Не так был устроен нартовский станок. У него резец был закреплен в суппорте и мог подаваться автоматически.
Закрепленный резец был еще на одном станке – во Франции, у герцога Орлеанского, который считал себя токарем-любителем. Заведен был тот станок после нартовского пребывания в Париже. Но у Нартова на станке суппорт, кроме того, передвигался во время обработки. Этого в мире нигде не было. Нартов станок свой переделывал неоднократно.
Дрожал пол в токарной, чуть звенели стекла в дубовых рамах. Сам токарь был беспокоен, хотя работа шла хорошо.
– Уйди, говорю, тульская твоя душа! – ворчал он, обращаясь к Батищеву.
Батищев стоял в углу. На нем кафтан из солдатского сукна, чисто вытертые штиблеты. Виски у Батищева уже давно поседели, но глаза смотрели по-прежнему упрямо.
– Не уйду! – ответил Батищев.
– Хоть бы ты жены слушался! Пускаю я тебя к себе как настоящего человека, зная твое прилежание, станок тебе показываю… Ну и уйди. Что, на иноземцев хочешь опять жаловаться?
Батищев смотрел на станок.
– Желаю доложить государю самонужнейшее дело, – ответил он, – о том, что на твоих станках точить можно не украшения разные, а части машинные – блоки и ружейные стволы.
– Я же станок измыслил, и я знаю, что на нем точить, и не твоего разума это дело! – ответил Нартов. – На мою придумку в Париже удивлялись. Но инструмент это царский, чтобы царь мог, пока точит, хоть с вице-канцлером Шафировым разговаривать: ему некогда резец держать.
– Придумано ладно, Андрей Константинович, но можно этими станками работать повсюду. Я вот измыслил станки в Туле, и работают они ежедневно. Ты бы царю доложил. Вот царь велел пушки и ядра делать по строгим размерам, чтобы не надо было во время боя заряд подбирать к орудиям. Пора, Андрей Константинович, на твоих станках всякую работу работать.
– В мире этого нет, Батищев. Рабочий человек сам резец держать умеет. Мои станки – для царской работы… А может, и в самом деле доложить?.. Занятное получится дело!
– Андрей Константинович, я на колени стану! Доложи царю! Царь ведь сам говорит, что мир могут дать только мячи чугунные. Пушек, значит, царю надо много.
– Мир близок, Батищев.
– Все равно ружья нужны да железо разное корабельное.
– Отстань! Не твое это мужичье дело! Столько вещей в мире и не надобно, сколько их на моем станке сделать можно.
– А я бы к твоим станкам, – ответил Батищев, – водяной привод сделал у себя на Охте, пушки начал бы сверлить из целых болванок.
– Разве доложить государю?..
Нартов посмотрел в окно. Догорали облака в небе.
По набережной шел высокий человек. Надеты на нем были калмыцкая шапка белой овчиной наружу и красный кафтан.
Человек шел размашисто, ступая большими ногами в меховых сапогах на сырые щепки. Полы кафтана отбрасывались при каждом шаге, и видно было, что они подбиты соболем.
Человек был высок, имел круглое смугловатое лицо с черными глазами, маленький нос и жесткие, оттопыренные усы над большим, тесно сжатым ртом.
Человек шел мимо новых домов, обшитых досками и раскрашенных под кирпич.
Он шел, и все ему кланялись, но останавливаться никто не решался, потому что то был царь Петр, и если он замечал, что кто-нибудь останавливается, то сейчас же начинал расспрашивать, что за дело такое у идущего, что он может в дороге медлить.
Так по набережной шел Петр, и все вокруг него торопились.
– Пошел вон! – закричал Нартов. – Вон сейчас же! Царь идет! Мальчишка, готовь царю колпак рабочий… Да нет, я сам, крути колесо!
Нартов сам достал матерчатый колпак и посмотрел на Батищева умоляюще.
– Уходи. Я доложу, может быть…
Петр подошел к домику. Шелестели на дубах пожелтевшие, не спадающие до весны листья.
Перед дверью, сняв шапку, стоял человек в тулупе.
Петр посмотрел на него сверху вниз.
– Батищев? – спросил он.
– Батищев, ваше величество, – ответил Яков. – Хочу доложить.
– Некогда. Не задерживай. Ты какой Батищев? С порохового?
– С порохового. Мастер.
– Так что же ты стоишь? Будет у меня триумф с фейерверком. Иди, порох нужен.
Царь вошел, почти достигая головою притолоки невысокой двери. Слышно было, как заскрипела лестница внутри дома.
«Может, доложит Андрей Константинович?..» – подумал Батищев.
В мастерскую Петр вошел так стремительно, что пламя свечей заколебалось. Он сбросил с себя красный кафтан, шапку, кинул парик в угол, напялил колпак и сел за станок.
Мальчик закрутил колесо; стальной резец, зажатый в суппорт, двигаясь по воле механизма, снял длинную медную стружку.
Царь думал.
Английский флот вошел в Балтийское море, стоит перед Ревелем, угрожает своими пушками, требует, чтобы интересы Англии были учтены при заключении договора со шведами.
Шла дипломатическая борьба между Россией и Англией. Англия поддерживала разбитую Швецию, для того чтобы не дать России укрепиться на Балтийском море. Английский флот крейсировал в Балтийском море под начальством адмирала Норриса.
Норрис отправил в Ревель письмо: «Король английский, государь мой, велел мне идти с эскадрой в это море для получения справедливого и умеренного мира между Россией и Швецией».
Чуть ли не четверть века шла война. Россия за это время переделывалась, кровью истекая, а англичане хотели богатеть чужой бедой.
Петр вытачивал модель пушки и думал.
– Позови Шафирова! – сказал он.
Царь точил и думал, как ответить резко и прямо, чтобы видно было, что сила и правда на его стороне.
Нартов двигался, как тень.
«Доложить или нет? – думал он. – Может, время?..»
Но тут тихо открылась дверь и в комнату вошел, кланяясь и сверкая серебром глазетового кафтана, черноглазый, толстобедрый барон Шафиров.
– Ваше императорское величество, – сказал он тихим, сладостным и восторженным голосом, – они не решатся.
– Еще бы! – сказал Петр и, обратившись к Нартову, приказал: – Стань у двери! Они победить не воюя хотят. Только у нас сердце бывалое, мы не сробеем. Стань у двери, никого не пуская. Пиши, Шафиров. Мы им такое слово выточим, что они его вовек не забудут.
Глава седьмая,
в которой рассказывается о том, как плыл через море сержант понтонной роты Яков Батищев.
Год тому назад погиб воинственный, неутомимый шведский король Карл XII. Погиб он в 1718 году при осаде Фредериксгальда. Северная война угасала. Англичане поддерживали ее так, как поддерживают огонь костра, сдвигая и прижимая друг к другу головешки. Английские корабли вошли в Балтийское море с боевыми вымпелами на мачтах.
Шведы согласны были «уступить» Петербург и Нарву, нами давно занятую, но спорили о Риге и Ревеле – богатых городах.
Англичане поддерживали шведов, крейсировали в море.
Тянулись голубые дни и белые ночи 1719 года.
Навстречу английской эскадре к Зунду вышли русские корабли, окликнули англичан через переговорную трубу. Флотский поручик Головин спросил, какие намерения у гостей в не ихнем Балтийском море. Англичане ответили, что они пришли наблюдать и предлагают посредничество между Россией и Швецией, а пока протестуют против того, что русские корабли осматривают чужеземные суда в море и не позволяют провозить в Швецию порох, свинец и пеньку.
В те дни получил сержант Батищев приказание явиться в Галерную гавань и наблюдать за погрузкой коней и артиллерии на легкие суда. Надел он свой мундир команды порохового завода – синий, с белыми воротником и отворотами.
Заплакала Татьяна, утешал ее старый солдат, велел за детьми смотреть да жить тихо – ничего, что сам хозяин ушел.
Плакала Таня, говорила:
– Какое тут житье, когда ты в море уплывешь, в море холодное, в море дальнее…
– А ты, Таня, не причитай, и море не дальнее – оно в нашей околице. И чего ты боишься? Я-то за тебя больше бояться буду: ты ведь на пороховом заводе живешь… Смотри, Таня, чтобы, когда в пороховой амбар ходят, фонарь бы брали, а не лезли дуром с лучиной.
– Посмотрю, соколик.
– И детей на Неву купаться не пускай: Нева студеная.
– Не пущу, батюшка, хватит с них заводского пруда.
– Ну, посидим на прощание, Танюша. Смотри у меня за детьми и нашим пороховым заводом…
– Посмотрю, Яшенька!
В нешироких заводях Галерной гавани стояли мелкие суда; среди них галеры казались великанами. Борты большинства галер не высмолены, дерево еще не потемнело, только краснели носы галер.
По помостам, боязливо перебирая ногами, шли на галеры казачьи кони, еще не сбросившие с себя зимней мохнатой шерсти; пехота вкатывала пушки, носила ядра.
Весенняя ночь была светла.
Рядом с галерами стояли понтоны, лайбы и беспалубные лодки.
Батищев вошел на пахнущую смолою палубу галеры.
Была великая тишь; галерные паруса висели, плоская волна входила в заводи гавани и качала отражение галер. Тогда, пугаясь, робко ржали и стучали ногами лошади в трюмах.
Заскрипели в уключинах весла, двинулись галеры. Уходил Петербург со шпилями, прямыми дымами, показался Котлин с одинокими деревьями на плоских берегах: здесь фрегаты пошли на буксире лодок. Пошли еще тише.
Заскрипели в уключинах весла, двинулись галеры. Уходил Петербург со шпилями, прямыми дымами, показался Котлин с одинокими деревьями на плоских берегах: здесь фрегаты пошли на буксире лодок. Пошли еще тише.
Заря розовела, начал дуть ветер. Оживали фрегаты, развертывались на них розовые от восхода паруса.
Быстрее пошли галеры. На них тоже подняли на помощь гребцам паруса.
Уже полсуток стонали весла. Прохладный ветер дул в весельные дыры. Отблески волн сверкали, дымчато отражались на стенах трюма.
– Нажмите, братцы! – говорил Батищев. – Не на турку работаем. Или вас не щами кормят?
Солдаты в зеленых кафтанах, в алых, надетых по случаю морской сырости плащах-епанчах, закинутых на плечи, садились на смену галерникам.
Под веслами рвалось в куски море.
Двадцать лет воевала страна.
Гребли солдаты, гребли колодники, ослушники, стрельцы-бунтари, раскольники, ябедники, нетчики, провинившиеся купцы, самовольные лесорубы, монахи и иной народ, покорный и непокорный, неустающий народ.
Скоро сутки, как шли через море на парусах и веслах. Шли за миром. Шли на Швецию, зная, что могучий английский флот может напасть на суда.
Вот уже засинел берег Швеции.
– Нажмите, братцы! – говорил Батищев. – Пора кончать. Завоевались шведы. У меня, может, дома щи стынут… Дайте-ка я сам сяду за весло.
Снял Батищев синий мундир и нажал на валек руками и широкой грудью.
Не только волей Петра шли – нажимали на весла солдаты, ослушники, нетчики.
Гребла бродячая и оседлая, домовитая и любящая гулять, неутомимая Россия.
Бледные волны Балтийского моря пересеклись синими следами галер, и стало оно похожим на множество волнующихся по ветру андреевских флагов.
Восемнадцатого июля караульные шведские суда увидели русских у своего берега, и в тот же момент в легком сумраке северной летней ночи закраснели по всему берегу свитые с дымом сигнальные огни.
В узких фиордах было совсем тихо; приставали русские к пристаням, срубленным из доброго соснового леса, хватались руками за мокрые сваи, бережно подводили галеры.
– Здравствуйте, шведы! – сказал Батищев. – А лес у вас вроде как у нас, смолой пахнет.
На берегу, в тумане, стоял звонкий, высокий сосновый лес.
Налаживали помосты, выкатывали на руках артиллерию, выводили коней, кони фыркали, нюхали землю, радостно ржали.
В лесу кто-то стрелял.
Вдруг огонь побежал неширокой волной по хвое, покрывающей землю; огонь охватывал деревья, взбегал вверх по красно-лиловой коре, на ветках обращался в белку с красным огненным хвостом и начинал прыгать с сосны на сосну. За лесом стояли дома, сложенные из валунов, добрые каменные хлева, мрачные кирхи и лежали мощеные дороги.
Конница прошла через тихие деревни.
Вот они, шведские шахты, шведские заводы, вот их водяные колеса, вот и домны, похожие на башни, вот шлюзные ворота, похожие на ворота крепостные!
Удар был нанесен в самое сердце Швеции. Люди, которые торговали железом во всем мире и, чтобы лучше торговать, добивались мирового владычества, теперь теряли свои заводы.
А в тылу лодки ходили между шведским и русским берегом через море, как через речку, увозя в Россию оружие и железо.
Шведы ждали – английский флот соединится с шведским и пойдет против Петра, – но царь громил их берега не колеблясь.
Шведы отправили к Ревелю свои корабли. У острова Наргена, с которого видны высокие ревельские башни Вышгорода и торговые суда, спрятавшиеся у стен крепости, шведы встретили англичан и вместе начали обстреливать остров. Обстреляли остров и сожгли на нем баню и избу.
В голландских газетах появилась анонимная статья, господином Шафировым написанная. Шафиров заявлял иронически, что эта победа столь велика, что надо ее разделить между Швецией и Англией: он предлагал баню засчитать английской победой, а избу – победой Швеции, чтобы союзники не ссорились.
Вскоре князь Михайло Голицын разбил шведский флот и захватил четыре фрегата.
Жестокая буря проносилась над Санкт-Петербургом.
Нева поднялась и выступила из берегов и забелела от пены.
Уже была середина октября.
Вернувшийся Батищев был поставлен со своей ротой на караул у церкви св. Троицы, что против Петропавловской крепости. Здесь когда-то росла большая сосна. Про ту сосну в народе говорили, что при наводнении ее зальет до вершины.
Петр велел сосну спилить, и от нее остался большой пень. Рядом с пнем стояла высокая деревянная пирамида.
Под крутыми парусами по бурной Неве шел русский флот. Впереди наши галеры, за ними шведские пленные суда с русским флагом поверх шведского, а sa ними опять наши фрегаты.
Перед Адмиралтейством отдали якорь.
Со стен крепости прогремел сто пятьдесят один выстрел.
Петр вышел к пирамиде и сказал:
– Товарищи, братцы мои, кто бы из вас за тридцать лет перед сим мог подумать, что буду я с вами на Балтийском море корабли водить и строить и что мы на старых наших землях, вновь нашим трудом и храбростью завоеванных, город воздвигнем, кто бы подумал, говорю я, что будет к нам от всех такое почитание? Славу возглашаю я, – сказал он, – храбрым, победоносным солдатам и мастерам российского корня!
– Ура! – ответили толпа и войско.
Глава восьмая,
о том, что делал Батищев во время войны и мира.
Плыла Нева, несла на себе новоманерные барки.
Строился Петербург, воздвигались в нем деревянные, мозаиковые и каменные здания.
Деревянные здания обшивали тесом и раскрашивали под кирпич.
Тесу в Петербурге нужно было много и для инженерного строения.
В 1720 году, в середине февраля, по определению Главной артиллерийской канцелярии, на охтенских пороховых заводах решено было построить пильную мельницу по чертежам Якова Батищева и под его надзором.
Вскоре мельница была построена, пилила она тес и брусья для разных построек и для артиллерийского ведомства. Работа на ней производилась день и ночь безостановочно.
Батищев предложил построить еще вторую пороховую мельницу на речке Луппе, представил об этом проект, проект долго ходил по инстанциям; решено было наконец строить Батищеву эту мельницу, и было ему внушено, чтобы смотрел он за строением накрепко, а для большего взыска определен был сам Батищев комиссаром.
Так снял солдат свою епанчу.
Комиссар Батищев донес летом, что сваи под мельницу набиты, а для дальнейших работ нет ни материала, ни рабочих, ни сметы. «А строить мельницу, я полагаю, – писал служивый, – надо в сухменное время, когда воды мало и тепла она и возможно в ней работать человеку». И просил он потому отпустить ему денег полторы тысячи рублей на припасы и на наем рабочих.
Ту бумагу коллегия слушала и постановила: приказать комиссару Батищеву строить в нынешнее удобное время мельницу с прилежанием и, что если это строение его, Батищева, нерадением построено не будет и учинится в работе остановка, взыскать убытки с него, со штрафом.
Комиссар Батищев мельницу построил, но опять донес, что воды в пруде много, и, чтобы та вода не пропадала, просил еще разрешения построить пильную мельницу у приказа, перестроить палисад вокруг старого завода, так как «в старом городке великое утеснение в строении и может быть от того пожарный случай».
Слушали донесение в коллегии, постановили: бумагу подшить к делу.
Шумела вода на новой запруде, шумели батищевские передачи.
Шла война. Тянулись переговоры.
Империя строилась.
Придумал Батищев новые лафеты, к лафетам такие колеса, чтобы они не рассыхались никогда, потому что сделаны они без втулки, а сами спицы, расширяясь и сходясь друг к другу, образуют как бы свод вокруг оси лафета.
На этих лафетах ходили русские пушки на далекие рубежи.
Шел октябрь 1721 года. Батищев вечером сказал Тане:
– Стреляют что-то…
Действительно, там, внизу реки, в Петербурге, бухали пушки.
– Может, лед идет, Яша?
– Лед-то идет, но не потому канонада. Посмотрим, Таня. Оденься потеплее.
Вышли. Осень, дождь. Шумит река. Ветер скрипит одинокими соснами, оставленными на вырубках.
Дальний Питер чуть виднеется.
Пахнет морем, осенним листом и сосновой щепой.
Уже скоро ночь. И вдруг загорелись за Невой пламенем фитили, образуя синеватыми линиями здание со столбами и шпилями. Рядом со зданием появились два воина в синем огне; один – с правой стороны – имел на щите русского двуглавого орла; у левого воина на щите были изображены три шведские короны. Русский богатырь протянул руку с мечом – и пал швед.
Гремели салюты, а над Батищевым ветер качал высокие, синие, при свете фейерверков, сосны. Они качались, вплетая в ветер зеленые своп ветки. Огни салютов удлиняли тени, тени сосен бежали, качаясь, по Охте, по Неве.
Тут в небо поднялись ракеты, над городом загорелся щит, и на щите был виден русский воин, топчущий конем змею.
То была любимая потеха Петра – фейерверк.