– Трис… – начинает он.
Но я и понимать не желаю. Я встаю.
– Что ж, ты рассказал мне об Эдит, я тебе – о нашей матери. А теперь – прощай.
Иногда, он вызывает во мне сочувствие, а иногда – я буквально вижу, как мои руки сжимаются на его горле. Но на этот раз мне просто хочется убежать. Выхожу из комнаты, и мои ботинки скрежещут на кафельном полу, пока я лечу обратно в отель. Я останавливаюсь, когда чувствую цитрусовый запах.
Тобиас стоит в коридоре. Я запыхалась, кровь сильно шумит у меня в ушах, меня переполняют удивление, гнев и тоска.
– Трис, – окликает Тобиас. – Ты в порядке?
Я качаю головой, и вдруг со всей силы прижимаю его к стене и нахожу его губы. Какое-то мгновение он пытается оттолкнуть меня, но потом отвечает на мой поцелуй. Все уже неважно. Мы не были вместе много дней, недель, месяцев и столетий.
Его пальцы гладят мои волосы, и я держусь за него руками, чтобы не упасть, мы упираемся друг в друга, как два клинка, застрявшие в патовой ситуации. Он сильнее всех, кого я знаю, и горячее, чем любой другой. Он – моя великая тайна, которую я сохраню до конца жизни. Тобиас страстно целует меня в шею, проводит руками по моему телу и обхватывает меня за талию. Я цепляюсь пальцами за его ремень, мои глаза закрываются. В этот момент я точно знаю, чего хочу: сбросить с себя всю одежду, уничтожить все, что разделяет нас, наше прошлое, настоящее и будущее.
Но в коридоре раздаются шаги, смех, и мы испуганно отшатываемся друг от друга. Кто-то, похоже, Юрайя, свистит, но я едва его слышу. Тобиас пристально смотрит на меня. Мы оба молчим.
– Заткнись, – наконец кидаю я Юрайе, не отрываясь от милого взгляда.
Юрайя и Кристина проходят мимо нас в комнату. Мы с Тобиасом идем вслед за ними, будто ничего не случилось.
23. Тобиас
Едва моя распухшая от мыслей голова касается подушки, я слышу хруст под моей щекой. Под наволочкой – записка. «Встретимся у входа в отель в одиннадцать. Нита»
Смотрю на Трис. Она растянулась на раскладушке, прядь волос, накрывшая ей лицо, слабо колышется. Не хочется ее будить, но я чувствую себя странно: ведь я отправляюсь ночью на встречу с чужой девушкой. А только что мы поклялись быть честными друг с другом. Гляжу на часы: 10:50. Нита – просто друг, к тому же у нее наверняка срочное дело. Завтра я сообщу обо всем Трис.
Откидываю одеяло и сую ноги в ботинки, последнее время я сплю, не раздеваясь. Прохожу мимо кроватей Питера и Юрайи. У последнего из-под подушки выглядывает фляжка. Аккуратно вытягиваю ее и прячу под одеяло на одной из пустых коек. Мне стыдно, что я присматриваю за ним далеко не так хорошо, как обещал Зику.
Выхожу в коридор, завязываю шнурки, приглаживаю волосы. После того, как я покинул альтруистов, я не стригусь. Мне хотелось, чтобы лихачи видели во мне потенциального лидера, но я скучаю по-старому ритуалу, по стрекотанию машинки для стрижки. Мои руки еще помнят заученные осторожные движения. Когда я был маленький, отец стриг меня в коридоре на верхнем этаже нашего дома. Он был неаккуратен и царапал мне то затылок, то ухо. Но он никогда не ворчал. Мне кажется, это кое о чем говорит.
Появляется Нита, постукивая каблучками. Сегодня на ней белая футболка с короткими рукавами, волосы откинуты за спину. Она улыбается одними губами.
– Ты какая-то встревоженная, – говорю я.
– Так и есть, – отвечает она. – Пойдем.
Она ведет меня полутемными коридорами, почти пустыми, если не считать редких уборщиков. Похоже, они знают Ниту: каждый приветственно ей машет. Она зябко засовывает руки в карманы. Когда мы случайно встречаемся взглядами, она быстро отводит глаза.
На двери, через которую мы проходим, нет сканера, очевидно, ее не нужно запирать. За ней – круглая комната, с люстрой из стеклянных подвесок на потолке. Полы – из темного полированного дерева, а стены покрыты бронзовыми листами. На них начертаны имена. Их – тысячи, если не больше.
Нита останавливается и широким жестом обводит помещение:
– Здесь – родословные жителей города Чикаго, – говорит она, – ваши генеалогические древа.
Приближаюсь к одной из стен и читаю имена, пытаясь найти знакомые. В конце концов, обнаруживаю: Юрайя Педрад и Иезекииль Педрад. Возле них – буковки «ЛЛ» и точка рядом со словом «Юрайя». Ее вырезали совсем недавно. Думаю, его так пометили потому, что он – дивергент.
– А где здесь мое? – спрашиваю я.
Она пересекает комнату и дотрагивается до одной из панелей.
– Поколения считаются по женской линии. Вот почему в записях Джанин сказано, что Трис – это второе поколение, ведь ее мать родилась за пределами города. Но мы никогда не узнаем, как Джанин это выяснила.
С трепетом приближаюсь к панели, на которой написано мое имя. Вижу вертикальную линию, соединяющую Кристин Джонсон с Эвелин Джонсон, и горизонтальную – от Эвелин Джонсон к Маркусу Итону. А под ними находится и Тобиас Итон. Буквы рядом – «АЛ», и тоже есть точка, хотя на самом деле не дивергент.
– Первая буква – твоя фракция по рождению, – объясняет Нита, – а вторая – фракция, выбранная тобой. Они думали, что так они проследят путь генов.
Буквы, возле имени моей матери: «ЭАБ», где «Б», очевидно – обозначение для бесфракционников. Напротив моего отца: «АА» и – точка.
Я смотрю свое генеалогическое древо. Это некая карта, которая показывает мне то, что я связан с ним. Навсегда.
– Спасибо, – грустно говорю я. – Но не пойму, зачем нужно было делать это посреди ночи?
– Чем раньше, тем лучше. И еще мне нужно поговорить.
– Что-нибудь бодрящее, вроде того, что генетические проблемы далеко не определяют мою личность?
– Нет, о другом, – усмехается она.
Нита прислоняется к бронзовой панели, прикрывая плечами имя Эвелин. Я отступаю назад, не хочу находиться к ней настолько близко. Я даже вижу желтоватое колечко вокруг ее зрачков.
– Наша вчерашняя беседа… короче, я тебя тестировала. Следовало проверить, как ты отреагируешь на новую информацию и можно ли тебе доверять, – признается она. – Если бы ты принял то, что я сказала о твоей ограниченности, ты бы не прошел испытание. – Теперь ее плечо уже закрывает имя Маркуса.
– Никому не нравится носить ярлык «поврежденного», правда? – добавляет она.
Вспоминаю, с какой горечью она говорила мне о своей татуировке, как будто это что-то постыдное. Мое сердце начинает биться сильнее, я чувствую, как пульсирует жилка на шее. Сейчас в ее голосе вновь проявилась та же тоска. Я боюсь того, что она скажет, и одновременно меня охватывает надежда.
– Здесь полно неприятных секретов, – продолжает она. – Например, к «ГП» относятся как к расходному материалу. Но некоторые из нас не собираются просто сидеть и ждать свой участи, сложа руки.
– Что ты имеешь в виду под «расходным материалом»? – уточняю я.
– Преступления, которые были совершены против таких людей, как мы, – ужасны, – поясняет Нита. – И засекречены. Я могу предоставить тебе доказательства, но позже. У нас есть причины действовать против Бюро, и мы хотим, чтобы ты к нам присоединился.
Я прищуриваюсь.
– Что конкретно вам от меня надо?
– Пока что я хочу только дать тебе возможность увидеть реальный мир за пределами Резиденции.
– А что ты хочешь взамен?
– Надежную защиту. Я собираюсь в опасное место, но никому из Бюро не могу об этом сказать. Ты – чужой, к тому же я уверена, что ты сумеешь нас защитить. Если ты пойдешь со мной, ты узнаешь все как есть.
Она кладет ладонь на грудь, будто дает клятву. Я настроен скептически, но любопытство сильнее меня. Совсем не трудно представить, что Бюро занимается гадостями. Каждый руководитель, которого я встречал, творил что-то эдакое. Взять хотя бы моего отца, возглавлявшего альтруистов. Но за рамками всех этих подозрений, обоснованные они или нет, внутри меня зреет надежда, что на самом деле я окажусь неповрежденным, что я – нечто большее, чем исправленные гены, и что именно это я смогу передать своим детям. Поэтому я решаюсь пойти с ней. Никогда не поздно будет передумать.
– Хорошо, – соглашаюсь я.
– Во-первых, – произносит она, – ты не должен никому проболтаться, даже Трис.
– Она заслуживает доверия, – упираюсь я.
– Но у нее нет необходимых нам навыков и умений, а мы не хотим никого подвергать напрасному риску. Хотя Бюро плевать на нас. Кстати, если мы сами уверены, что не «повреждены», значит, их эксперименты и прочее – пустая трата времени. Но никто не захочет услышать, что работа, которой они себя посвятили – бесполезна и бессмысленна, верно?
Она права. И наши фракции – просто искусственная система, придуманная учеными, чтобы держать нас под контролем.
– Если ты расскажешь ей, то лишишь ее права выбора, – заявляет Нита. – Ты заставишь ее стать соучастницей преступного заговора. Ты должен защищать Трис.
Провожу пальцами по своему имени, вырезанному на металлической панели: Тобиас Итон. Вот мои гены и мой беспорядок, не хочу втравливать Трис в переделку.
– Ладно, – говорю я.
Луч фонарика скачет вверх-вниз, пока мы идем по коридору. В его конце берем сумку из подсобки, Нита ко всему подготовилась заранее. Она ведет меня в глубь подземных коридоров Резиденции, мимо того места, где собираются «ГП», здесь совершенно темно. Наконец она приседает и шарит рукой по полу, пока ее пальцы не находят защелку. Она протягивает мне фонарик и поднимает дверцу.
– Эвакуационный туннель, – поясняет она. – Его отрыли, когда здесь обосновалось Бюро, чтобы всегда был способ выбраться наружу во время какой-нибудь чрезвычайной ситуации.
Она достает из сумки черную трубку, что-то в ней поворачивает. Трубка загорается искрящимся огнем, отсвечивающим красным на ее коже. Она осторожно бросает эту штуку вниз, и та падает на глубину нескольких футов. Нита садится на край и вместе с рюкзаком пропадает в отверстии.
Наверное, это – короткий путь вниз, но мне мерещится нечто большее, чем просто дыра в полу. Я сажусь, вижу силуэт моих ботинок на фоне красных искр и прыгаю вниз.
– Ну как? – спрашивает Нита.
Я поднимаю фонарик, а она – факел, и мы идем по туннелю, достаточно широкому и высокому для того, чтобы идти бок о бок и выпрямившись в полный рост. Воздух здесь сырой, затхлый, пахнет гнилью и плесенью.
– Я и забыла, что ты боишься высоты.
– Зато я не боюсь многого другого, – резко отвечаю я.
– Не надо от меня защищаться, – ее голос серьезен. – Кстати, я хотела тебя кое о чем спросить.
Я перешагиваю через лужи, подошвы моих ботинок вязнут в песке.
– О твоем третьем страхе, – произносит она. – Ты боялся стрелять в ту женщину. Кто она?
Луч света от фонарика в моей руке – единственная наша путеводная нить в этом туннеле. Я отодвигаюсь, чтобы между нами оставалось больше пространства, – хочу, чтобы наши руки случайно соприкасались в темноте.
– Никто, – говорю я. – Страх относился не к ней, а к самому факту выстрела.
– Ты боялся стрелять в людей?
– Нет, – поясняю ей, – я боялся своей силы, которая способна убивать.
Она умолкает, я тоже. Насколько же странно звучали мои слова. Сколько молодых парней боятся, что внутри них сидит монстр? Но ведь сыновья должны стремиться стать похожими на своих отцов, а не содрогаться при одной мысли об этом.
– Мне всегда было интересно, что бы я увидела в комнате страха, – говорит она глухим голосом, будто читает заупокойную молитву. – Иногда я чувствую, что мир – просто ужасен, а порой я ощущаю себя храброй.
Я киваю. Мы продолжаем идти за мечущимся лучом фонарика, наша обувь шаркает по земле, нас овевает затхлый воздух.
Наконец, туннель поворачивает, и я чувствую запах свежего ветра, настолько холодного, что вздрагиваю. Выключаю фонарик, и лунный свет ведет нас к выходу.
Мы выбираемся наружу, где-то на пустыре. Вокруг нас – руины здания и разросшиеся деревья, своими корнями разворотившие тротуар. На стоянке, в нескольких футах от нас – старый пикап, его кузов покрыт выцветшим брезентом. Нита пинает одну из шин, проверяя ее, а затем забирается на сиденье водителя. Ключ уже вставлен в замок зажигания.
– Чья машина? – осведомляюсь я.
– Она принадлежит людям, с которыми мы собираемся встретиться.
– И кто же они?
– Друзья.
Я не знаю, как она находит путь по лабиринту улиц, уверенно ведя пикап между выпирающими корнями деревьев и упавшими уличными фонарями. Она даже мигает фарами животным, которых я едва успеваю замечать. Вдруг я вижу, как прямо перед нами на дорогу выскакивает длинноногое поджарое существо. Нита резко тормозит, чтобы не налететь на него. Уши зверя дергаются, а темные круглые глаза смотрят на нас с любопытством ребенка.
– Красивый, правда? – говорит она. – До того, как приехала сюда, я ни разу не видела оленей.
Зверюга в нерешительности останавливается. Нита давит на клаксон, и олень убегает. Она трогается с места, увеличивает скорость. Вскоре мы выезжаем на широкую, открытую дорогу, проходящую над теми самыми железнодорожными путями, по которым мы с друзьями шли в Резиденцию. Мы направляемся на северо-восток.
Проходит довольно много времени, прежде чем я снова вижу электрический свет. Он горит в узкой кривой улочке. Лампочки болтаются на проводах, натянутых между уличными фонарями.
– Мы на месте, – Нита резко выворачивает руль, направляя пикап в проем между двумя кирпичными зданиями. – Загляни в бардачок. Я попросила их дать нам оружие.
Открываю отделение перед собой. Там, на ворохе старых оберток от шоколадок лежат два ножа.
– А ты можешь управляться с ножом? – спрашивает она.
Лихачи учили своих адептов метать ножи до того, как Макс ввел изменения в процедуру инициации. Но это происходило прежде, чем я вступил во фракцию. Мне ножи никогда не нравились, просто пускание пыли в глаза, а не полезный навык.
– Нормально, – отвечаю с усмешкой. – Хотя я никогда не думал, что это мне когда-нибудь пригодится.
– Я догадывалась, что лихач окажется хорош… Четыре, – отвечает она, улыбаясь.
Она берет больший из двух ножей, а я – тот, который поменьше. Нажимаю на тугую ручку двери, и мы выбираемся в переулок. Окна надо мной моргают: там горят свечи или фонарики. Один момент я гляжу вверх, замечаю чьи-то космы и пару любопытных глаз.
– Здесь кто-то живет, – шепчу я.
– Мы на границе, – произносит Нита, – в двух часах езды от Милуоки, крупного центра к северу отсюда. В наши дни люди обычно не рискуют слишком далеко уходить от городов, даже если хотят оказаться вне зоны влияния правительства, как местные.
– Почему они хотят жить вне зоны влияния? – интересуюсь я.
Прямо-таки бесфракционники. Они всегда были голодны, зимой у них царил холод, а летом они мучились от жары. Сплошная борьба за выживание.
– Они – генетически поврежденные, – говорит Нита, быстро взглянув на меня. – Они равны в правах с генетически чистыми, но только на бумаге, юридически. На самом деле они беднее, и практически невероятно, что их наймут на хорошую работу. Проблема возникла, начиная с Войны за Чистоту более века назад. Для людей на Окраине оказалось более приемлемым отречься от связей с обществом, а не пытаться решить задачу изнутри, как намерена сделать я.
Думаю о татуировке на ее коже – разбитом стекле. Интересно, когда она получила ее? Почему в ее взгляде столько тревоги? Что толкнуло ее стать революционеркой?
– А как вы все планируете?
Она крепко сжимает губы, потом отчеканивает:
– Отняв у Бюро немного полномочий и власти.
Переулок выходит на широкую улицу. Я вижу людей. Некоторые бредут по обочинам, другие – прямо посередине дороги, многие покачиваются, в руках у них бутылки. Все очень молоды – не так уж много взрослых здесь, на Окраине.
Слышу какие-то крики впереди и вижу на тротуаре осколки стекла. Там дерутся двое, размахивая руками и ногами, вокруг них – толпа зрителей. Я хочу туда пойти, но Нита хватает меня за руку и тащит меня в сторону.
– Нашел время для геройства, – шипит она.
Подходим к входу в строение на углу. Здоровенный бугай стоит рядом с дверью и подбрасывает в руке нож. Когда мы начинаем подниматься по ступенькам, он на миг прекращает свое занятие, перекладывает нож в другую руку и снова начинает его подбрасывать. Рука вся покрыта кривыми шрамами. Глаза у него как у того оленя на дороге.
– Мы здесь, чтобы просто увидеться с Рафи, – говорит Нита ему. – Мы из Резиденции.
– Заходите, но ваши ножи останутся здесь, – говорит этот человек.
Его голос выше и мягче, чем я ожидал. Может даже он вообще – джентльмен, если таковые в этом месте встречаются. Впрочем, вряд ли, скорее всего, он даже не знает, что означает это слово.
– Ни за что, – заявляет Нита.
– Эй, Нита, ты, что ли? – раздается откуда-то изнутри очень выразительный, даже музыкальный голос.
Он принадлежит невысокому человеку, выглядывающему из-за двери.
– Разве я не говорил тебе, чтобы ты просто впустил их? Входите.
– Привет, Рафи, – говорит она с заметным облегчением. – Четыре, это Рафи. Он – большой босс на Окраине.
– Приятно познакомиться, – улыбается Рафи и жестом предлагает нам следовать за ним.
Мы оказываемся в просторной комнате, освещенной свечами. Повсюду расставлена деревянная мебель и столы. В углу сидит женщина. Рафи усаживается в кресло рядом с ней. Хотя они непохожи друг на друга, она – рыжая и пышнотелая, он – темноволосый, тонкий и гибкий, как хлыст. Но в них обоих чувствуется что-то общее.
– Оружие на стол, – произносит Рафи.
Нита подчиняется. Я делаю то же самое. Женщина напротив нас кладет на стол пистолет.
– Кто это? – спрашивает она, кивая головой в мою сторону.
– Мой помощник, – говорит Нита, – Четыре.
– Что еще за Четыре?
Она спрашивает без насмешки, как часто бывает, когда люди интересуются моим именем.
– Имя, которое он получил внутри экспериментального города, – объясняет Нита. – За то, что у него только четыре страха.