил: – Пока мистер Джеймисон не пошлёт за мной. Отличная крепкая лестница, миссас. Всего на две недели работы.
Соланж отдала Руфи пустой стакан.
– Позже, – сказала она. – Возвращайтесь позже.
– Мы не собираемся перескакивать через метлу, миссас. Мы с Руфью обвенчаемся в церкви. На глазах у всех. Пока смерть не разлучит нас.
– Это невозможно. Руфь – моя… Она принадлежит мне.
– Это невозможно. Руфь – моя… Она принадлежит мне.
Сколько страсти и решимости было в его глазах! Но вот опять лицо его смазалось, а голос донёсся до Соланж, как из-под воды:
– Я много умею делать руками.
«Ах, ты много умеешь», – тупо подумала Соланж.
– Но говорить не мастер.
«Точно».
– Я куплю Руфь. У меня есть деньги.
– Иди, Джеху. Покажи миссас свои деньги, – сказала девушка.
Руфь – её Руфь – превратилась в чёрную расплывчатую фигуру. Нужно уйти в тёмное, прохладное место. А на окнах в Розовом доме нет занавесок. Там нет тёмных комнат, где можно прилечь и где Руфь положит прохладный компресс на лоб.
– Завтра. Я подумаю над этим завтра.
– Миссас Эванс, от дождей реки поднялись, и мне нужно уезжать. Я уеду с Руфью или без неё. Руфь сказала приготовить деньги сегодня.
Он отвязал с пояса кожаный кошелёк, положил на верстак и начал осторожно пересчитывать золотые десятидолларовые монеты с орлом, составив восемь стопок по пять монет. Потом, присев на корточки, проверил каждую стопку, не вышло ли там больше или меньше монет.
– В прошлом году я мог бы дать пятьсот, но цены упали, и четыре сотни – более чем честная цена. Только вчера вечером девушка вроде Руфи – хотя и не настолько очаровательная – принесла триста долларов на аукционе. Четыреста – более чем честно.
– Руфь? – хрипло переспросила Соланж.
Руфь крепко сжала её руку:
– Вы были добры ко мне, миссас. Я буду скучать по вам и Полине. Я хочу уехать. Хочу стать миссас Джеху Глен.
– Но кто позаботится обо мне? – простонала Соланж.
Кем притворяешься, тем и становишься
Когда восходящее солнце позолотило болотную траву, худощавый мужчина с кофейной кожей и очень темнокожая женщина покинули Саванну, уехав по старой Королевской дороге. Женщина сидела на ящике с инструментами в старом фургоне, нагруженном разномерными досками из вишнёвого, орехового и красного дерева. Мужчина вел под уздцы мула почтенного возраста, отличавшегося редким упрямством.
Руфь с восхищением смотрела на весенние цветы, слушала, как пищат лягушата и квакают большие лягушки, следила за стремительным полётом птиц, снующих над зарослями камышей и райграса и то и дело ныряющих туда. Руфь прекрасно знала, что они чувствуют, потому что она чувствовала то же самое!
Королевская дорога не предназначалась для королей; это был узкий песчаный тракт, кое-где перемежавшийся каменистыми участками, а также досками и бревнами, переброшенными через ручьи. Порой Джеху приходилось закатывать штаны и перебираться вброд, таща за собой возмущённо кричащего мула.
Они приблизились к каравану из фургонов, всадников и вереницы из двадцати двух цветных, скованных одной цепью. Перед ними ехал верхом перекупщик рабов и клевал носом в седле. Процессию замыкал крупный, сильный негр с ременным кнутом на его плече. Чернокожие не видели ничего вокруг себя: ни Руфи с Джеху, ни болотных птиц, ни камышей. Они смотрели лишь на покачивающийся зад лошади перекупщика или спину впереди идущего раба. Их ноги шаркали по песку, цепи звенели, дыхание было шумным и клокочущим, кто-то из них стонал.
Пройдя, они словно забрали с собой свет, и Руфь какое-то время не смотрела по сторонам. Слышала только глухой стук копыт мула и надоедливый скрип несмазанной оси. Небо стало серым, болота протянулись до самого горизонта, а эти снующие птицы ловили и пожирали всю живность вокруг. Руфь вздрогнула и поплотнее запахнула шаль.
Они ехали, пока не стемнело, после чего остановились перекусить, разделив батон хлеба и кусок твёрдого сыра. Джеху распряг и стреножил мула, а потом они устроились на ночлег под фургоном. Джеху слишком устал для разговоров, а Руфь была сильно напугана. Одно неверное слово может вызвать что угодно. Что угодно! Она закуталась, прижавшись к спине Джеху, уткнула колени в его согнутые ноги и заснула.
На следующее утро путники подошли к широкому проливу Порт-Ройял. Крошечная точка вдали на деле оказалась паромом с жёлтым треугольным парусом. Паромщик, сидя на носу, громко отдавал распоряжения двум обнажённым по пояс цветным. Брюки у них были так изодраны, что едва прикрывали срам. Паромщик сплюнул остаток сигары в воду, кормчий бросил руль и устремился на нос, чтобы причалить судно к плавучей пристани.
Капитан быстро сошёл на берег и потребовал документы.
– В прошлом году четырёх беглецов задержал, – сообщил он.
Он пробежался пальцем по сертификату об освобождении, который протянул Джеху.
– Награда пятьдесят долларов за работника на все руки, тридцать – за домашнюю прислугу, двадцать – за её отродье. Конечно, – мрачно признался он, – я должен был поделиться с ловцом рабов, если бы мне заплатили. Старого беглого раба никто не хотел забирать, и он умер у меня на руках. Раб должен ещё подумать, когда бежит, может, хозяин и не захочет его вернуть. Эй, девка, а ты тоже свободная?
Он изучил купчую Руфи:
– Ха. Так ты теперь хозяин? Господин Джеху Глен? – Паромщик загоготал: – Эта территория – лучшее место для поимки беглых ниггеров. Единственное на сто миль вверх и вниз, где можно перебраться через пролив Порт-Ройял, если только ты не умеешь плавать, как рыба.
Довольный удачной фразой, он повторил:
– Как рыба!
Лицо Джеху ничего не выражало, но он не сводил глаз с рук капитана, державшего ценные бумаги, которые подтверждали место Руфи и его в этом бессердечном мире. Наконец паромщик небрежно свернул их и ткнул ими в Джеху, который сложил их по привычным сгибам, сунул один поверх другого в непромокаемый бумажник и убрал всё во внутренний карман кожаного жилета, к самому сердцу.
– Мне с миссас нужно перебраться на тот берег, мастер. Сколько платить?
Паромщик потёр челюсть, соображая:
– Десять центов с каждого. И четвертак за фургон и мула.
– Господин, это половина моего дневного заработка.
– Слышал, что я сказал? До следующей переправы сто миль пути.
Пыльное облачко со стороны Саванны превратилось в стадо из двадцати чёрно-пегих и буро-пегих эрширских коров с рыжеволосым перегонщиком скота.
Капитан поприветствовал знакомого гуртовщика.
– Сегодня тихо, Том, – ответил тот. – В отличие от прошлого раза.
– Масса… – начал Джеху.
– Вернусь за тобой, как только переправлю старину Тома, – посмеиваясь, ответил паромщик. – Если у тебя есть сорок пять центов.
– О, у меня есть деньги, мастер, и места нам хватит…
Капитан фыркнул от смеха:
– Да. Но эти чёртовы эрширки разборчивы!
Он грубо захохотал, но рыжеволосый погонщик, похоже, смутился.
Коровы, склонив головы, упирались, боясь наступать на скользкий настил, но гуртовщик ловко подхлёстывал их со всех сторон, и вскоре все оказались на борту.
Парус с пронзительным скрипом развернули, и один из чернокожих, тот, что помоложе, снял чалки и пробежал к рулю, где оба стали ждать, пока судно подхватит течением. Тогда они вместе навалились на румпель, орудуя им, как веслом, пока паром не двинулся в желаемом направлении.
В ожидании парома Джеху забрался в фургон. Руфь положила руку ему на плечо, но он коротко ответил:
– Не сейчас.
Съели горбушку хлеба. Мул пасся на берегу. Они всё ждали. Солнце прошло свой путь по небу от Саванны до болот и стало погружаться в них. В воздухе закружились тучи москитов, взявшихся из ниоткуда. У крикливых болотных птиц начался пир.
Показалась коляска с извозчиком в чёрном и женщиной. Священник, догадалась Руфь. Извозчик не проронил ни слова, а женщина, склонившись к нему, что-то прошептала. Может, подумала Руфь, он не священник. Может, они сбежали! Эта догадка обрадовала её. Появился убого одетый фермер, который вёл на привязи двух животных – помесь овцы с козлом. Фермер прислонился к коляске, и мужчины разговорились.
Когда паром подошёл к берегу, Джеху бросил взгляд на ожидающих, прикидывая, кто из них может занять их место, но ничего не сказал Руфи, а та, хоть и подумала о том же, тоже промолчала. Паромщик попробовал на зуб серебряный четвертак, прежде чем пропустить их на борт после священника и фермера с его овцекозами. Ветер был слабый, и судно несло по течению, пока треугольный парус не поднялся и не наполнился ветром.
Джеху встал на корме рядом с чернокожими рабами в лохмотьях. Старший рассмеялся над какими-то словами, сказанными Джеху. Священник о чём-то беседовал с женщиной. Овцекоза шумно дышала и фыркала. Молодой чернокожий держал румпель, пока старший дремал, обхватив руками колени. Западный берег вытянулся в линию, а на восточном стали проступать детали.
От солнца осталась лишь жёлтая полоска, когда фургон со скрипом скатился на сушу.
– Теперь ты в Каролине, – сказал Джеху.
– Совсем как в Джорджии, – ответила Руфь.
Здесь были такие же карликовые пальмы, такие же дубы, та же песчаная почва и поникший мох.
Поднявшись на небольшой холм, они увидели, что в окнах гостиницы «Шеллпойнт-Инн» горят свечи. Священник поручил коляску цветному мальчишке и зашёл с женщиной внутрь. Фермер с овцекозами устало побрёл по дороге.