А Хасай гнал и гнал скакуна, и усталость ему нипочем.
- Все согласились со мной, и Гейбат, и Ага, даже наш Мамиш, хотя помощи моей по-настоящему еще не по-знал, но даст бог!..- Хасай по-родственному подмиг-нул ему. Улыбка красила его лицо, оно вызывало до-верие. И хоть Мамиш не проронил, как Гюльбала, ни слова,- весь вечер говорил лишь Хасай, а братья под-дакивали,- в ряду других имен Хасай назвал Мамиша для весомости, чтоб оттенить, может быть, следующую мысль: - Но вот я смотрю на вас и думаю про себя: от-чего молчит мой сын Гюльбала? Неужели ему сказать нечего? Уж кто-кто, а первым должен был удесяте-рить силу моих слов именно он! - И Гюльбала ви-новат отец, кто его тянул за язык? - был вынужден сказать:
"А я тогда дал себе твердое слово: что бы ни говори-ли - молчать". И он молчал. Даже тогда, когда речь зашла о родной матери. Попробуй кто другой при нем недобро отозваться о матери, такую звонкую пощечи-ну влепит, что весь город услышит!.. Но нет, не дали Гюльбале спокойно усидеть на месте, до конца сдер-жать слово. Кто тянул Хасая за язык? Если бы, ко-нечно, Хасай знал, что ответит сын, разве стал бы при-ставать к нему.
- Пусть льстят твои братья! - сказал Гюльбала.- Противно угождать тебе!
Мамиш насторожился: взгляд у Гюльбалы был точь-в-точь как в те далекие годы... "Я доказал тебе, что ты мразь, и могу делать с тобой все, что захочу! Так?" - "Так",- сказали другие. И Гюльбала стал разрезать бритвой шелковую рубашку Селима из Кре-пости. А потом тот шел и лентами на ветру развева-лась рубашка, "...доказал, что ты мразь!"
- Вот вам и благодарность моего любимого сына! - Дерзость Гюльбалы воспринималась Бахтияровыми привычно: он рос, чувствуя за спиной силу отца, и все переносили на сына свое почтительное отношение к Хасаю. Даже теперь младший Хасаевич - Октай - го-ворил с дядьями требовательно, но к этому примешива-лась и капризность, вызванная тем, что Октай был сыном любимой жены, занимавшей привилегированное положение в семье Бахтияровых.
- Я не виню его, мир так устроен. Одному чем боль-ше помогаешь, тем ненасытнее делается, думает, так и должно быть: ты помогаешь, а он принимает, да еще дуется на тебя, чем-то недоволен. А начнешь злое лицо показывать, льстит, пушинку с тебя сдуть спе-шит, слово в мед макает, чтоб слаще было. Не смотри на меня с такой ненавистью, Гюльбала, я же не враг тебе! И не о тебе речь.
Вошла Рена. Она слышала Хасая. Разве мог умолчать Гюльбала?
- А есть такие: мелют, что на ум взбредет, и филосо-фами ходят!
а ну дай ему еще!
Хасай вот-вот взорвется, Рена к Гюльбале, а не к Ха-саю, с ним управиться легче:
- Прошу, не спорь!
- А что ему спорить? Опустеют карманы, снова к от-цу придет,- заметил Ага.
- Не быть мне Гюльбалой!
- Да ну? Лотерейный выиграл? Клад открыл? Тогда магарыч с меня! Везу всех за город в шашлычную Али-Аббаса!
Кормят быстро и вкусно, сколько бы ни приехало на-роду. С утра и до поздней ночи. Are не подотчетна, хо-тя он и любит иногда посидеть здесь с важным гостем.
- Довольно, Хасай Гюльбалаевич, сколько можно бить по башке "я" да "я"!
За Хасая тут же братья заступились: "Тебе бы радо-ваться, что такого отца имеешь" и "Ай-ай-ай!". Это Ага. Надо же, даже Мамиш повернул к Гюльбале лицо, мол, брось!
а ты меня не слушай, врежь ему! Гюльбала удивленно посмотрел на Мамиша.
- И ты? - И резко отвернулся от Мамиша.
- Не видишь, выпил,- шепнула Рена Хасаю.- О Теймуре говори!
- Ах, Теймур!..- и такая боль, что все умолкли.- Ес-ли и был кто из нашего рода самородком, так это Тей-мур. Весь в покойную мать. Чистый, как горный снег! Как скажет, так и сделает. Лучшим учеником в школе был!
что ж ты умолк?! встань, скажи!
Будто для Гюльбалы говорил, в назидание.
- Сколько книг прочел!..
А Гюльбала всю библиотеку прадеда прочел, все сидя-щие столько не прочли.
- Ушел бы в сорок первом - молчал бы, но в сорок третьем!.. Когда сабля моя резала и острием и ребром!.. Одного моего слова было достаточно, чтоб Теймура оставили. Но все мы, Бахтияровы, упрямы, упрямство и погубило его. "Теймур,- сказал я ему,- ты изъявил желание пойти добровольцем, и баста! Считай, что вы-полнил свой гражданский долг, а теперь отойди в сто-рону и поручи свое дело мне. Сам видел,- говорю ему,- Гейбат без ноги лежит в госпитале, в бывшей твоей школе, и неизвестно, выживет или нет. Ага про-пал без вести, мать больна, уйдешь, сердце ее разо-рвется". И разорвалось, как только пришла черная весть о смерти. И что, вы думаете, он ответил мне? "Нет,-говорит,-у меня денег, чтобы взятку тебе дать, зря не старайся!" Я подумал, что он шутит, рас-хохотался, а он, вижу, всерьез, побелел даже.
- Молодец! Так я и ожидал!,
- Несчастный!..- Ага с сожалением глядел на Гюльбалу, и неизвестно было, к кому относятся его слова - к Теймуру или племяннику. Оказалось, что к Гюльба-ле: - Имеешь ли ты хоть понятие о том, куда шел Теймур? На верную смерть шел! Уцелели ведь чу-дом!
тебе виднее, пророк! в плен - и спасся!
шкуру сохранил!
- "Молодец!" - передразнил он Гюльбалу.- Пороху не нюхал!
Хасай будто не слышал ни сына, ни брата.
- А я смеюсь: "О какой взятке говоришь?" Он молчит, только в глазах, как вот сейчас у Гюльбалы, огонь горит. Кто-то завистливый наговорил, настроил против меня. "Ну зачем ты так, Теймур? - говорю ему.- Ма-му нашу пожалей!" Но скрывать не буду, приносили, умоляли: "Да прикоснусь устами к земле, по которой ступали твои ноги!"-и развязывали полные мешки, высыпали на кровать красные шуршащие тридцатки. И что выгадал Теймур?!
- Ты все выгодой меришь.
И чего в бой лез Гюльбала?
А Хасай не поддавался - сын, чужих нет, пусть себе тешится; да и станет он сердце перегружать, спорить на ночь глядя.
- Чем же мерить, светик мой? - Не хотел, а сказал.
- Теймур тебе говорил.
- А ты свидетелем был? - Снова не хотел, но выпа-лил.
- И не я один!
- Ай какой ты умница!
- Ну что вы спорите? Что вы не остановите их? Ага?
Гейбат? Хоть ты, Мамиш?
и не подумаю! пусть влепит ему, отцу род-ному!
А Хасай дразнил:
- Так чем же?
- Сам знаешь!
- А еще говорят, сын у меня неудачник! Да я такого сына на дюжину иных умников не променяю! Люблю, когда сын о совести толкует: и нас воспитывает, и сам воспитывается!
- Вот-вот! - Гейбат повернул могучий затылок к Гюльбале, будто не ему говорил: - Любителю таких пламенных речей не пристало с помощью отца коопе-ративную квартиру строить, это раз, пышную свадьбу играть за его же счет...
но первым женился все же Хасай!
"Отец породниться хотел с большим человеком, вот и сосватал мне его дочку, а потом локти кусал, когда то-го с треском сняли..." Гейбат методично - какая па-мять! - перечисляет:
- ...устраиваться на новую работу, когда гонят со ста-рой, опять же с помощью отца! - Гейбат доволен, то на Хасая смотрит, то на Агу, а те и без Гейбата все это знают.
- Точка! Теперь точка!
На Гюльбалу даже непохоже - чего кипит?
Ага зевнул.
- Когда сыт, и пошуметь можно, даже полезно.
- Что вы три брата на одного набросились? Ведь правду Гюльбала говорит!
Ренины слова - сигнал к прекращению: "Видите же, человек выпил, оставьте его в покое!"
- Я молчу, Рена-ханум!
- И я на кизил перехожу! - Ага придвинул к себе ва-зу на высокой тонкой ножке.
Рена дружит с женой Гюльбалы, и тесть его еще в си-ле, никому и не приснится, что придет день, и Хуснийэ позовет Мамиша: "Мамиш! Мамиш!"
Вытираясь полотенцем, Мамиш спешит к Хуснийэ-ха-нум.
"Что случилось?" А Хуснийэ держит газету. "Вот!" "Что?"
"Здесь же о тесте Гюльбалы! Не знаешь?! Вчера на пленуме говорили, Хасай рассказывал! - Раньше был "наш родной брат", а теперь "тесть Гюльбалы"! Най-ди это место!" - Взяла у него полотенце, сунула в ру-ки газету. И Мамиш пробегает ее, шепчете "...прирост промышленного производства... ускорение темпов нефтяного... повышение эффективности... при активной поддержке..."
"Не здесь, не здесь! - Хуснийэ надела очки и тычет в середину газеты.Здесь ищи!"
"...усилить борьбу с проявлениями собственничества и мелкобуржуазного индивидуализма..." "Дальше, дальше!"
"...сигналы трудящихся о злоупотреблениях..." "Вот, вот!"
читала ведь сама, чего же меня заставляешь!
"...и лично..." "Это о тесте!"
"...в деле подбора и расстановки кадров... бесконтроль-ность..."
"Говорила я ему!"
"...беспринципность, порождающая обстановку безот-ветственности..." "Так, так", "...безнаказанность..." "А ну-ка покажи! - Мамиш показывает, и она вчитывается: - "Без-на-ка-зан-ность". Ай-ай-ай! И мы по-роднились с ним! Я такие подарки им понесла на обру-чение!..- Смотрит на Мамиша, и за стеклами удивлен-ные глаза.- Ай-ай-ай!" Но это было потом...
А Хасаю, раз Рена говорит, что Гюльбала прав, ей вид-нее, чего ради портить кровь на ночь глядя? Сын ведь, не чужой, поспорили, и хватит!
- Я расскажу вам занятную историю о красных три-дцатках! Однажды в разгар веселья, это было в том же сорок третьем, к нам постучались. Смотрю, стоит щупленький мужчина, а в руках незачехленный тар держит, весь инкрустированный перламутром. Вспо-минаю, что где-то до войны слушал его игру, мастер-виртуоз, бедняга умер недавно... Пришел, говорит, уве-селить вашу компанию! Я его приглашаю, радуясь удаче... Но Гюльбала вскочил.
- Я расскажу вам занятную историю о красных три-дцатках! Однажды в разгар веселья, это было в том же сорок третьем, к нам постучались. Смотрю, стоит щупленький мужчина, а в руках незачехленный тар держит, весь инкрустированный перламутром. Вспо-минаю, что где-то до войны слушал его игру, мастер-виртуоз, бедняга умер недавно... Пришел, говорит, уве-селить вашу компанию! Я его приглашаю, радуясь удаче... Но Гюльбала вскочил.
- Нет, не удастся тебе заставить меня молчать! - И палец, словно револьверное дуло, на Агу и Гейбата: - И тебе я готов ответить, и тебе! В тот же миг - надо же, чтоб так совпало! - одна из ярких, похожих на свечу ламп в люстре, щелкнув, по-гасла, и все три брата, не сговариваясь, разом залились хохотом, и даже Мамиш не сдержал смеха: смешно вышло, что совпали и вспышка Гюльбалы, и щелчок лампы - казалось, и она испугалась его угрозы. Лишь Рена с беспокойством взглянула на перегоревшую лам-пу - где она найдет такую свечеобразную? Гюльбала растерянно, ничего не понимая, уставился на Мамиша и, видя, что и он смеется, часто-часто за-моргал густыми ресницами, изумленно обвел глазами сидящих и, не говоря ни слова, сел, опустил голову. Кажется, он не слышал даже, как треснула лампа, не заметил, что погасла она, одна из дюжины. И все тут же замерли, оборвали смех - из глаз Гюль-балы крупными каплями на белую скатерть капали слезы. В нежданно наступившей тишине раздался тон-кий голосок Октая:
- Брат плачет.
Глаза Рены округлились, лицо побелело, пошло крас-ными пятнами. Она сорвалась с места и выскочила из комнаты.
И Хасай первым заговорил. Он поднялся, обошел стол и, подойдя к Гюльбале, положил руку ему на спину.
Сказал громко, так, чтобы и Рена слышала - ее замешательство было неожиданным и он почувствовал себя виноватым перед нею:
- Да я изрежу на куски любого, кто осмелится косо взглянуть на моего сына, ранить его сердце! Не по-смотрю, брат он мне или кто еще!.. Глаза Хасая повлажнели. "Как же это мы, а?..- говорил его взгляд.- Что же мы, звери? Своего сына, а?.."
- Рена! Рена! - громко позвал он. И Ага не ожидал, губы его улыбаются, а в глазах за-стыл страх. Гюльбала - и слезы! И Хасай вот-вот рас-плачется. Гейбат не понимал, что случилось,- хохотать еще, а хохот клокочет в горле, или бросаться на защиту Гюльбалы, ведь обидели племянника! И Мамишу еще ни разу не доводилось видеть плачу-щего Гюльбалу, он этого не помнит... Упали, прыгая на ходу с трамвая, больно очень, обидно, что брюки у ко-лен порвались, Мамиш не хочет плакать, а слезы льют-ся и льются, а Гюльбале хоть бы что. И Хасай ремнем его при Мамише, губы злые - раз, два,- Гюльбала от-бегает, а ремень достает его спину.
больно! не надо!
Мамиш вот-вот разрыдается, а Гюльбала терпит. И нет слез. Будто отец не его ремнем: "Вот тебе! Вот тебе!.."
стой! умрет!
И вдруг Хасая осенило - он нашел выход из этой си-туации и для себя, и для Гюльбалы, и для всех.
- Вы думаете, мне легко? Как тут не заплакать? А сколько слез пролил я во сне? Какого брата я ли-шился! Какого дяди...
Гюльбала порывисто скинул руку отца и вскочил из-за стола. Поднимаясь, он то ли издал какой-то возглас, то ли прохрипел; будто от резкой волны, Хасай кач-нулся и отпрянул, Мамиш втянул голову в плечи, хотя никто и не собирался его бить, Ага и Гейбат заерзали, заметались, словно Гюльбала бросил гранату, и она вот-вот разорвется. Оправившись от мгновенного ис-пуга, Хасай вдогонку Гюльбале:
- Стой! Вернись!
Дверь с шумом захлопнулась.
На зов Хасая откликнулся тихий молчаливый парень, который ничем не выдавал своего здесь присутствия; смуглолицый голубоглазый старший сын Аги, память трудных тех лет, Али-Алик выбежал за Гюльбалой; то ли догнать и вернуть, то ли уйти вместе с ним.
Али моложе Мамиша и Гюльбалы и отличается от "коренных" Бахтияровых и цветом глаз и прямыми каштановыми волосами. Никто не вернулся - ни Гюльбала, ни Алик.
- Свои и повздорят и помирятся! - Хасай не мог се-бе простить минутной слабости и, выведенный из рав-новесия, трудно обретал прежнюю уверенность.Рена-ханум, куда ты ушла, тут у нас чаи остыли, зава-ривай новый. И братья закивали.
- Дури у него много в голове, особенно как выпьет. Хасай нагнулся к столу и шепнул братьям:
- У Рены такая хрупкая душа...- И озирается на Ма-миша: извини, мол, ты этого не знаешь, не успел уз-нать.- Чуть что не так, всю себя изводит. С Мамишем творилось непонятное: зря поддался об-щему смеху, это его смех потряс Гюльбалу - и ты с ними?!
Кое-что новое о Теймуре; и насчет гордой строки в ав-тобиографии... Встать, бухнуть кулаком по столу так, чтобы бутылки подпрыгнули.
- хватит!
- ты о чем? (Хасай)
- о тебе и подлых речах твоих!
- хватай его!
Мамишу жарко стало. Спина вспотела. Вздохнул, чтоб воздуху набрать. Душно очень.
"Гейбат слегка тронут, я сама видела,- рассказывает Тукезбан,'- а голова, глядишь, как блин, сплющилась. Зверь!" А у самой голос дрожит. С чего это вдруг рас-сказывает Кязыму? То ли за свое "поучился бы у Гейбата!" неловко стало? Не помнит Мамиш. Собрались как-то все у Хуснийэ с Хасаем. Ага привел с собой товарища, щеголя с тонкими, как ниточка, уси-ками, высокого и стройного. Не то чтобы ухаживал за Тукезбан - упаси аллах, как можно здесь, в доме, при братьях!..- просто оказывал знаки внимания: то в та-релку ей красную редиску положит, то кусок отварно-го мяса.
Тукезбан, расстроенная тем, что Кязым не смог, как обещал, приехать в Баку хоть бы сына повидать, ко-торому уже пять месяцев, сидела и хмурилась. Братья решили, что это из-за гостя.
- Кто привел этого дохляка? - тихо спросил Хасай.
Ага виновато опустил голову,- мол, если бы знал...
- А мы его сейчас... проучим! - Хасай поднялся, по-лез через стол к гостю и ухватил пальцами его за под-бородок.
- Милок, а ну глянь на меня!
- Что это значит!
- Не нравится или нельзя? - спросил Хасай.- А?
- Что за шутки? С гостем...
- Ах, с гостем!..- прервал его Хасай. И цап его за нос. Так крепко сжал, что у того вмиг на глазах слезы вы-ступили, лицо стало темно-багровым, как и нос.
- Как вы смеете?!
- Гейбат, проводи дорогого гостя!
И Гейбат вскочил, погнал гостя к балкону. Что-то грох-нуло, покатилось по ступенькам вниз. Хасай выглянул в окно.
- Будешь знать,- бросил он вслед,- как себя вести. Все произошло так стремительно, что Тукезбан даже не поняла, что случилось.
- Дикари! - Это Гейбату, когда он, довольный, вошел в комнату.
А Гейбат будто и не слышит.
- Хороший клиент попался!
- Звери!
- А ты потише, сестра! - упрекнул ее Хасай.- Из-за тебя ведь.
Губы ее дрожали.
- Сама же просила! - изумился Гейбат.
- Я? Ну, знаешь!..- отбросила стул и пошла к спяще-му Мамишу.
А Мамиш глянул на себя, пятимесячного, над которым склонилась мать. И молоко горькое, а он молчит, слы-шит только, как гулко стучит сердце у нее, и за ее спи-ной Теймур: тоже пошел на Мамиша взглянуть. И смотрит, как Мамиш кулачки сжал, себя по носу бьет.
Тогда, когда ему об этом рассказывали, Мамиш гор-дился тем, что у него такие дяди, с которыми ничего не страшно,- отвадили от матери того с тонкими усиками. И правильно сделали, что прогнали. Пришел в гости, сиди смирно, не лезь.
А теперь Мамиш вздохнул, руки у него холодные, но молчит.
Появилась Рена, братья заерзали, зашевелились. Новый чай - новые разговоры...
Мамиш вскоре ушел.
Гейбат, чтобы как-то отвлечь Хасая, спросил:
- А как же с таристом?
- С каким таристом? - удивился Хасай.- Ах, с ним! - вспомнил.- Да, занятная история, жаль, Гюльбала помешал!
Хасай был человеком вдохновения, а крылья обреза-ли. И чтоб отойти душой, попросил Рену:
- Дай мне тар, я лучше сыграю вам. А история с таристом была вот такая. Пировали у Хасая, и вдруг кто-то в дверь стучится. Хасай вышел и тотчас узнал тариста из знаменитого рода музыкантов, не раз слушал его в филармонии.
- Пришел для вас играть. Вижу, компания у вас со-бралась, а музыки не слышно.
- Но...- Хасай не хотел видеть лишних людей за сто-лом. А тарист решил, что тот думает об оплате.
- А я даром! Буду играть сколько хотите! Хоть всю ночь! Появление тариста, да еще такого знаменитого, было встречено восторженно.
Тарист, как это принято, начал с серьезных народных мелодий, с мугамов, но Хасай прервал его - ведь люди собрались повеселиться!
И перевел его на песенно-народные лады, даже спел одну песню:
- Ты откуда, откуда, журавль? Вероломным охотни-ком раненный журавль, раненный, раненный, ранен-ный журавль...
Затем пошли танцевальные мелодии; столы отодвину-ли и начали плясать. Тарист не просил передышки, а Хасай не знал устали.
- Давай европейскую музыку!
Тарист знал и это; разучил и из "Маленькой мамы", и из "Петера".
- Нет, это ты играешь плохо! Как ножом по стеклу!
- Ну что вы,- попытался возразить тарист.
- Мы тоже кое-что в музыке смыслим! Давай другое!
- Заказывайте!
- "Най-най-най-най, на-на-най!.." - запел Хасай.- Вот эту!
Понять было трудно, но тарист попытался сыграть.