– Строить и не будут. Говорят – дорого, да и страшно: за морем не опробовано.
– Так пускай у нас пробуют.
– Пробовать чужими губами хотят, а я-то уже новый мост придумал – чугунный, тоже решетчатый.
– Куда этот везешь?
– На Шпалерную улицу, там дворец покойника Потемкина. При дворце пруд – Лиговка-река запружена. Через пруд перекинут будет мой мост, на удивление лягушкам. Так и кончилось все. И ты, Алеша Сурнин, и ты, Лев Сабакин, не воюйте много: плетью обуха не перешибешь. Прощайте, ребята!
– Господин Кулибин, – возразил Сурнин, – у нас в Туле и у вас в Нижнем Новгороде разве так говорят и так поступают?
– А как у вас поступают?
– А у нас, господин Кулибин, дерутся до последнего. Я сто раз подметки к сапогам подкину, на всех лестницах ступени сотру, а что придумал, на заводе попробую.
– Он молодой, Лев Фомич, – сказал Кулибин про Сурнина.
– Правильный, – ответил Сабакин.
Кулибин вытер рукавом губы и сказал:
– Так поцелуемся мы, все трое, тут, на улице. Не пропадет наша работа!
– Не пропадет, господин Кулибин!
Они поцеловались.
Сабакин и Сурнин сели в телегу, обернулись.
Мост издали казался легким, стройным и прочным.
Вокруг все переменилось: Нева текла в крепких стенах гранита; на диво выделанные набережные казались частями машины, сработанными на огромном станке.
Над скалою махом поднялся всадник и, простирая руку на север, возвещал о победах Петра и о торжестве искусного литейщика, отлившего изваяние.
Осенние, цвета отожженной меди, деревья Летнего сада казались через решетку такими стройными, что похоже было, будто кто-то хотел снять с деревьев копию и измерял их для этого с небывалой точностью.
– Восемь лет не даром прошли, – сказал Сабакин.
– Старика Кулибина жалко, – ответил Сурнин. – Пойду докладывать про станок свой в Коллегии. Ходьбы мне будет много.
– Может, тебе, Алеша, на Коллегию денег дать? – спросил Сабакин.
– Не надо, – ответил Сурнин. Он полез в карман и достал связку чугунных перстней, нанизанных на медную проволоку. – Мне Яша на дорогу подарил перстеньки с птичками зелеными, желтыми и алыми, сказал: «Дари начальству – пускай носят, только бы твоей работе ход дали».
– Дальновидный Леонтьев парень, – улыбнулся Сабакин, – понимает он людскую мелкость.
Глава двадцать вторая,
в которой кончается история Алексея Сурнина, начинается история Павла Дмитриевича Захавы и продолжается повесть о создании русского токарного станка.
По приезде Алексей Сурнин не сразу отправился в Тулу, потому что был связан с Петербургом, – он начал свою работу в Сестрорецком заводе. Здесь, под начальством директора, полковника артиллерии, построил он токарные станки с одним и двумя резцами.
Станки работали хорошо. Взяли их образцом на питерские заводы.
Десятого февраля 1794 года состоялось высочайшее повеление на имя генерал-губернатора тульского и калужского:
«Евгений Петрович, тульского оружейного мастера Алексея Сурнина, обучавшегося с успехом в Англии и показавшего на опыте искусство свое в делании разного рода огнестрельного оружия, повелеваем определить мастером оружейного дела и надзирателем всего до делания оружия касающегося, дав ему для обучения потребное число учеников, жалованья же производить ему по пятьсот рублей в год.
Пребываем вам благосклонными.
Екатерина»В том же году Сурнин был назначен надзирателем всего оружейного производства в Туле, получив чин титулярного советника.
В музее Тульского оружейного завода, расположенном на берегу старого заводского пруда, теперь покрытого зеленью, сохранились две сестрорецкие модели токарных станков: на обеих моделях суппорты, в которых закреплены резцы.
В одной из моделей работает сразу три резца, из которых каждый снимает стружку, все более и более глубокую.
По прибытии в Тулу Сурнин сделал и другие специальные токарные станки, которые потом поступили на завод Берда для массового производства их. Английский патент на самый примитивный станок с суппортом был взят в 1795 году, несколько лет спустя после изобретения Сурнина.
Восемь или десять мастеров – тут источники разноречат – были прикреплены к Сурнину для обучения.
В Туле Сурнин показал людям новый станок и начал его усовершенствовать. Он заказал новые станки в Петербурге, у Берда.
Никто не знал, что в Туле строятся машины, которые могут решительно влиять на исход будущих битв.
Знали про другое: про то, что земля в засеках у Тулы промерена и оказалось ее 36 тысяч 715 десятин. Деревья в засеках по императорскому приказу были сосчитаны – оказалось их 7 миллионов 800 тысяч.
Приказано было рубить ежегодно 1/150 дубового, 1/60 кленового, 1/40 липового и осинового дерева. Всего же в год рубить 163 тысячи 721 дерево.
Сосчитано было как будто и строго, но лес сильно поредел, река Упа обмелела, и портом города Тулы стал Алексин-на-Оке – туда приходили баржи с уральским железом через Каму, Волгу, Оку, и отсюда везли металл гужом.
В 1803 году венёвский купец третьей гильдии Федор Федорович Чеботарев починил и возвысил, чтобы сберечь весенние воды, плотину завода и получил за эту работу золотую медаль, но, впрочем, скоро после этого был уволен.
На его место, а также механиком, назначен был Павел Дмитриевич Захава, который расширил завод, ввел в него многие станки собственного изобретения и построил в Туле фабрику математических инструментов.
Менялся город: дворяне построили в Туле деревянные дома с колоннами, с фронтонами, с высокими залами для танцев и низкими комнатами для жилья.
Разбогатевший на Урале заводчик Левинцов построил в городе, недалеко от кремля, пышные каменные хоромы с парадными воротами, с дорогими наборными паркетами.
Когда умерла Екатерина, на престол вступил Павел. Он строил дворцы в Петербурге, велел красить в полосатый цвет шлагбаумы, начал разбор тульских дел, замышлял поход в Индию, но был убит в Михайловском дворце.
Говорят, что весть о смерти появилась в английских газетах тогда, когда император еще был жив и, сидя во дворце, прикидывал на карте дорогу мимо Арала, через неведомые степи, на Индию, для казаков атамана Платова.
Во всяком случае, смерть Павла произошла не без участия генерала Беннигсена – человека, с английской разведкой весьма связанного.
Англия воевала с Францией. Во Франции богатели купцы, сменялись правительства.
На лионских тканях сперва появились вытканные изображения пчел, как знаки трудолюбия, потом сменились изображением орлов, означавшим войну.
Мир воевал.
Миру нужно было много оружия.
Бледнолицый генерал Бонапарт стал императором и завоевывал земли для французских товаров. Англия воевала с ним, нанимала войска, устраивала союзы.
В России царствовал Александр.
Годы шли неспокойно. Мир попал в перестройку.
На фабриках начинали шуметь паровые машины, но все еще токари в Англии и во Франции держали резец в руках, все еще, изготовивши ружейные части, потом, при сборке, пригоняли их, подтачивали напильником.
Было так и на предприятиях Джона Вилькинсона, который богател в Англии, превращая в деньги чужие изобретения и труд.
Он строил чугунные мосты, использовавши идеи многих, в том числе и Кулибина; лил пушки, трубы, цилиндры для паровых машин, садовую мебель, сундуки; пытался делать из чугуна дома, заступы, игрушки, кирки, бритвы; много раз переживал неудачи и неустанно искал нового применения для металла.
Когда в 1805 году он умер, то похоронили его, согласно его завещанию, в чугунном гробу, что должно было послужить, по мысли Вилькинсона, завидным примером нового применения чугуна.
Рушились королевства, появлялись новые династии, сгинуло прусское могущество, поколебалась Австрия.
Старый Кутузов, сдерживая французов, и обманывая их, и отбиваясь егерями в бою под Шенграбеном, привел войска к Аустерлицу, но молодой Александр и молодой австрийский император сами командовали армиями. Старик Кутузов увидал поражение русской армии, был ранен в щеку и испытал немилость. Потом он, неохотно назначенный, сражался с турками, отступал, выжидал, накапливая силы, и наносил мощные контрудары.
Так шли годы.
Шло лето, созревала рожь. Было это в 1812 году.
Войска Наполеона перешли русскую границу, как переходили границы иных стран.
Сходились к Смоленску русские армии; отступая, Барклай враждовал с Багратионом, атаман Платов сдерживал французов.
Разговаривая на разных языках, пестрая, как политическая карта Европы, шла разномундирная великая армия.
Шли люди в медвежьих шапках, в шапках из рыси, в касках с конскими хвостами.
Шли люди в белых и синих мундирах, в плащах.
Горел Смоленск, горели поля.
Старый Кутузов организовывал ополчение.
В Петербурге еще светлы были ночи.
Перед памятником Петру круглые сутки маршировали ополченцы. Круглые сутки работал Сестрорецкий завод.
Училось ополчение и уходило на запад, к Полоцку.
Под Москвой ночами уже было темно. Но под Можайском, в день Бородина, тьма наступила раньше ночи, и в дыму вздрагивал огонь там, где сближаются крутые берега рек Москвы и Протвы.
Что же делает Лев Фомич Сабакин?
Лев Фомич на Ижевском заводе работает – ружья делает и строит облегчающие труд станки.
Дым стоит над Ижевским заводом. Молотами куют железные доски, заваривают стволы, шустуют. Обдирают их пилами на вододействующих станках, сверлят.
Трудно Льву Фомичу в Пермской губернии. Помощник его, офицер-черноморец Захава, тот, который возил железо на тульский завод, в Тулу уехал.
Лев Фомич один. Деньги, которые он получает, немалые – две тысячи в год – не проживает: хлеб и тот есть некогда. Ест у станков.
А главное дело – вода. Работают станки водой, она их вращает. Пруд заводской большой, а если злодей Наполеон займет Тулу, – а он уже под Тулой, – куда туляки пойдут, куда машины повезут? В Ижевск. А откуда он им воду возьмет?
Правда, Лев Фомич еще в 1806 году начал насыпать плотины выше: пускай заливает деревни – переселим.
Из двух тысяч рублей Лев Фомич полторы тысячи дает на оборону; мало, но сердце не так болит.
Ах, старость, захлопывает старость книгу… Не заглянешь, что будет дальше. Неужели умрешь, не дождавшись победы?
Что Захава делает? Отчего не пишет? Жаль, умер уже год тому назад Сурнин. Вот бы пригодился.
Трудно в Туле Павлу Захаве, потому он и не пишет Сабакину. Туляки на север ночью смотрят, пушки помаргивают там, за Подольском.
Обидели черноморца Павла Захаву, велели ему снять морскую форму, надеть мундир коллежского секретаря. Но не до мундира сейчас. Впрочем, титулярным советником был и Сурнин. Значит, есть в этом гражданском платье свой почет, и правильно то, что дали Сурнину чин больше.
Город шумит. Через город идут войска в мундирах из неокрашенного сукна, идут; приходят без ружей – уходят с ружьями.
Через город в тыл гонят скот; недавно прошли беженцы из Москвы – в каретах, на телегах, опять в каретах с разномастными лошадьми.
Шли, жаловались, пугали, шумели, приценивались к самоварам, продавали вещи и уходили.
Трудно в Туле. Главное – все вздорожало; правда, и заработки есть.
Тринадцать тысяч ружей в месяц делает Тула. Ружья в каждой кузнице сверлят, куют, а больше всего работают на заводе.
Но главное – вода!
Сто сорок четыре станка работают в Туле – сурнинские станки и станки Захавы. В Туле токарь резец в руках не держит, в Туле на сурнинском станке резец держит суппорт и точит ствол точно, отдельные станки точат винты, а другие станки пропиливают штыковые шейки – сразу по четыре. Шумит вода под колесами, шумят передачи, бегут приводные ремни, но воды не хватает.
Приходится станки везти на грузе. Подымут груз наверх – и идет он и тянет, как гиря часы, а рабочий отойдет, зарядивши станок, – станок работает сам.
Павел Захава совсем осунулся.
Идет он по двору. Стройку кончают у Кривого моста. Вывели здание на сплошном фундаменте для паровой машины. Идет рядом с Захавой другой немолодой туляк и говорит:
– Вы, Павел Дмитриевич, не беспокойтесь, уголь наш подмосковный вполне паровую машину поведет. Я все прознал. В Барнауле механик Ползунов паром в топку дул. Огонь совсем другой получался. Если ползуновская машина не работает, выдумка осталась. И вы, господин Захава, не беспокойтесь, еще торфу мы нарыли, насушили, а уголь у нас под ногами, в Чулковской слободе, а машина из Питера идет. С дутьем в топку дадут нам и уголек да и торф жар.
– Слушай, Кривоногов, – сказал Захава, – ты уголь ищи, только знай: машина на Валдае застряла, лошадей нет, и как ее нам привезти, не знаю.
– Ай-ай-ай, господин механик! Всю жизнь хотел в Туле уголек достать. Искал, искал, изголодал семью, думал: при войне нашего брата по голове некому бить будет – при войне тульская голова пригодится. Может, машину привезем народом.
– Павел Дмитриевич, – позвали Захаву, – вас генерал какой-то спрашивает, не наш, красноносый, большой, угрястый. По нашему ругается.
– Иду.
Комната, в которой находился английский генерал Вильсон, еще не просохла, полы пахли деревом. За окном видна Упа. Кривой мост, каменные свежие набережные, железные решетки, желтеющие березы.
Вильсон, высокий, красномундирный, узкоплечий, стоял у окна.
Смотрел, улыбаясь, на двор. На дворе высилось трехэтажное здание с большими окнами. Англичанин знал – затеяно то здание для паровой машины, а паровик застрял в дороге.
Англичанин услышал шаги за спиной и обернулся – перед ним стоял нестарый человек в небогатом чиновничьем мундире.
– Здравствуйте, мистер Сурнин. Вы ведь говорите по-английски?
– Говорю, сэр, но я не Сурнин. Господин Сурнин умер в тысяча восемьсот одиннадцатом году. Я механик в чине десятого класса, Павел Захава, из флота.
– Если бы здесь было больше людей, таких, как вы, или, лучше, если бы здесь у меня было хоть два морских лейтенанта нашего флота…
– Что бы вы делали, сэр?
– Мы бы распоряжались.
– Чем могу быть полезен? Может быть, вам лучше поговорить с генералом Вороновым? У нас распоряжается он.
– Жаль, что нет Сурнина. Ему кланяется господин Леонтьев. Он совсем теперь господин. Женился. Вы молчите? Почему вы не спросите на ком?
– Как-то не до этого…
– На племяннице фабриканта Эгга. Он фабрикант. Совсем англичанин. Может, он завтра будет баронетом!.. Ха-ха!
– Вы Леонтьеву скажите, что у нас его забыли: у нас мертвых с погоста не носят.
– Странные вы люди! Вот я мучаюсь здесь: я и в арьергардах и в авангарде. Какие плохие дороги! И зачем у вас такая странная манера так много от себя требовать. В Кронштадте лежат тридцать тысяч английских первосортных ружей.
– Слышал. Оружие это, господин генерал, не комплектное, оно без замков.
– Доделайте. А там, знаете, есть даже господина Леонтьева ружья. Мы друзья России. Вот вы поедете к нам закупать, и мы купим у вас шерсть, продадим сукно.
– Я не купец, я механик, обученный во флоте, – сказал Захава. – Мне место у станков или у парусов.
– Слушайте, господин Захава, я должен вас огорчить. Наполеон будет отступать из Москвы. Разум подсказывает, что пойдет на юг. Он пройдет здесь, через Тулу. Россия будет обезоружена. Все это будет сожжено, как сожжена Москва. Вы женаты?
– Женат.
– Передайте поклон вашей жене и скажите, чтобы она уезжала. Я уже отправил господина Луиса посмотреть дорогу. Лучше всего ехать на Одессу – чудный климат. Мы туда привезем железо.
– В Одессе нет реки, господин генерал. Чем будем вращать станки?
– Ну, они постоят. Мы завезем вам ружья.
– Между Тулой и Наполеоном, – сказал Захава, – русская армия, река Нара и река Ока.
– Русская армия отступила от Подольска. Я сейчас из деревни Вороново и видел господина Ростопчина. Он сжигает свой роскошный дворец – колонны и кариатиды стоят в пламени. Это очень красиво. Граф Ростопчин даже напомнил мне Нерона.
– Отстроится, – сказал Захава. – Может быть, у него другое помещение есть, или он к вам в Англию поедет. Он к вам, говорят, человек дружелюбный?
– Не будем шутить, у меня с собою предписание министра. Я хочу, чтобы вы не спорили со мной у генерала Воронова. Господин начальник завода Воронов вам поверит.
Вильсон передал Захаве бумагу. Механик прочел:
«1. Командиру Тульского оружейного завода, не останавливая работ, иметь верные сведения о движении неприятеля по направлению к Туле, дабы при достоверном и необходимом случае, уже имея секретное предписание, остановя работу, взяв мастеровых и инструмент, следовать по тракту к Ижевскому заводу.
2. Распорядиться по соглашению с тульским губернатором о наряде для сего подвод, а равно и доставления командиру оружейного завода сведений о положении неприятеля в губернии, различая действительные его движения от набегов мародеров, коих удобно не допускать к распространению посредством имеющегося в губернии внутреннего ополчения».
Захава бегло посмотрел бумагу.
– У нас эта бумажка давно переписана, – сказал Захава, – занесена в реестр, и мы собираем сведения, составляя из них экстракт для ответа.
– Я уже говорил с генералом. Какая медлительность здесь! Я вязну у вас!
Господин Вильсон отправился к губернатору на дом писать в Санкт-Петербург, князю Горчакову, жалобу и в Лондон сообщение.
Павел Захава решил пойти на доклад к генералу Воронову.
Генерал Воронов Николай Федорович недавно был в Москве.
Еще цвели липы в садах и на бульварах. Москва золотоглавая, белокаменная. На мелкой реке Москве у Кремля стояли баржи и лодки. Войска шли через город.
Генерала Воронова приняли вне очереди и сказали ему:
– Усилить выделку оружия, вместо обычных шести тысяч делать в месяц по тринадцать тысяч.
Велено: «Ежемесячно приготовлять в Туле на заводе ружей разного калибра: казенными мастерами семь тысяч, вольными фабрикантами три тысячи да старого ружья переделывать вольными фабрикантами три тысячи, а всего тринадцать тысяч».