Тони наделся, что Маргарита будет полезна и его собственной семье – как-никак, в ней крылся источник семейного благосостояния. Впрочем, будь Маргарита хоть лучшим консультантом в мире, даже она вряд ли смогла бы помочь с Нэнси.
Очень скоро Клайв пришел к выводу, что помолвка то и дело мешает ему заниматься приятными делами. Вот она, разница между наличием и отсутствием невесты. Любопытно, что заниматься неприятными делами ему, по сути, не требовалось. Софи не вела приготовлений к свадьбе, не знакомила его с друзьями и родней. Всех ее друзей он и так знал, а родственников она избегала. Больше всего лимитировало Клайва именно отсутствие неприятных обязанностей. Глупо, в самом деле: попытайся он объяснить это Софи, она бы посочувствовала ему и дала практические советы – без наивности и без осуждения. Но вместе с тем она бы отметила у него определенную неподготовленность к семейной жизни, а возможно, и предложила бы отменить помолвку. В некотором смысле это было бы разумным решением. Хотя считаться женихом Софи ему нравилось. Окружающие стали относиться к нему лучше. В результате его несанкционированные контакты свелись к минимуму. По большому счету, он стал моногамной личностью.
А Нэнси, его новая коллега, оказалась личностью совершенно иного рода: недвусмысленной и готовой на все. Он понимал, что сам ответствен за свои поступки, но вина целиком и полностью лежала на ней: зачем она пускалась во все тяжкие, чтобы его соблазнить? Зачем отпускала в его присутствии скабрезные шуточки? (Понятное дело, в присутствии других она тоже не молчала, но Клайв все время чувствовал, что ее шуточки адресованы только ему.) Зачем постоянно упоминала о знакомстве с нетрадиционными видами секса?
Впервые он переспал с женщиной, призванной спасти его вымышленный брак с героиней, которую играла его реальная невеста, исключительно для того, чтобы выиграть спор с самим собой: у него были сильные подозрения, что Нэнси – просто болтунья и, вполне возможно, фригидная, если не девственница. К несчастью, он ошибался по всем статьям. Никакой пустой болтовни не было; Нэнси оказалась не фригидной, а огненно-страстной; если она до той поры и хранила девственность, то не проявила ни малейших признаков нервозности или стыдливости, которые, как показывал опыт Клайва, часто сопровождают первую ночь любви. Да и где это видано, чтобы невинная девушка сама громко и настойчиво требовала… Ладно, не важно. Если коротко – искушение, которому подвергла его Нэнси, было столь велико, что для борьбы с ним требовались недюжинная стойкость и героизм, которыми он, по собственному убеждению, не обладал. Ее ненасытность, злоупотребление алкоголем и таблетками, пугающая манера сыпать известными именами – все это, конечно, оказалось неприятным сюрпризом; к тому же Клайв пару раз усомнился в ее вменяемости и уже опасался, как бы она не начала распускать язык. Но на любой неприятный сюрприз можно закрыть глаза, если только знать, что на следующей странице тебя ждет сюрприз приятный.
18У Денниса сжалось сердце, когда возле служебного входа он увидел немолодую женщину, которая одиноко стояла в сторонке и умоляюще смотрела на Софи, пока та раздавала автографы. При счастливом стечении обстоятельств он мог бы провести минут пятнадцать, а то двадцать наедине с Софи: им предстояло доехать на такси до ресторана «У Мина» в Бейсуотере (это был единственный открытый по воскресеньям допоздна ресторан, известный им в западной части Лондона), а после дождаться Билла, Нэнси и Клайва, которые сидели там в баре. Софи не особенно любила эти гулянки после записи. И уж совсем невмоготу стало ей в последнее время, когда к их компании присоединилась Нэнси: громогласная, в неизменных платьях с огромным декольте, она сыпала непристойностями, от которых Клайв покатывался со смеху. Вот уже две или три недели Софи вынуждена была просить Денниса отвезти ее домой.
Положа руку на сердце, Деннис не знал, как держаться наедине с Софи. Вот если бы «Барбара (и Джим)» растянулись еще сезонов на двадцать-тридцать, он бы, вероятно, к чему-нибудь и пришел, соединив накопленный профессиональный опыт легкой болтовни в такси и сосредоточенного молчания за изучением меню китайских ресторанов. А Софи, оценив наконец-то его постоянство, выдержку и трепетное отношение к ее самокопанию после каждой записи, призналась бы ему в любви. Разумеется, предварительно разорвав помолвку с Клайвом. Будь Деннис азартным игроком, он поставил бы десять шиллингов на то, что Софи, не доходя до церкви, швырнет кольцо в физиономию Клайву, или – для верности – поспорил бы, что она выйдет замуж и вскоре разведется.
К началу тридцатого сезона, то есть к концу двадцатого века, ему перевалит за шестьдесят, но если питаться овощами, много двигаться и отказаться от курения трубки, то удастся, наверное, сохранить себя в достаточно хорошей форме для заключения брака. А не удастся – ну что ж. Этот вопрос и сейчас не особенно его волновал – что уж загадывать на тридцать лет вперед. Как виделось Деннису, в их отношениях это было отнюдь не самым главным. Быть может, стоило сказать об этом Софи? Просто чтобы растопить лед? Сказать, что он готов до конца своих дней делить с ней постель, не перекатываясь на ее половину? Или она заподозрит какую-нибудь странность? Если у них будет комната для гостей, он сможет спать и там. Лишь бы иметь возможность каждое утро завтракать вместе с Софи – это уже счастье.
Он был почти уверен, что эта немолодая женщина – мать Софи, бросившая свою дочку ребенком. Разрезом глаз, очертаниями губ она отдаленно напоминала Софи. У нее был такой взволнованный, такой потерянный вид, что ее трудно было представить в других обстоятельствах. Место для сомнений оставляла только ее невзрачная внешность. Разве не обязательно быть роскошной женщиной, чтобы сбежать с женатым мужчиной? А уж матерью Софи, безусловно, могла быть только роскошная женщина. Впрочем, в жизни любой женщины пятнадцать лет – значительный срок, если эти пятнадцать лет отмечены только горечью.
Этой сцены Деннис ждал с той самой минуты, когда Софи поведала ему историю своего детства, – так всегда бывает со знаменитостями. Рядом с ними вдруг появляются давно пропавшие родители, которые ищут для себя заслуженных, по их мнению, лучей отраженной славы, а обычно еще и денег. И сколько же уйдет на это времени – на извинения, самооправдания и гневные обвинения? Деннис понимал, что десятью минутами тут не обойтись. Его блаженные, священные минуты с Софи оказались под угрозой.
– Ну, здравствуй, – сказала Софи. – Я все думала: когда же ты объявишься?
– Прости, – ответила ее мать. – Я понимаю, для тебя это шок. Ты не обязана со мной разговаривать. Мне просто хотелось на тебя посмотреть.
– А телевизор ты не смотришь?
– Смотрю. И раз за разом пытаюсь получить билет на запись, но пока мне не везет.
– Значит, ты меня уже видела?
– Я хотела посмотреть на тебя и чтобы ты посмотрела на меня. Вот и все.
– Увидимся на месте, Софи? – не выдержал Деннис. – Тебе нужно время?
– Нет-нет, буквально одну минутку, – ответила Софи.
– Знаешь, – мягко сказал Деннис, – я не большой специалист в таких делах, но одной минуткой здесь, наверное, не обойтись.
– Здравствуйте, – повернулась к нему мать Софи. – Я – мама Барбары.
– Да, я так и понял, – ответил Деннис. – Меня зовут Деннис. Я продюсер и режиссер сериала «Барбара (и Джим)».
Он пожал протянутую ему руку.
– Приятно познакомиться, миссис Паркер.
– С чего ты взял, что ее зовут миссис Паркер? – взвилась Софи.
Денниса на расстоянии обжигало ее гневом – хоть руки грей.
– Это можно уточнить, – предложил он. – Пока она здесь.
Мать Софи наградила его благодарной улыбкой.
– Я – миссис Болдерстоун, – представилась Глория.
– Как же так? – фыркнула Софи. – Ты можешь зваться либо миссис Как-Там-Его-По-Фамилии, либо миссис Паркер, если не оформляла брак, но приставлять «миссис» к своей девичьей фамилии – это ни в какие ворота не лезет.
– Тем не менее именно это я и сделала, – возразила Глория. – Можете обращаться ко мне как угодно.
В ее голосе не прозвучало ни враждебности, ни даже равнодушия. Это были слова покаяния, слова той, которая сломала не одну жизнь и больше не заблуждалась на свой счет. У Софи шевельнулась первая жалость, которая тут же была раздавлена.
– А ты не можешь обращаться ко мне как угодно, – сказала ей дочь. – Я – Софи, запомни.
– Прости, – опять выдавила Глория. – Я читаю в журналах: «Софи то», «Софи это», а сама думаю: «Снова пишут про нашу Барбару». Софи… Чтобы привыкнуть, мне, наверное, потребуется время.
– У тебя его нет, – отрезала Софи.
– У тебя его нет, – отрезала Софи.
– Мы сейчас едем в Бейсуотер, в китайский ресторан «У Мина», – нас ждут Клайв и остальные, – сообщил Деннис. – Там не обязательно заказывать китайскую еду. Для вас могут приготовить бифштекс с жареным картофелем. Или омлет с жареным картофелем. Возможно…
– Если ты собираешься огласить все меню – не трудись, – сказала Софи. – Она с нами не поедет.
Не оглядываясь, Софи устремилась к ожидающему такси.
– Жаль, что так вышло, – виновато сказал Деннис.
– Я должна была хотя бы попытаться, – ответила Глория.
– Надеюсь, мы еще увидимся. – Деннис пошел вслед за Софи, но почти сразу остановился и повернул назад. Оставшись последним звеном между двумя мирами, он почувствовал, что просто обязан удерживать их вместе, и как можно дольше. – Вы сегодня заночуете в Лондоне, Глория?
– Да.
– Можно узнать где?
– Да. Конечно можно. Я остановилась в гостевом доме «Расселл-сквер». На самом деле находится он вовсе не на Расселл-сквер.
– Такое бывает. – Не дождавшись продолжения, Деннис спросил: – А где же?
– О, вы очень любезны. На Фэррингдон-роуд. Переночую – и утром домой. Выезжать буду около половины одиннадцатого.
– Понятно. – Он подумал, что не вредно было бы узнать ее координаты: до утра Софи вряд ли отойдет от гнева. – А кстати, где вы живете? Запишите, пожалуйста, подробный адрес.
Пока она шарила в сумке, ища какой-нибудь листок бумаги, такси успело скрыться из виду.
– Как неприятно, – сказала Глория. – Она уехала без вас.
– Ничего страшного.
– Передайте, что мне от нее ничего не нужно, – попросила Глория.
– Непременно.
Мать Софи говорила искренне, но Деннис понимал, что это не может быть правдой.
Схватив другое такси, он примчался в ресторан и увидел, что Софи сидит в одиночестве. Значит, Бог все-таки есть, подумал Деннис.
– О чем ты с ней разговаривал? – спросила Софи.
– Можно мне сначала промочить горло?
По воскресеньям алкогольные напитки подавали только до десяти вечера, и Деннис поспешил сделать заказ. Появление Глории выбило его из колеи, да и запись прошла неважно. Актеры старались (Нэнси – даже слишком), но, поскольку Барбара и Джим стали прибегать к помощи консультанта по вопросам брака и семьи, юмор отступил на второй план. Заказав бутылку пива и бокал вина, Деннис сначала выпил пиво, а потом уже ответил на вопрос Софи.
– Я спросил, где она живет.
– Зачем?
– На всякий случай.
– И где она живет?
– В Моркембе.
– Почему вдруг?
– Наверное, тебе лучше самой у нее спросить. Я не знал, что для проживания в Моркембе нужны особые причины.
– Так суетилась – и осела тут же, на побережье, буквально в нескольких милях.
Деннис хотел съязвить, что близость Моркемба к Блэкпулу – не та подробность, за которую сейчас нужно цепляться, но вовремя прикусил язык, когда сообразил, что за этим кроется. Понятно, что раньше Деннис об этом не задумывался, но матери, вообще говоря, не имеют обыкновения бросать своих детей и сбегать с начальниками, чтобы больше не возвращаться. Не иначе как на долю Софи в детстве и юности выпадали постоянные унижения и стыд. Глории следовало бы уехать куда подальше, в невообразимые, недосягаемые края: в Патагонию или на Тасманию.
– А что ей понадобилось в Лондоне?
– Наверное, повидаться с тобой.
– В этом вонючем Моркембе ноги моей не будет, – бросила Софи.
– И не надо, – сказал Деннис. – Я узнал, где она остановилась.
– Черт побери, – вырвалось у Софи. – И что мне теперь делать?
– Решай сама.
– Ты считаешь, я должна к ней съездить. Не зря же ты зацепился с ней языком.
– Нет, я вовсе так не считаю. Я просто хотел, чтобы у тебя был выбор. Мне не нужно, чтобы ты потом терзалась из-за совершенной ошибки.
– Вот в чем причина, – сказала вдруг Софи.
– Причина чего?
– До меня только сейчас дошло. Вот в чем причина, но меня разбирала такая злость, что я сразу и не поняла. А ведь это было ясно с самого начала. Я потому задумала стать знаменитостью, что понадеялась: вот мать прочтет обо мне в газете, увидит по телику – и обязательно меня найдет.
– А дальше что?
– А дальше я пошлю ее ко всем чертям.
– Ну что ж. Сказано – сделано.
– Но я этого даже не поняла. Потому что ужасно разозлилась. И сама не заметила, что происходит.
– Думаю, в таких обстоятельствах этого следовало ожидать.
– И что теперь?
– Все зависит от того, насколько тебе нужна довольно жалкая, сильно кающаяся немолодая женщина, которую ты некогда считала своей матерью.
– Вообще не нужна.
– Ты не ждешь от нее извинений? Мне показалось, она готова их принести.
– Вот черт. Наверное, жду, – выговорила Софи и добавила: – Спасибо тебе.
Тут появились Клайв, Нэнси и Билл – подвыпившие, шумные и дурашливые. Нэнси тут же принялась рассказывать, как ее знакомая ублажила бывшего министра прямо в ложе Королевского оперного театра. У Нэнси было подозрительно большое число знакомых, которые откалывали подобные номера, и при этом в ее историях всегда проскальзывали такие детали, которыми никто не стал бы делиться с посторонними. Клайв, судя по всему, тоже склонялся к мысли, что все это были плохо замаскированные автобиографические подробности, а потому слушал ее с восторженным и жадным вниманием, как мальчишка, сидящий по-турецки перед домашним радиоприемником во время трансляции «Дика Бартона»{72}.
– Отвезешь меня домой? – вполголоса обратилась Софи к Деннису в разгар изумленных ахов и громового хохота.
Если раньше Деннис решил, что Бог есть, то теперь, чудом заслужив себе переговорами с Глорией еще одну пятнадцатиминутную поездку на такси вместе с Софи, Деннис убедился, что Бог справедлив, благосклонен и мудр.
Взяв такси, Софи повезла мать в отель «Ритц» пить кофе: во-первых, она просто-напросто могла себе такое позволить, а во-вторых, знала, что матери это будет неудобно.
– А я успею на поезд в одиннадцать тридцать? – спросила Глория, когда поняла, что «Ритц» – это, вопреки легкомысленным заверениям Софи, не ближний свет.
– Ты торопишься?
– Если опоздаю, придется два часа ждать следующего.
– Смотря на сколько ты опоздаешь. Если приехать на вокзал в час двадцать пять, ждать останется только пять минут. Чем черт не шутит: вдруг мы разговоримся?
Эта реплика подсказала Глории, что до приезда в отель нужно молча смотреть в окно. Когда они входили в вестибюль, швейцар назвал Софи по имени и велел ей не спускать глаз с Джима; Софи рассмеялась и пообещала смотреть в оба. В «Ритце» она как-то раз уже побывала, встретила примерно такой же прием и, в частности, по этой причине захотела наведаться сюда с матерью.
Они сели на диван в просторном салоне и заказали кофе с печеньем.
– Это для тебя в порядке вещей? – поразилась Глория. – «Ритц» и все такое?
– Только если мне самой этого хочется. – Уловив в своих словах надменность, она добавила: – Но я почти все время провожу на работе. Или дома. Работы у меня по горло.
– Понимаю. Очень удобный диванчик, верно? Только на нем трудно усидеть прямо.
Софи все ждала и ждала неизвестно чего – наверное, чтобы мать проявила хотя бы проблеск интереса к пятнадцатилетнему отрезку жизни дочери, но Глория, наверно, увлеклась созерцанием мягкой мебели и таинственных постояльцев отеля.
– Это все, что ты можешь мне сказать? – спросила Софи. – Что диванчик удобный?
Она поклялась себе сохранять хладнокровие, но не сдержалась.
– Если честно, я просто не знаю, что сказать, – ответила Глория.
– Тогда зачем ты приехала?
Ее мать пожала плечами:
– Иначе не могла.
– Ты все эти годы жила в Моркембе?
– Нет, в разных местах. Он нашел работу в Болтоне, когда мы… когда мы там обосновались. Потом в Ланкастере. А в конце концов перебрались туда, где я сейчас живу, и он уехал.
– Куда?
– Не знаю. Очевидно, вернулся в Блэкпул.
– Ты была за ним замужем?
– Нет, он и без того жил припеваючи. Запретный плод сладок.
Никто из проходивших мимо них в «Ритце» не узрел бы в Глории никакой сладости. В лучшем случае, как поняла Софи, им виделся кусок булки с маслом. Но сама она всегда представляла маму как диковинную сласть. Выросшая под разговоры отца о бегстве изменницы Глории, Софи наряжала и подкрашивала материнский облик, начиняла кремом и джемом, покрывала глазурью. А теперь перед ней сидела блеклая женщина, прижимая к себе макинтош и потертый старомодный ридикюль, которому самое место – в ближайшей урне.
– Мне нечего сказать, Барбара. Софи. Правда. Ничего интересного, никаких тайн. Одна только длинная и скучная история ни о чем.
– Тогда ради чего это было? На что ты рассчитывала?