«Царь Небесный, Душа истины! Иже везде сущий и все исполняющий, сокровищ благих Податель, приди и вселись в нас, и очисти нас от всякой скверны…» — С этой мысленной молитвой Пересвет, одним ударом кинжала добив хрипящего разбойника, оттащил его бездыханное тело за поленницу.
Укрывшись за дровами, Пересвет сразил стрелой еще одного разбойника, когда тот появился из низких дверей покосившейся избушки. Умирая, разбойник успел вскрикнуть. На его крик из бревенчатой лачуги выскочили сразу двое грабителей. У одного в руках был кинжал, у другого топор.
«Во имя Отца, и Сына, и Святого духа. Аминь!» — мысленно промолвил Пересвет, спуская тетиву лука.
Стрела угодила одному из разбойников прямо в грудь, он вскрикнул и выронил топор. Разбойник с кинжалом сунул в рот два пальца и издал громкий протяжный свист, поднимая тревогу. Прилетевшая из-за поленницы стрела сразила и его, вонзившись между глаз.
Понимая, что на его стороне лишь быстрота и внезапность, Пересвет отбросил лук и колчан со стрелами, выхватил из ножен меч, из-за пояса кинжал и выскочил из своего укрытия. Одному из разбойников Пересвет рассек голову, когда тот выбирался из шалаша, другого он пронзил мечом, выскочив на него из-за угла избушки.
Оказавшись лицом к лицу еще с двумя злодеями, вооруженными мечами, Пересвет принялся громко читать вслух псалом Иоанна Предтечи, успевая уворачиваться и отбивать удары двух клинков.
— Помилуй меня, Боже! — восклицал Пересвет, держа в поле зрения двоих нападающих на него злодеев. — По великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое…
Один из разбойников был плечист и бородат, на нем была синяя длинная рубаха из блестящего аксамита, на его ручищах под длинными рукавами рубахи перекатывались большие бугры мускулов. Второй злодей был поджар и сухощав, с длинными рыжими волосами и такой же бородой. На нем было длинное суконное платно, расшитое красными узорами на плечах и груди. Такое одеяние обычно носят бояре и богатые купцы. Мечи в руках у обоих разбойников были из добротной голубоватой стали, с красивыми рукоятями, украшенными витиеватой чернью. Это оружие в прошлом явно принадлежало знатным людям.
— Наипаче огради меня, Боже, от беззакония моего, и от греха моего очисти меня… — твердил Пересвет, надрубив в плече могучего бородача и ловко ранив в ногу рыжего верзилу.
Рыжеволосый укрылся за сосной, в то время как раненный в плечо бородач продолжал размахивать мечом, ругаясь и скаля редкие желтые зубы.
— Яко беззаконие мое я знаю, и грех мой весь предо мной, — продолжал громко молвить Пересвет, наступая шаг за шагом на бородача, который, пятясь, еле успевал отбивать мечом его стремительные выпады. — Тебе единому, согрешив и лукавое пред Тобою сотворив, яко да оправдаюсь в словесах Твоих, и побежден буду судом Твоим…
Бородач вскрикнул от боли, когда меч Пересвета пригвоздил его к сосне.
— Отврати лицо Твое от грехов моих, и от беззакония меня очисти, — проговорил Пересвет, глядя в глаза умирающему разбойнику, изо рта которого текла кровавая пена, стекая на рубаху по его черной бороде. — Сердце чистое созижди во мне, Боже, и дух праведный обнови в утробе моей…
Пересвет выдернул свой длинный клинок из обвисшего тела чернобородого злодея, которое медленно сползло по шершавому стволу сосны, свалившись мешком к его босым ногам.
— Не отвергни меня от лица Твоего, и Духа Твоего Святого не отними у меня, Боже, — медленно произнес Пересвет, направляясь к рыжему детине, который уже успел доковылять на раненой ноге до ближайшей избушки.
— Кто ты, безумец? — дрожа, как в лихорадке, восклицал рыжеволосый злодей, прижавшись спиной к бревенчатой стене избы. — Откель ты взялся? Чего тебе надо?..
— Где девушка, которую вы недавно пленили? — спросил Пересвет, одним ударом выбив меч из руки рыжеволосого. — Где она?
— Нету здесь никакой девушки и не было, — ответил рыжеволосый, зажимая ладонью кровоточащую рану на бедре.
— Лжешь, собака! — Пересвет с силой пронзил рыжего верзилу мечом, пригвоздив его плечо к стене избушки.
Рыжеволосый охнул и заскрипел зубами от боли. Его рука потянулась к голенищу сапога, за которым виднелась рукоять ножа.
Но Пересвет опередил рыжего злодея, отняв у него нож.
— Нету здесь девицы, сам все обыщи, коль не веришь! — прошипел рыжеволосый, с ненавистью взирая на Пересвета. — Как ты тут очутился вообще? Кто ты?..
— Меня Господь послал вам на погибель, — сказал Пересвет.
Шуги и впрямь не оказалось на разбойничьей стоянке. Заглянув во все шалаши и лачуги, Пересвет не обнаружил ее нигде. Переполняемый худшими предчувствиями, Пересвет бросился к рыжему злодею, пригвожденному мечом к стене избы. Он сорвал кожаный мешочек с пояса рыжеволосого, высыпал его содержимое себе на ладонь. В мешочке оказались золотые и серебряные украшения: кольца, серьги и подвески. Одна из женских серег сразу бросилась в глаза Пересвету. Точно такая же серьга с бирюзой имелась у него в ладанке на груди. Это был подарок Шуги.
Сравнив две серьги, Пересвет получил надежное подтверждение тому, что его возлюбленная все-таки угодила в руки разбойников. Эту вторую серьгу кто-то из лесных грабителей вынул из уха Шуги.
Угрожающе выдвинув нижнюю челюсть, Пересвет подступил к рыжему злодею. Он показал ему серьги, сказав, что дальше отпираться бесполезно.
— Ответь, где девица? — промолвил Пересвет, схватив разбойника за бороду. — Лучше ответь добром, жива она иль нет?
Прочитав в безжалостных глазах Пересвета свой смертный приговор, рыжий детина криво усмехнулся. Он был не робкого десятка.
— Скоро сюда вернутся мои побратимы, они-то и ответят тебе, где девица, — прохрипел рыжеволосый. — Не надейся, что уйдешь живым отсюда, чернец. Ты ведь чернец?
— Угадал, — ответил Пересвет. — С твоими побратимами я тоже переведаюсь, злыдень. Не уйдут они от меня! Но тебе лучше ответить на мой вопрос, тогда ты умрешь без мучений.
— Что ж, изволь, — с той же усмешкой обронил рыжеволосый. — Нет в живых той девицы. Позабавились мы с ней, а потом убили ее. Мы всегда так делаем.
От услышанного у Пересвета перехватило дыхание.
— Где ее тело? — дрогнувшим голосом спросил он.
— Не знаю, — ответил рыжеволосый, неопределенно махнув рукой в сторону леса за рекой. — Где-то в чаще лежит. Не я убил ту девицу…
— Кто ее убил? — Пересвет рванул разбойника за волосы.
— Мой побратим Лодыга, — морщась от боли, вымолвил рыжеволосый. — Он в лесу сейчас, с ним еще четверо наших. Они устраивают надежный схрон для барахлишка награбленного.
Пересвет отступил на шаг от злодея и выдернул меч из его плеча, тот едва не упал, опершись на раненую ногу.
— Помолись перед смертью, — холодно промолвил Пересвет, занеся меч над рыжеволосым.
— Я не трачу время на подобную чушь! — проворчал разбойник, сидя на земле и глядя на Пересвета снизу вверх. — Опомнись, чернец. Не пристало тебе творить зло собственными руками.
Рыжеволосый закашлялся, в этот момент Пересвет заколол его одним ударом меча.
— Смерть — не зло; зло — это дурная жизнь, — прошептал Пересвет, вытирая окровавленный меч об одежду мертвого разбойника.
Глава пятая Богоматерь Одигитрия
Разграбление разбойными людьми купеческого каравана на какое-то время взбудоражило жителей села Косариха, но еще большие толки среди здешних смердов вызвало появление некоего чернеца, который не только разыскал в чаще леса убежище разбойников, но и истребил их в одиночку. Княжеским дружинникам, приехавшим из Москвы с той же целью, селяне молвили, не пряча ухмылок, мол, долго вы, молодцы, собирались. Нашелся в Троице-Сергиевой обители храбрец, который рассчитался со злодеями сполна.
Московский воевода Волуй Окатьевич, возглавлявший отряд княжеских гридней, пришел в дом смерда Рутына, узнав, что тот храбрый чернец гостит у него.
— Поклон тебе, инок, от меня и князя Дмитрия Ивановича, — сказал воевода, встретившись с Пересветом под низкими сводами полутемного крестьянского жилища. — Проси, чего хочешь, за свою работу. Опередил ты княжеское возмездие, поразил злодеев своей рукой, как молнией небесной. По всему видать, младень, воин из тебя отменный!
Пересвет лежал на скамье у печи, закинув руки за голову. При виде воеводы в блестящей кольчуге и красном плаще он сел, спустив босые ноги на деревянный пол. На его заросшем бородой лице лежала печать глубокой печали.
— Ничего мне не нужно, воевода, — сказал Пересвет, не глядя на гостя, присевшего на скамью рядом с ним. — Все у меня есть, токмо радости в сердце нет. Потерял я невесту любимую, и от этого пусто у меня на душе и весь свет для меня — пустыня.
— Ничего мне не нужно, воевода, — сказал Пересвет, не глядя на гостя, присевшего на скамью рядом с ним. — Все у меня есть, токмо радости в сердце нет. Потерял я невесту любимую, и от этого пусто у меня на душе и весь свет для меня — пустыня.
— Меня кличут Волуем Окатьевичем, — промолвил воевода, сняв шапку с головы. — А как тебя звать, младень? Хочу князю о тебе поведать.
Пересвет назвал свое имя, откинув голову назад и устремив безразличный взор в потолок. Он был бледен, его светлые длинные волосы были слегка взлохмачены. На нем была обычная крестьянская рубаха из неотбеленного льна, чистая, но мятая.
— Где же ты выучился тихим скрадом по лесу ходить? — поинтересовался Волуй Окатьевич.
— В Пруссии, — тихо ответил Пересвет.
— Тебе, что же, с тевтонцами сражаться доводилось? — опять спросил воевода.
— Было дело, — проговорил Пересвет тем же тоном.
— Нашему князю такие воины, как ты, надобны, — продолжил Волуй Окатьевич. — Надумаешь встать у княжеского стремени, младень, дай мне знать. Меня в Москве всякий знает.
— Нет, воевода, — Пересвет тряхнул спутанными волосами, — не хочу служить никому, кроме Господа. Лишь в молитвах я нахожу утешение.
— Это в тебе боль говорит, друже, — мягко сказал Волуй Окатьевич. — Боль-то пройдет, поверь мне. Жизнь не стоит на месте.
Всех убитых Пересветом разбойников смерды из Косарихи вынесли из леса, чтобы княжеские гридни могли опознать среди них тех, за кем давно шла охота. Потом трупы злодеев закопали в овраге за селом.
В Сергиеву обитель Пересвет вернулся в ореоле славы доблестного мстителя, которая дошла до монастыря раньше его.
Был конец августа.
В монастыре царило радостное оживление, поскольку игумен Сергий одолел-таки свою тяжкую хворь и встал с постели. Выстоять службу в храме Сергий еще не мог, так как был очень слаб, но по обители он передвигался самостоятельно и присутствовал на всех трапезах.
Со Стефаном у Сергия состоялся серьезный разговор наедине, после которого Стефан ушел в Москву и больше не вернулся в лесную обитель. Монахам стало известно, что игумен Сергий не одобрил то, что Пересвет ушел из монастыря на кровавое дело с ведома и разрешения Стефана. Сергий полагал, что Стефан не имел права так поступать. Вместо того чтобы отговорить Пересвета от столь рискованного намерения, Стефан, наоборот, подтолкнул его к этому своим одобрением.
Теперь вставал вопрос о допустимости нахождения послушника Пересвета в стенах монастыря, ибо убийство многих людей, пусть и злодеев, висело на нем тяжким грузом. Среди монахов были такие, кто не желал садиться с Пересветом за один стол, не желал стоять с ним рядом на литургии в церкви. Всем было ведомо, что Пересвет взялся за оружие, мстя за гибель любимой женщины. Кто-то из схимников был готов ради этого простить Пересвету столь тяжкий грех смертоубийства, а кто-то не собирался этого делать; эти люди и связь с женщиной считали тяжким грехом.
В монастыре назревал раскол. Поступок Пересвета был у всех на устах. Многие из иноков открыто говорили, что, изгоняя из обители Стефана, надо было вместе с ним изгнать и Пересвета. «Это яблоки от одного дерева, — заявляли самые непримиримые из монахов. — Гордыня и необузданный гнев владеют их душами. Таким не место в святой обители!»
Сергий благоволил к Пересвету, помня о том, как он вместе с Ослябей не дал ему замерзнуть в прошлую зиму на пути из Переяславля-Залесского. Сергий объявил братии, что за недавние свершенные убийства послушника Пересвета надлежит подвергнуть покаянию через всенощные бдения в храме. Если Господь простит Пересвета за пролитую им кровь, то это проявится в некоем знаке, поданном свыше. Если Пересвет не вымолит прощение у Всевышнего, значит, и знаков никаких не будет. «Вот тогда мы с чистой совестью сможем удалить Пересвета из нашей обители», — сказал Сергий.
Дабы ни у кого не возникло недоверия к искренности Пересвета в покаянии, игумен Сергий принял решение отстоять все всенощные бдения вместе с ним. Это было нужно еще и для того, чтобы при появлении Божественного знака в храме находился не только Пересвет, но и еще один свидетель этого чуда.
Суть всенощного бдения заключалась в том, что грешник был обязан не спать всю ночь и молиться. Какие-то из молитв кающийся должен был знать наизусть, но основные тексты ему надлежало читать по богослужебным книгам. Большую часть ночи грешник должен был простоять на коленях перед иконой или святым распятием.
Пересвет был признателен игумену Сергию за то, что он проявил такое сочувствие к нему, по сути дела приняв на себя часть его вины перед Богом. В первую ночь, затворившись в храме вдвоем с Сергием, Пересвет молился и каялся столь истово, что утром он вышел из церкви совершенно обессиленный. Поспав всего три часа, Пересвет поднялся с ложа и ушел работать на лесную вырубку. Там он трудился до сумерек вместе с Ослябей и другими послушниками.
После вечерней службы в храме все монахи и послушники разошлись по своим кельям. Лишь Пересвет и игумен Сергий опять остались в церкви на всю ночь.
Эти бессонные ночи слились для Пересвета в сплошную мучительно-тревожную череду ожиданий и надежд на какое-то чудо, от которого зависит его дальнейшая судьба. Читая шепотом молитвы и псалмы, Пересвет напрягал свои чувства, стараясь не пропустить того благостного мига, когда на него вдруг опустится незримой пеленой Святой дух, дающий человеку прозрение и очищение. Пересвет знал, что Господь может присутствовать рядом с человеком и незримо. Ему хотелось ощутить это незримое присутствие Всевышнего как доказательство прощения его грехов. Порой сердце Пересвета замирало от странного испуга, то из глаз его вдруг начинали неудержимо катиться слезы. Глядя затуманенным взором на образа, Пересвет порой чувствовал, что в душе у него все спуталось, перемешалось, он не мог управлять собой, придавленный каким-то странным бессилием.
«Так бывает, ибо всякое очищение происходит через слезы, страдания и переживания, — молвил Пересвету игумен Сергий. — Вроде спит в тебе все, а потом вдруг вздымается, да как забродит, как прихлынет к сердцу… Через эти-то муки и возрождается душа твоя, и ты как бы рождаешься для новой жизни, сын мой!»
После целой недели ночных бдений Пересвет заметно исхудал и осунулся. Он стал малоразговорчив и задумчив. Ослябя чувствовал, что ни молитвы, ни ночные бдения не могут заглушить в Пересвете боль утраты по погибшей невесте.
— Шуга умерла от рук лесных татей, — сказал как-то Пересвет Ослябе. — Я перебил этих злыдней, но тела своей невесты так и не нашел. Лежит она где-то без погребения, мокнет под дождем, а может, дикие звери уже растащили мою Шугу по косточкам. Терзаюсь я, думая об этом.
Ослябя сострадал Пересвету, но не знал, как облегчить его душевную боль.
* * *Ночные бдения так вымотали Пересвета, что однажды он заснул прямо над раскрытым Евангелием. Уткнувшись лицом в пропахшие елеем страницы книги, Пересвет будто провалился в черный бездонный колодец. Игумен Сергий с трудом смог его разбудить. Старец убрал Евангелие в церковный алтарь и заставил Пересвета лечь на скамью в храмовом притворе. «Подремли немного, сын мой, — сказал игумен, — а я покуда помолюсь и за себя, и за тебя».
Едва закрыв глаза, Пересвет мигом погрузился в сон. Однако вскоре настойчивая рука игумена растормошила его, принудив подняться со скамьи. Осоловелый, сонный Пересвет, увидев над собой седобородого Сергия, сначала поразился выражению его лица — на нем светилось какое-то восторженное благоговение.
— Гляди, гляди, сын мой! — радостно шептал Сергий, тыча пальцем себе через плечо. — Вот оно — явление чудесное!
В следующий миг Пересвет обнаружил, что внутреннее пространство бревенчатого храма залито каким-то слишком ярким светом; свечи и лампады не могли озарить церковь столь ослепительно ярко. И до рассвета было еще далеко. Пересвету показалось, что центральный неф храма заполнен светящимися столбами тумана. В этом тумане, в мерцании теней то появлялось, то исчезало прекрасное женское лицо, обрамленное белым покрывалом. Этот дивный женский лик свободно парил в пространстве, слегка покачиваясь, словно платок на волнах покрытого туманом моря.
У Пересвета от волнения затряслись руки и пересохло во рту.
— Это Богоматерь Одигитрия, сын мой, — промолвил Сергий, становясь на колени и властным жестом понуждая Пересвета сделать то же самое. — Одигитрия значит Путеводительница.
Негромко и протяжно Сергий запел акафист, обращаясь к видению Богородицы с восхвалением и мольбой о милости. Причем Сергий просил Царицу Небесную о милости и благодати не для себя, а для Пересвета.
Женское лицо в потоке света вдруг исчезло, и на том же месте возникла белая полупрозрачная женская фигура в ниспадающих до пят длинных одеждах. Эта невесомая светящаяся фигура неподвижно висела в пространстве, и от сияния, сверкающего над ее головой, было больно глазам.