– Смотри, Милка, это же «вальтер»! Им ведь запрещено иметь боевое…
Она прерывисто вздохнула, лицо было бледное, губа закушена:
– Им много чего запрещено. Но теперь стало можно…
Сзади раздался удивленный возглас Любчика:
– Але! Что за шум, а драки нет? Чего у вас тут творится?
Мила усмехнулась:
– Ты там что, Любчик, просто прятался, пока Ордынцев защищал честь дамы и мундира?
Я не дал Любчику возбухнуть, сунул ему пистолет охранника и велел вызвать наряд.
– Давай, Любчик, оформи его по всей программе. Они нас не уважают, пусть его научат свободу любить. А потом поднимайся в тысяча сто четвертый…
Любчик снял с застежки на поясе наручники, наклонился к поверженному стражу, защелкнул браслеты и резко похлопал его по мордасам:
– Але, просыпайтесь, пассажир, следующая станция «Белорусская»… Открой сомкнуты негой взоры…
Тот послушно открыл глаза – глубокая муть плыла в этом взоре.
– Шта-а? – бессмысленно спросил охранник. Он говорил сейчас с дикцией нашего президента – «шта-а?». Любчик засмеялся:
– Эх ты, витязь – мясная башка! Вставай, ишак…
В лифте Мила, не глядя на меня, сказала:
– Не сердись, Ордынцев… Я нечаянно… Как-то он достал меня сильно…
– Забудь… Мы, сыщики, все – неврастеники…
– Я не об этом… Я подумала, почему это мне на роду написано шастать по шикарным гостиницам – каких-то косооких шлюх ущучивать?
– Перестань, подруга боевая! Это у тебя женские рудименты взыграли, – засмеялся я.
– Может быть! Может быть, я так разозлилась, что этот скот угадал – я бы лучше с тобой сюда приехала жить…
Тренькнул звоночек, вспыхнула на табло цифра «11» – приехали. Я положил ей руку на плечо, неуверенно пробормотал:
– Чего об этом говорить, Мила? Ты же сама вышибла меня. Давным-давно…
– Да. Не будем об этом больше говорить. Идем посмотрим, чем дышит эта розовая спирохета…
На двери с табличкой «1104» был смотровой глазок. Я встал сбоку, достал пистолет, а Мила постучала в дверь.
– Ктой-то там? – донесся высокий звонкий голос.
– Из бюро обслуживания, – проворковала Мила. – Вам конверт.
Она улыбалась перед окуляром дверного глазка, как на цветной открытке «Привет из Крыма!». Внутри раздался щелчок замка, и Мила бесшумно сделала широкий шаг направо – под прикрытие стены, из простреливаемого пространства дверной коробки.
А расширяющуюся щель дверного проема штурмовал я. Наука знает много гитик – говорили в старину. Наверное, и хитрую гитику входить в дверь, из-за которой в тебя могут плеснуть автоматной очередью.
Подсед, пружинисто-пушечный толчок в дверь, и в тот же миг прыжок в открывшееся пространство, и сразу же циркульный круговой разворот со стартовой готовностью стрелять на поражение в любую опасную мишень на просматриваемом поле зрения.
За распахнутой дверью опасных целей было не видно. Только в углу прихожей валялась сбитая с ног молодая голая баба.
– Кто еще есть в номере? – наклонился я к ней, пока меня со спины прикрывала Мила с поднятой на изготовку пушкой.
Баба молча помотала головой. Потрясение дверью, моральное и физическое, контузило ее.
– Тогда, голубка моя нежная, давайте подниматься, чего нам тут лежать, не на пляже, – протянул я ей руку. – А ты, Мила, пока проверь жилплощадь…
Я поднял девицу Улочкину с пола и только тут рассмотрел, что она не голая, а очень даже фасонисто одетая – в модный костюм, купальный. Две симпатичных экономных тряпочки. Одна не прикрывала, а слегка поддерживала наливные цыцуганы, а другая – просто шелковый шнурок, небрежно вдетый между безукоризненными шарами ягодиц. Я такие уже видел, я знаю – эти удивительно искренние трусы называются «джей-стринг».
Мила выглянула из комнаты, махнула мне рукой – чисто!
– Ну, давайте, давайте, Надежда Тимофеевна, как говорят наши зарубежные бывшие братья, а ныне незалежные украинцы – заповядайте в зало! Разговор у нас долгий, а в ногах, даже в таких прекрасно длинных, правды нет…
Чинно, поддерживая ее под руку, я ввел Улочкину в гостиную уютного полулюкса и бережно усадил в кресло. Медленно отходя от ушиба и ужаса, она сказала:
– Чего-то я не въезжаю… Вы – кто?
– Мы из милиции, – мягко сообщил я. – Вот мое удостоверение, моя фамилия – Ордынцев, и возглавляю я спецподразделение по раскрытию особо неважных дел… Ну просто никуда не годящихся дел, из рук вон плохих… Въезжаете, Надежда Тимофеевна?
Она снова помотала головой:
– Ниче себе!… Я тут при чем?
– При том, что я долго вас разыскивал, хотел поговорить о некоторых обстоятельствах вашей интимной жизни. Которая, сдается мне, является одновременно вашей профессиональной деятельностью…
– Ну уж прям! – фыркнула Тойоточка.
Я чем больше смотрел на нее, тем больше она мне нравилась. Эта девица полностью соответствовала замыслу небесного конструктора, задумавшего на досуге, для собственного развлечения, создать идеальный секс-механизм. Взял он у себя в мастерской с полки симпатичную женскую пипку и с добродушной усмешкой стал лепить к ней разные вспомогательные анатомические агрегаты, имеющие одну задачу – не дать мужикам отвлечься мыслью от основного ее органа. Хорошо получилось, удалось.
– Не знаю уж – прям или крив, но ваша женская привлекательность, Надежда Тимофеевна, сделала вас участницей очень серьезных и ужасно скверных дел. Для вас весьма опасных…
Она вскочила, уперла руки в плавно обтекаемые боки.
– Чой-то ты меня пугаешь? – крикнула с вызовом. – Мне бояться нечего! Ничего беззаконного не делаю! А моя женская жизнь – не твоего ума дело! Да не суй ты нос туда, куда нормальные мужики свои причиндалы суют!…
Я пожал плечами:
– А я бы и не совал, кабы ваши нормальные мужики, Надежда Тимофеевна, людей не убивали. А вы бы им не помогали…
– Я? Я?… – задохнулась от гнева девушка Тойоточка. – Я просто тащусь от вас!
Лебединая грудь Улочкиной вздымалась от возмущения. Я с интересом рассматривал ее лицо – круглое, нежное, как большущая женская титька, с раскосыми блудливыми глазами. И тугим курносым соском посредине.
Мне было до слез жалко, что запаздывает Юрка Любчик – настоящий эксперт, пониматель и потребитель этих красот. Он бы сейчас наверняка, поцокав языком, восхищенно промолвил: «Буфера, как воздушные шары…»
Миле, по-видимому, показалось, что я чересчур внимательно рассматриваю подозреваемую, потому что она сказала скрипуче-резко:
– Ну, хватит, уважаемая! Перестаньте тут размахивать своими грудными железами, оденьтесь нормально и отвечайте на наши вопросы…
Тойоточка усмехнулась и взглянула на Милу с тем безграничным презрением и снисходительной жалостью, с какой проститутки смотрят на приличных, обыденно-бытовых женщин, которых мы привычно называем «порядочными». О, как много было во взгляде этой бессмысленной телки!
"Тоже мне – капитан милиции! Сука ментовская, псица – не в прикольном прикиде, без модной стрижки, не в боевом раскрасе лица, в дешевых босоножках, с бледной усталой кожей, не знающей курортного солнца, с нищенской зарплатой, равной моему двухчасовому заработку!
Ну и пускай говорят, что у меня работа противная! Положим, раз на раз не приходится, а даже если и кайф не словишь, то все равно не шпалы грузить!
Тащите дальше свою лямку, дуры стоеросовые! Тоже мне – «порядочные»! Ваши же кобели, которых вы забесплатно обстирываете, моете, кормите и ублажаете, – они же первые и мечтают ко мне в койку хоть на разик занырнуть! Только твоим мужикам мои прелести не по карману! Не ты, порядочная, а я для них мечта и сон!
Вот вы и ласкайте их по безналичному расчету, росомахи ссаные!"
Я читал на ее симпатичной круглой хряшке, как на дисплее. Но произнести это вслух она побоялась и направилась надевать халат. А я с удовольствием смотрел ей вслед, на ее трусы-веревочку, доброжелательно-откровенно демонстрирующие миру два загорелых, совершенной формы мозговых полушария, которые безвкусные грубияны вроде Кита Моржового склонны называть задницей. Фу! Ничего святого!
Ей-богу, не знаю, можно ли было считать пеньюар Улочкиной, в который она послушно облачилась, нормальной одеждой в соответствии с указанием Милы. По-моему, девица Улочкина по прозвищу Тойоточка просто издевалась над ней. Длинный, до полу, пеньюар был заткан у воротника и по подолу золотыми тропическими рыбами, а на всем остальном пространстве незамутненно прозрачен. Таким образом, мы приступили к допросу в ощущении удовлетворенности наших чувств: у Тойоты – чувства мести, у Милы – от соблюдения необходимых приличий, а у меня – примитивного эстетического удовольствия.
– Расскажите, Улочкина, о ваших отношениях с гражданином Левоном Бастаняном, – предложила Мила.
– А че о них рассказывать? – удивилась Тойоточка. – Мужик как мужик! Немолодой, естественно. Но веселый… И широ-о-кий!…
– Когда вы виделись последний раз? – поинтересовалась Мила.
– Когда вы виделись последний раз? – поинтересовалась Мила.
– Дней пять назад… А что?
Я взял телефонную трубку, набрал номер и спросил:
– Это городская инфекционная? Соедините меня с главным врачом… Скажите, это Ордынцев из милиции…
– Когда вы виделись с Мамочкой? – напирала Мила.
– Не знаю я никакого Мамочку… Впервой слышу…
– Про Мамочку слышите впервой, но знаете, что это не она, а он! – заметила Мила.
У меня в трубке раздался надтреснутый, глухой голос Степановой:
– Слушаю вас, Сергей Петрович…
– Мое почтение, Валентина Сергеевна… Деловой вопрос у меня. Даю вводную…
Мила нарочно сделала паузу, чтобы не рассредоточивать внимание Улочкиной.
– Валентина Сергеевна, я тут задержал одну очень привлекательную девицу… Она профессионально занимается проституцией…
– Ты это докажи еще, ментяра! Козел противный! – заорала Улочкина. – Под грамотного фраера рядится, а сам волчина противный…
Я зажал микрофон ладонью и вежливо попросил Тойоту:
– Ну что же вы так кричите, Надежда Тимофеевна! Вы же мне разговаривать по делу мешаете. – И сказал Степановой: – Не обращайте внимания на помехи, Валентина Сергеевна… Вы же знаете, у нас с вами пациенты мнительные… Так вот, есть у меня подозрение, что она заразила сифилисом нескольких почитателей ее сексуального таланта…
Вот тут Улочкина заблажила так, что громко зазвенели хрустальные подвески на люстре. Она вскочила из кресла, и ее распахнувшийся прозрачный пеньюар вновь оскорбил чувства общественных приличий Милы Ростовой – коротким тычком она водворила Тойоту обратно в кресло и со звяком нацепила ей наручники.
А я разъяснял ситуацию Степановой:
– Мне надо поместить ее в ваше отделение сифилидологии… Нет, нет, нет! Никакой у меня спешки нету – вы ее тщательно исследуйте неделю-другую, никуда не торопитесь! По-моему, вы всех инфицированных СПИДом держите там же? Замечательно! Подберите ей палату с симпатичными спидоносцами. Ага! Вот пусть она у вас и побудет… А мы охрану обеспечим – никуда она не денется… Я вас обнимаю, Валентина Сергеевна, до скорой встречи…
У Тойоточки был по-настоящему испуганный, затравленный вид. Я положил трубку, и тут в номер ввалился наконец Любчик.
– Быстроногий ты наш, – сказала ему ласково Мила.
– Да, Любчик, ты незаменим, если тебя за смертью посылать, – подтвердил я.
– Дорогие товарищи по партии! Боевые соратники и отцы-командиры! Чего вы взъелись сегодня? – возмутился Любчик. – Что вы меня с утра макаете в какашки? Сначала вручаете мне в вестибюле какие-то мясные отбросы, велите грамотно упаковать, потом…
– Все, все, остановись! Засуромил ты нас, обидчивый! Займись лучше одинокой женщиной, – скомандовал я.
– Вот это с наслаждением! – включился Любчик.
– Отвезешь ее в инфекционную больницу на Короленко…
– У нее что – проказа? – деловито переспросил Любчик.
– Как врач-общественник, думаю, что у нее СПИД… Или уже есть, или через неделю будет…
– Командир Ордынцев, а СПИД обязательно передается половым путем? – с надеждой спросил Любчик.
– В палате Надежду Тимофеевну будут ждать еще четыре спидоносца. Вот ты их расспроси, как там было дело – половым, бытовым или «баяном»…
Уточкина тихо, тонким голосом спросила:
– Че вам надо от меня? Нет у меня ничего, никакого сифилиса…
– Очень может быть, – согласился я и присел перед ней на корточки, так что мы смотрели в упор друг на друга, глаза в глаза. – Вы знаете, Надежда Тимофеевна, что проституция у нас наказуема. И Бастанян для вас просто немолодой, веселый щедрый мужик. А про Мамочку вообще не слышали. И вы надеетесь, что ничего доказать я не смогу. Так что все взятки с вас гладки. Верно я излагаю?
Я придвинулся вплотную к ее лицу, будто хотел поцеловать, – ее плоская, круглая, симпатичная, ненавистная мне рожа заслоняла мир, свет застила.
Улочкина испуганно отшатнулась, а я сказал ей свистящим шепотом:
– Твой садун Мамочка убил моего товарища. Позавчера. Или ты своего бандита сдашь немедленно, или сгниешь в спидовальне! Я тебя оттуда не выпущу, пока жопа не отвалится…
– Вызываю конвой? – деловито осведомился Любчик.
– Да погоди ты! – завопила Улочкина, и снова зазвенел хрусталь на люстре.
– Не знаю я ничего! А что знаю – скажу…
30. ВЕНА. ХЭНК АНДЕРСОН. ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Ричард Батлер, руководитель антиправительственной организации «Сопротивление белых арийцев», на объединительном съезде милитантов в Колорадо заявил:
"Мы обязательно создадим в Соединенных Штатах арийское государство…
Но чтобы защитить ценности белого человека, нужно в первую очередь истребить всех евреев! Сделать то, что не довел до конца сын Бога Адольф Гитлер. Только уничтожив еврейскую власть в нашей стране, Америка станет тем, о чем мечтали наши предшественники, – нацией белых господ!"
– Деньги принес? – спросил Хэнк.
– А як же! – кивнул Монька и подвинул к нему ногой стоящий на полу кейс. – Здесь четыреста тысяч…
Хэнк положил на темно-зеленый мрамор стола никелированный ключик:
– Центральный вокзал, камера хранения, бокс двенадцать двадцать четыре. Расчет закончен…
– Это мы сможем сказать завтра…
– Почему завтра? – удивился Хэнк.
Монька засмеялся:
– Завтра узнаем – или ты мне не впарил фальшак, или я тебе не всунул полпуда фантиков…
Хэнк пожал плечами и медленно повторил:
– Расчет закончен! Надежность наших отношений основана, слава Богу, не на доверии…
– А на чем?
Хэнк покачал головой, откинулся на спинку кресла, достал неспешно из пачки солдатскую сигарету «Лаки страйк», звякнул исцарапанной металлической крышкой старой зажигалки «Зиппо», высек огонек, пустил острую – стрелой – струю серо-синего дыма и только после этого медленно переспросил:
– На чем? – И сам себе ответил спокойно и очень уверенно: – Мы с тобой, Иммануил, как твой старый немецкий тезка Кант, знаем единственный нравственный императив – врага надо убить. Мы с тобой не аферисты. Мы – серьезные люди. И ты знаешь: если ты разочаруешь меня, я убью тебя…
– Ты, Хэнк, думаешь, это так просто? – усмехнулся весело Монька.
– Нет, Иммануил, я так не думаю, – серьезно сказал Андерсон и ткнул сигаретой в сторону столика у входа в бар, где сидели четверо охранников Моньки. – Но эти здоровенные дураки тебе не помогут!
– А вот эти ландскнехты тебе помогут, если я рассержусь на тебя? – спросил Монька и показал на столик в торце зала, где сидели Рудольф Кастль, Лоренцо и Магда.
– Не знаю, – пожал плечами Хэнк. – Это будет зависеть от многого. Но они отличаются от твоих сильно…
– Чем? – поинтересовался Монька.
– Мои ребята убивали только министров и полицейских. И еще – грязных политиканов и банкиров. Они не знают страха, и жизнь для них не имеет цены. Их нельзя испугать и перекупить…
Из ресторана на втором этаже доносилось пронзительно-визгливое тирольское пение «йодли» – йохохахиха-о! Хэнк сосредоточенно курил, а Монька с грустью смотрел на него, раздумывая о том, что никто никому ничего не может объяснить.
Хэнк хвастает неподкупной идейностью своих подхватчиков – мелких уголовно-политических людоедов. Ему и в голову не приходит, что господин Гутерман, по прозвищу Монька Веселый, почти тридцать лет носит венец вора в законе, члена высшей в России криминальной касты, самого консервативного противозаконного сословия, замкнутого сообщества людей с убежденностью религиозных сектантов, исповедующих и соблюдающих традиции и заветы поведения, послушников свода миропредставлений, именуемого «блатной закон» и возводящего их тем самым в достоинство уголовного дворянства. А принадлежность к любой аристократии дает не только особые права и преимущества, но и налагает несокрушимые обязательства.
И одно из таких обязательств вора в законе Моньки Веселого, принятых им еще в бесконечно далекие времена, когда в преступной иерархии вор стоял над бандитом выше, чем барон над коногоном, было неприятие кровопролития, презрение к мокрушникам и костоломам и твердая уверенность: вор может убить, только защищая свое достоинство. Долго объяснять, а может быть, и вообще невозможно растолковать чужому, отчего для настоящих, козырных, жуковатых вор-карманник, щипач, или хитрый домушник, или ловкий «майданщик» были всегда фигурами несравненно более почтенными, чем любой громила.
До тех пор, пока не ринулись в криминальное поле беспредельщики, отморозки, бессмысленные жадные скоты, из которых самые удачливые и бессовестные опускались до покупки воровской «короны» и титула «законника».
Монька понимал, что виноваты в этом не новые, современные воры, которых презрительно называли «апельсинами», а его собственная былая недоступная каста воров-законников, «синих» – это они опустились до того, что эти грязные блатные объедки покупали себе у них венец! Раньше, давно, в былые славные поры, если бы кто-то из таких пидорасов просто заикнулся об этом, его бы вмиг распустили на восемь клиньев…