С Руфью Соланж могла позволить себе быть естественной. Не скрывать страха. Плакать. Можно даже было по-женски предаться молитве, которая каким-то образом всё наладит.
Она увлеклась чтением модных романов. Подобно чувствительным романистам, Соланж понимала, что современный XIX век утратил вещи куда более дорогие, чем то, что осталось, что развитие человеческой цивилизации перевалило свой пик и сегодняшний день ничем не лучше вчерашнего. Душа её поблекла и измельчала от пошлого окружения, банальных разговоров и бесчисленных ударов судьбы. Ежедневные лишения осаждённого города перед лицом смерти стали слишком обыденными.
Капитана Форнье перевели в форт Вилье, самый крупный из фортов в окрестностях города. Бунтовщики то и дело пытались пробиться через заградительный огонь батарей, но терпели неудачу и отступали с ужасными потерями. Капитан Форнье ночевал то в форте, то дома. После его ухода оставался привкус горечи. Соланж могла бы его утешить, но чувствовала, что тогда пришлось бы безвозвратно отказаться от чего-то важного.
Ничто в Сан-Доминго не внушало ощущения надёжности. Всё держалось еле-еле или уже наполовину было оплетено тропическими лианами.
Французский флот уже не пытался пробить блокаду британской эскадры. Больше не поступило никаких подкреплений, мушкетов, продовольствия, пороха или ядер. Жемчужина Антильских островов просто превратилась в миф. Патриоты настаивали на бескомпромиссной войне, а тем временем наполеоновские солдаты перебегали к повстанцам или просто старались пережить очередной день.
Пока их доминион сжимался, французы решили устроить карнавал: разгул веселья, череда балов, театральных представлений, концертов и свиданий бросали вызов повстанцам, осаждавшим ворота города. Военные оркестры исполняли серенады креолкам – любовницам генерала Рошамбо, а популярная баллада прославляла его стойкость при распитии крепких напитков.
Американские суда, которым удавалось проскользнуть сквозь блокаду с грузом сигар и шампанского, отбывали с отчаянными депешами от военных и трофеями Рошамбо. Город целыми днями задыхался от дыма, до самых сумерек, пока морской бриз не рассеивал его и дым не сменялся тучами жужжащих москитов. Начались дожди. Шумные потоки обрушивались на землю, переполняли сточные канавы, заставляя людей и собак искать укрытия.
Соланж запретила Руфи говорить по-креольски.
– Мы должны придерживаться своей цивилизации, хорошо?
Когда их кухарка сбежала и Огюстену не удалось нанять другую, Руфь принялась готовить рыбные супы и жареные бананы, а Соланж во время готовки читала ей, усевшись на высокий табурет.
Старшие офицеры отправляли младших на безнадёжные задания, чтобы потом утешать их вдов.
Генерал Рошамбо сжёг заживо троих чернокожих на площади Сен-Луи. А на берегу Монтикристи-Бей распял ещё нескольких.
Каждое утро Соланж с Руфью прогуливались по океанскому побережью. Как-то раз они увидели, что вся пристань заполнена закованными в цепи неграми.
– Мадам, мы верные подданные французской колониальной армии, – выкрикнул один из них.
Почему он обратился именно к ней?
Руфь хотела что-то сказать, но Соланж поспешила увести её прочь.
Ясным солнечным днём два фрегата вышли в море, а на третий день, во время отлива, широкий белый пляж оказался усеян телами утопленных негров. Стойкий металлический запах смерти заставил Соланж ахнуть. Когда она пожаловалась капитану Форнье, в его усталой, терпеливой улыбке появилось какое-то незнакомое выражение.
– А что ещё вы предложили бы с ними сделать, мадам?
Впервые Соланж почувствовала страх перед мужем.
В то утро, когда всё изменилось, Соланж проснулась от тихого пения Руфи и аромата свежесваренного кофе.
Соланж распахнула ставни и увидела внизу уныло бредущих солдат. Что за день предстоит сегодня? Вернётся ли Огюстен домой? Или очередная атака повстанцев прорвёт оборону?
– Что желает мадам? – спросила Руфь.
И правда, что? Как можно быть вечно недовольной и ничего не желать?
Соланж провела пальцем по золотому ободку на кобальтово-синей чашке. Эти стены, стены её дома, были сложены из грубого, неоштукатуренного камня. Ставни из какой-то местной древесины не крашены. А глаза Руфи, как и эта изящная чашка, отличались богатством оттенков и красотой.
– Я ничего не сделала, – сказала Соланж.
«А что вам следовало сделать?» – могла бы спросить Руфь, но промолчала.
– Меня, как неумелого моряка, отнесло на слишком большую глубину.
Руфь могла бы поднять её самооценку, но не стала этого делать.
– Мы в смертельной опасности.
Руфь улыбнулась. Утреннее солнце ореолом окружало её голову.
– Мадам поедет на бал к генералу Рошамбо? – спросила Руфь.
Соланж Форнье была истинной дочерью Шарля Эскарлетта, непоколебимого и трезвомыслящего. И зачем только она читала сентиментальные романы?
– Генерал устраивает бал на корабле, – сообщила Руфь.
– Он намеревается потопить своих гостей?
Лицо Руфи застыло. Может, она знала кого-то из тех обречённых пленников. Отпив глоток кофе, Соланж нетерпеливо махнула рукой, и Руфь добавила сахара.
Синяя чашка на грубом дощатом столе. Сахар. Кофе. Сюкари-дю-Жардан. Жемчужина Антильских островов. Чистый и прохладный воздух. Интересно, мятежники уже сожгли всё, что горит? До Соланж донёсся легкий запах местных цветов. Каким красивым мог бы быть этот остров!
– Да, – сказала Соланж. – Что же надеть?
– Может, зелёное муслиновое платье?
Соланж задумчиво приложила палец к подбородку.
– Руфь, ты поедешь со мной?
Девочка присела в реверансе.
– Как вам будет угодно.
Соланж нахмурилась:
– А как тебе угодно?
– Так же, как моей госпоже.
– Тогда сегодня вечером ты будешь моей защитой.
– Мадам?
– Да, cherie. Зелёное муслиновое подойдёт лучше всего.
Когда Огюстен вернулся после обеда домой, Соланж приятно удивила его поцелуем. Он отстегнул портупею и тяжело опустился на кровать, пока Руфь стягивала с него сапоги.
– Бедный милый Огюстен…
Он в замешательстве нахмурился.
– Ты не создан быть солдатом. Мне следовало бы понимать это…
– Я солдат, офицер…
– Да, Огюстен, знаю. Твой сюртук остался в сундуке?
Он пожал плечами:
– Наверное. Он не попадался мне на глаза уже несколько месяцев.
– Приведи его в порядок.
– Мы куда-то идём? В театр? На бал? Или ещё куда-нибудь? Ты же знаешь, что я ненавижу все эти забавы.
Она дотронулась до его губ:
– Мы уедем из Сан-Доминго, дорогой.
– Я – капитан, – упрямо повторил он.
– Да, мой капитан. Твоя честь не пострадает.
Вероятно, Огюстену следовало расспросить, что, когда и почему, но он слишком устал, и всё это было чересчур сложно. Он снял мундир. Оставшись в одних носках и панталонах, откинулся назад, что-то проворчал и заснул, похрапывая.
«Он постарел», – подумала Соланж, с удивлением вглядываясь в изборождённое морщинами, утомлённое лицо. Она избегала излишне чувствительного настроения, виня себя: зачем я сняла с себя ответственность? К чему Форнье решать судьбу Эскарлеттов? «Отдыхай, мой храбрый капитан. Скоро все наши беды закончатся».
Нет, Соланж ещё не знала, что предпримет. У неё не было слов для описания того яркого тока жизни, что теперь пульсировал в её веках и всём теле, от кончиков пальцев до пят. Она была уверена только в одном: им нужно покинуть остров. Здесь у них нет ничего, ни плантации, ни положения, бесполезно даже уверять себя, что сегодняшний день будет таким же, как вчерашний. Если они останутся, то погибнут.
Соланж поймёт, что поступила верно, после того, как сделает это.
Чисто гэлльский дух преобразовал бедный старый «Эрмини», обросший ракушками за время блокады французский флагманский корабль, в арабский сказочный дворец: полотна красной, голубой, зелёной и золотистой ткани свешивались с рей и брасов, на пушечной палубе стояли пальмы в горшках, а светильники были расставлены так, чтобы не мешать любовному уединению в укромных уголках. Военный духовой оркестр негромко наигрывал, офицеры в серебристых шлемах с плюмажем провозглашали тосты в честь своих дам-креолок, пока чернокожие слуги в красных и синих тюрбанах скользили в толпе, наполняя бокалы. Генерал-майор Донатьен-Мари-Жозеф де Вимер, виконт де Рошамбо, стоя среди пальм на корме, встречал гостей. Генерал Рошамбо разъяснял суть Американской революции (где он был адъютантом своего отца) незнакомому капитану американского торгового судна.
– Капитан Колдуэлл, вы в самом деле уверены, что генерал Корнуоллис сдался генералу Вашингтону в Йорктауне, тем самым положив конец Войне за независимость? Точно? А, миссис Форнье. Вы нас совсем забыли. Когда мы имели удовольствие последний раз видеть вас?.. Кажется, в театре? На той неудачной постановке Мольера?
Под пластырем на его напудренной щеке, возможно, скрывался шанкр, и, когда генерал прижался губами к её руке, Соланж с трудом сдержалась, чтобы поскорее её не вытереть.
– Мой дорогой генерал, в вашем обществе я начинаю опасаться за своё целомудрие.
Капитан негромко рассмеялся.
– Дорогая миссис Форнье, вы меня перехваливаете. Позвольте представить вам капитана Колдуэлла. Он родом из Бостона. И, пожалуй, единственный честный человек в Кап-Франсе. Вне всякого сомнения, его судно одно тут сохраняет нейтралитет.
Улыбка у генерала была совершенно плотоядная.
– Я не спрашиваю, сколько моих лучших офицеров предлагали взятки капитану Колдуэллу. «Всего лишь маленькую каюту, месье…», «местечко в парусной кладовой…», «прямо на палубе в проходе…». Не станем называть имён, капитан. Пусть мои иллюзии останутся нетронутыми.
Американец пожал плечами:
– Что хорошего в деньгах покойнику – тратить их нужно на этом свете.
Рошамбо водил капитана Колдуэлла на Монтикристи-Бей, чьи скелеты говорили сами за себя. И теперь расплылся в улыбке.
– Как верно. Как чертовски точно.
Он погладил Руфь по голове:
– Очаровательное дитя… очаровательное…
Когда Соланж удалилась, генерал возобновил свой урок истории:
– Лорд Корнуоллис был так огорчен своим поражением, что не появился на церемонии капитуляции, поэтому адъютант Корнуоллиса, выбрав момент, вручил его шпагу моему отцу, графу Рошамбо. Британцы сдались нам, французам…
Американец расхохотался:
– Стало быть, тогда ваш отец – наш первый президент. Кто-нибудь сообщил об этом Джорджу Вашингтону?
– Иди обследуй судно. Разузнай всё, что сможешь, – шепнула Соланж девочке, и Руфь исчезла, как дым.
Страстные, примитивные островитянки вызывали у наполеоновских офицеров разочарование. Печальный опыт показывал, что у каждой соблазнительной креолки имелся брат, сидящий в тюрьме, или сестра с больным ребёнком, или престарелые родители, которые не могли платить за жильё. Эти темнокожие дьяволицы приносили сложностей не меньше, чем удовольствия в постелях.
Постоянный сопровождающий Соланж, майор Бриссо, напился и теперь лежал возле мачты, оказавшись в силах лишь слегка приподнять свой отполированный шлем. Соланж тем временем флиртовала с кавалерами, которые принимали её оживлённость за тайное желание, но на самом деле её жгло нетерпение другого рода. Соланж знала, что ей нужно, но не знала, как этого добиться.
Вымогательство? А кто остался честным в Сан-Доминго? Кого волнует, скольких негров замучил и убил полковник Х? А измена генерала Y французской армии и переход к мятежникам? Фи! Майор Z продал оружие врагу, спровоцировав новые потери, но если случай был удобным, то какой практичный человек не сделал бы то же самое?
В конце концов поклонники Соланж нашли себе более лёгкую добычу, и она с нетронутым бокалом шампанского уселась на кабестан, ожидая возвращения Руфи из разведки. Луна плыла по небу, оркестр звучал всё более нестройно, и наконец музыканты отложили инструменты. Повсюду раздавались смех, звон бокалов, брань, визг и опять смех. Капитан-американец удалился с какой-то креолкой. Генерал Рошамбо скрылся в адмиральскую каюту.
Жуя горбушку хлеба, Руфь взобралась на кабестан к своей госпоже. Она рыгнула и, прикрыв рот ладошкой, извинилась.
– Ну?
Как только поменяется ветер и отгонит британские суда с рейда, капитан Колдуэлл снимется с якоря с немалым количеством тяжёлых сундуков на борту (где, вероятно, лежат сокровища), которые передал генерал Рошамбо, и официальным пакетом с военными отчётами и просьбами привилегированных офицеров о переводе, который повезёт личный курьер генерала, майор Александр Бриссо, племянник Рошамбо.
Александра отправляли на материк за поведение, которое если и не так уж редко, но практикуется в узком – очень узком – круге равных по чину. Александр и прежде был несдержан. А здесь, на маленьком острове, где убийство, пытки и насилие стали обычным делом, он вновь проявил свою невоздержанность.
– Он любит мужчин, – сказала Руфь, доев хлеб и облизав пальцы.
– Без сомнения. Майор Бриссо единственный французский офицер, который учтиво обходится с дамами.
– Александр позорит генерала Рошамбо.
Соланж сморгнула:
– Что тут может быть позорного…
– Александр с тем парнем, Жоли. Он его любит. Дарит ему столько подарков, что другие офицеры смеются. Когда его дядя узнать об этом, он хочет убить Жоли, поэтому Жоли сбежать. Он не вернётся ни за что. Лучше всего не возвращаться.
– Жоли…
– Александр предупредить Жоли бежать. Генерал хотеть повесить Александра, но не может, ведь он сын сестры.
Многие из гостей теперь достигли той стадии, когда могли держаться на ногах, лишь прислонившись к чему-нибудь, и болтали на одни и те же темы, которые утром не стоило вспоминать. Слуги прибрали вино к рукам, и вечеринка благополучно перевалила за тот рубеж, когда благоразумным дамам пора отбывать восвояси. Трезвые солдаты охраняли каюту адмирала.
– Двое, – сообщила Руфь Соланж. – Генерал спит сегодня с двумя.
Девочка поморщилась и уточнила:
– Женщинами.
В душе Соланж всколыхнулась надежда – но ни идеи, ни плана не было…
– Руфь, беги домой. В сундуке с тканями найдёшь красный шёлковый колпак. Принеси его мне. Быстрее.
Нестройное трио младших офицеров затянуло непристойную песню:
Il eut au moins dix veroles…[7]
Взъерошенный генерал со своей девицей-креолкой, прижимаясь друг к другу, вышли из каюты, освещённой свечами. Когда один из охранников Рошамбо подмигнул, Соланж притворилась, что не заметила этого.
Надежда стала ослабевать, и Соланж уже почти отказалась от своего безумного плана, когда вернулась Руфь с шёлковым колпаком в руке.
– Мадам?
Присутствие Руфи придало Соланж решимости:
– Вон там. Офицер со шлемом на коленях. Разбуди его. Отдай колпак майору Бриссо и скажи: «Жоли».
Соланж с величайшими предосторожностями рассказала девочке всё, что требовалось сказать и сделать.
– Ах, Руфь, – произнесла она. – Я вверяю тебе нашу жизнь.
Повернув руку ладошкой вниз, девочка успокоительно сказала, усмиряя страх госпожи:
– И птичка по веточке гнездо строит.
Соланж устроила свою ловушку в каюте по левому борту, где один-единственный оловянный фонарь освещал пустые бокалы из-под шампанского и смятое покрывало на узкой кровати. Она перевернула покрывало и встряхнула его. Бокалы сунула в ящик без какого-либо определённого соображения.
Когда она погасила свечи, воздух наполнился ароматом пчелиного воска, чуть приглушив резкий запах недавнего сношения. Соланж сняла с себя всю одежду, прикрутила фитиль и стала ждать. Когда глаза привыкли к темноте, сквозь бортовой иллюминатор внутрь просочился лунный свет, осветив ее обнажённые, дрожащие руки.
За дверью послышались нетвёрдые шаги, лязг металла и прерывистый мужской шепот:
– Жоли…
Задвижка на двери повернулась, и обнажённая Соланж обняла свою жертву.
Прошло несколько секунд, а может, жизней, после чего в каюту вслед за племянником с рёвом ворвался генерал:
– Mon Dieu, Александр! Вы с Жоли теперь точно угодите в руки палачу!
Яркий свет переносных фонарей. В каюту вслед за генералом напирали другие офицеры. Соланж, ахнув, прикрыла свою наготу руками, как Ева в райском саду.
– Александр! – выдохнул генерал. – Ты? С этой женщиной?
Круглое лицо генерала, заглядывавшего через плечо племянника, исполнилось вожделения:
– Милый мальчик! Дорогой мой! Я не… буду мешать вашему тет-а-тет.
Окружавшим генерала офицерам передалась его похоть.
Соланж схватила платье, прижала к нагому телу.
– Александр – мой… мой сопровождающий. Прошу вас. Мой муж не должен узнать об этом.
Он приложил палец к ухмыляющимся губам:
– Нем, как могила. Он не услышит от нас ни слова, правда, джентльмены?
В ответ раздалось бормотание и приглушённый смех.
Генерал плотно закрыл за собой дверь.
Соланж, глубоко вздохнув, открыла фонарь. Мурлыкая, она без всякой спешки оделась.
Александр плюхнулся на кровать, обхватив голову руками. Его вырвало на пол, и он тупо уставился на вонючую лужу у себя между ног. Соланж открыла иллюминатор, пожалев, что генерал не оставил дверь приоткрытой. Она застегнула воротничок и взбила волосы.
– Простите, что делаю замечание, майор. Но вы смешны.
В его глазах было столько растерянности и грусти, что Соланж не могла в них смотреть.
– Жоли? Я думал, вы… Его колпак. Я подарил ему. Жоли…
– Я не сомневаюсь, что ваш Жоли в безопасности, вместе с повстанцами. Наверное, сражается против нас, французов. Месье, не пытайтесь понять. Утром разберётесь. Полагаю, провести ночь на этой кровати будет не хуже, чем на любой другой.