Джоанна кивает, постукивая ботинком по земле. Она стоит, повернувшись к нам неизуродованной частью лица. Видны только ее тусклые кудри и изгиб пухлых губ.
– Что требуется от меня? – спрашивает она.
– Разреши мне присоединиться к верным, – говорит Маркус. – Я умею убеждать людей.
– Они и так горят желанием восстановить фракции. С чего ты решил, что ты мне нужен?
– Не хотелось бы приуменьшать твои достижения, но верные – слишком слабы, – настаивает Маркус. – Бесфракционники – сильнее, чем вы себе представляете. Вам без меня не справиться.
Меня всегда пугала способность отца убеждать людей, причем безо всякого резонерства. Он говорит так, будто его мнение – это просто неприкрытые факты. Полное отсутствие сомнений в его голосе заставляет вас верить ему. А еще я знаю, что он сказал бы мне сейчас. «Тобиас, ты – сломлен и никуда не годишься. Ты – пустое место». Сколько подобной дряни он уже вбил мне в голову?!
Джоанна явно задумывается о горстке сообщников, которых она сплотила вокруг себя. Вспоминает, наверное, и о нас, – тех, кого она отправила на разведку. Может, она сейчас чувствует свое одиночество, а ведь у Маркуса – богатейший опыт лидерства. Мне хочется крикнуть ей, что она не должна ему доверять. Он хочет вернуть фракции только из-за жажды власти. Но она меня не услышит, даже если бы я стоял рядом с ней.
– Маркус, пообещай мне, что будешь избегать насилия и разрушений, – произносит Джоанна.
– Конечно, – с готовностью отвечает мой отец.
Она снова кивает, на сей раз, похоже, своим мыслям.
– Иногда приходится сражаться за мир, – говорит она. – Сейчас как раз такое время. Ты будешь для нас полезен.
Значит, верные начнут восстание. После избрания Эвелин оно представлялось мне абсолютно неизбежным. Но сейчас мне просто больно. Мне кажется, война вообще никогда не прекратится, ни в городе, ни в Бюро, вообще нигде. Есть только короткие передышки между ними, которым мы присвоили глупое наименование «перемирие».
Я отворачиваюсь, собираясь убраться куда-нибудь подальше. Мне хочется подышать свежим воздухом, если бы я отыскал такое место. Внезапно я бросаю взгляд на соседний монитор: по офису в штаб-квартире эрудитов расхаживает нервная темноволосая женщина. Эвелин. Разумеется, они должны переключиться на нее.
Эвелин падает на колени. По-моему, она плачет, хотя я и не вижу, чтобы ее плечи тряслись. Через динамики раздается стук в дверь кабинета. Эвелин поднимается, приглаживает волосы, вытирает лицо и говорит:
– Войдите.
Появляется Тереза, повязка бесфракционников на ее рукаве перекошена.
– Сообщение от патрульных: они не нашли никаких его следов.
– Обалдеть! – восклицает Эвелин. – Я его изгоняю, а он еще в городе. Похоже, он мечтает досадить мне.
– Или он присоединился к верным, и они его укрывают, – предполагает Тереза, развалившись на одном из стульев.
Подошвами ботинок она елозит по бумагам, валяющимся на полу.
– Очевидно, – Эвелин упирается ладонью о подоконник, склоняется к оконному стеклу. – Спасибо за доклад.
– Мы его найдем, – с жаром говорит Тереза. – Никуда он от нас не спрячется. Я клянусь тебе, что мы его из-под земли достанем.
– Лучше бы он отсюда убрался, – отвечает Эвелин тонким детским голоском.
– Понимаю, – произносит Тереза.
Интересно, мама еще боится его? Я вот до сих пор боюсь. Он для меня – как ночной кошмар, всплывающий в памяти среди бела дня. В глубине души мы с матерью очень похожи.
Долго стою перед экраном, наблюдая за Эвелин. Ее пальцы подрагивают. Я чувствую себя карикатурной «золотой серединой» между отцом и матерью. Я одновременно вспыльчивый, импульсивный и отчаявшийся. И я потерял контроль над собой, над тем, во что я теперь превратился.
32. Трис
Дэвид назначил мне прием в своем кабинете. Вдруг он будет пенять мне за то, что я использовала его в качестве щита? А ведь я еще приставила пистолет к его голове и сказала, что мне наплевать будет ли он жить или умрет…
Зоя встречает меня в холле отеля и ведет через главный коридор. Потом мы сворачиваем в длинный и узкий проход с окнами с правой стороны, в которые видны самолеты, стоящие ровными рядами. Первый снег, предвестник зимы, тает, едва касаясь стекол. Я украдкой поглядываю на Зою. Но она, как всегда, энергичная и деловая. Словно и не было никакого нападения на Бюро.
– Он будет в инвалидной коляске, – предупреждает она меня. – И он не любит, когда его жалеют.
– Ясно, – отвечаю я, стараясь сдержать гнев, чтобы не вызвать у нее подозрений. – Он не первый и не последний человек, в которого попала пуля.
– Постоянно забываю, что ты видела гораздо больше насилия, чем мы, – говорит Зоя и предъявляет свой значок на очередном КПП.
Смотрю через стекло на охранников, – они вытянулись в струнку, лицом к нам, с оружием на плечах. Похоже, они могут простоять целый день, не шевелясь.
А я чувствую себя вялой, как будто эмоциональная боль измотала мои мышцы. Юрайя до сих пор в коме. А я все еще не в силах видеть Тобиаса, когда мы сталкиваемся в нашей комнате или столовой. В такие моменты я сразу вспоминаю осколки, разлетающиеся за спиной Юрайи. Не имею понятия, когда все вернется в обычную колею. Не уверена, что подобные раны можно исцелить.
Зоя и я минуем охранников, и кафельная плитка под ногами уступает место паркету. На стенах висят картины в золоченых рамах, перед входом в кабинет Дэвида – невысокая колонна и ваза с букетом цветов на ней. Мне делается неуютно, словно я в запачканной одежде. Зоя стучит в дверь, и изнутри доносится голос:
– Прошу!
Она приоткрывает мне створку, но сама внутрь не заходит. Кабинет Дэвида очень просторный. Здесь много книжных шкафов. Слева – стол с мониторами, а справа виднеется лаборатория с деревянной, а не металлической, как обычно, мебелью.
Дэвид сидит в инвалидной коляске, его ноги обмотаны жесткой тканью, – очевидно, чтобы кости правильно срослись. Он немного бледный. Хотя Дэвид пережил симуляцию сывороткой, ранение и смерть многих товарищей, но держится он бодро. Интересно, злые люди шифруются настолько умело, что их легко принять за хороших, достойных уважения?
– Трис, – он направляет коляску ко мне и сжимает мою руку в ладонях.
Я ее не вырываю, хотя мне, конечно, неприятно его прикосновение. Кожа у него – сухая, как бумага.
– Ты очень смелая, – продолжает он и выпускает меня. – Как ты?
– Бывало и хуже. А вы?
– Врачи уверены, что со временем я встану на ноги. У нас один медик изобрел какие-то замысловатые ортопедические устройства, вполне возможно, я первым испытаю их на себе, – усмехается он. – Подтолкни меня к столу, пожалуйста. Никак не научусь управлять этой штуковиной.
Подвожу коляску к столу, и его перевязанные ноги оказываются под столешницей. Убедившись, что дальше он справится сам, сажусь в кресло напротив и пытаюсь изобразить на лице улыбку. Чтобы отомстить ему за своих родителей, мне нужно завоевать его доверие. Так что не следует мне корчить угрюмые рожи.
– Я попросил тебя зайти прежде всего для того, чтобы поблагодарить, – говорит он. – Никто из наших не побежал бы ко мне, как ты. Все кинулись бы в укрытие. А ты вдобавок спасла Резиденцию.
Вспоминаю о том, как угрожала убить его, приставив пистолет к его голове, и сглатываю слюну.
– Ты и твои товарищи, со дня вашего приезда, находитесь в каком-то потерянном состоянии. Честно говоря, мы не знаем, что со всеми вами делать. Вы и сами смутно представляете себе свое будущее. Но мне пришла в голову одна идея, как вам помочь. Я – официальный лидер данного учреждения. Кроме этого, мы имеем систему управления, аналогичную принятой у альтруистов: небольшую группу моих советников. Я хотел бы, чтобы ты начала подготовку к тому, чтобы стать одним из них.
Я вцепляюсь в подлокотники кресла.
– Видишь ли, после того, что произошло, мы собираемся внести некоторые изменения в нашу работу, – продолжает он. – Нам необходимо занять более четкую позицию относительно того, чего мы хотим достичь. И я полагаю, ты нам посодействуешь.
С ним не поспоришь.
– В чем… – я прочищаю горло, – …будет заключаться мое обучение?
– Ну, во-первых, наши встречи, – произносит он, – во-вторых, ты изучишь плюсы и минусы функционирования Резиденции. Узнаешь нашу историю, приоритеты и так далее. Конечно, официально ты не можешь войти в Совет в столь юном возрасте. Сперва ты будешь ассистентом одного из действующих членов организации. Но, если ты согласишься, карьера тебе обеспечена.
Он вопросительно смотрит на меня.
Советники – это, вероятно, те самые, которые предложили организовать симуляцию атаки, передав сыворотку Джанин. И он хочет, чтобы я стала одной из них. Несмотря на горечь, я ни секунды не размышляю над ответом.
– Для меня это большая честь, сэр.
Если кто-то предлагает вам возможность приблизиться к своим врагам, нужно использовать шанс. Должно быть, моя улыбка была лучезарна, поскольку Дэвид довольно ухмыляется.
– Для меня это большая честь, сэр.
Если кто-то предлагает вам возможность приблизиться к своим врагам, нужно использовать шанс. Должно быть, моя улыбка была лучезарна, поскольку Дэвид довольно ухмыляется.
– Отлично, – подытоживает он. – Вот что я собирался предложить твоей матери, прежде чем она добровольно ушла в город. Но думаю, она настолько влюбилась в это место, что не смогла сопротивляться его притяжению.
– Влюбилась… в город? – удивляюсь я. – О вкусах не спорят.
Шутка получилась фальшивой, тем не менее, Дэвид смеется. Мне удалось его перехитрить.
– Вы были… близки с моей мамой? – спрашиваю его. – Я читала ее дневник, но там очень мало об этом.
– Мало, говоришь? Натали всегда была прямолинейна. Да, мы с твоей матерью были близки, – его голос смягчается.
Из жесткого руководителя он превращается в мужчину, вспоминающего далекое прошлое.
– У нас с ней – похожие биографии. Я тоже – из поврежденного города. Да и семья моя – из неблагополучных, родители попали в тюрьму, когда я был еще ребенком. Вместо того чтобы, как мои братья и сестры, остаться в переполненном сиротами приюте, я, как и твоя мать, сбежал. В Округе я нашел свое прибежище…
Помимо моей воли во мне зарождается симпатия к этому ненавистному человеку. Я таращусь на свои руки и молчу. Теперь мне кажется, что расплавленный внутри меня металл застывает, принимая новую странную форму.
– Завтра ты должна прогуляться там с нашими патрулями. Ты увидишь Округу своими глазами, – говорит он. – Для будущего члена Совета это весьма важно.
– И интересно, – киваю я.
– Прекрасно. Не хочется прерывать наше общение, но у меня скопилось много дел, – вздыхает он. – Я попрошу кого-нибудь уведомить тебя о времени выезда патруля. И еще, наша следующая встреча состоится в пятницу в десять утра, Трис.
Я прихожу в бешенство. Ведь я так и не расспросила его о том, о чем хотела. Впрочем, сейчас уже поздно сожалеть, поэтому я встаю и направляюсь к двери. Но Дэвид окликает меня:
– Трис, я должен быть откровенным с тобой и хочу, чтобы ты мне доверяла.
Впервые Дэвид выглядит почти испуганным, а его глаза широко открыты, как у ребенка. Но мгновение спустя это впечатление пропадает.
– Возможно, я был под влиянием коктейля из сывороток, – произносит он, – но я помню, что ты им сказала. Ты пообещала убить меня, лишь бы защитить то, что хранится в Оружейной лаборатории.
У меня перехватывает дыхание.
– Не беспокойся, – продолжает он. – Твое поведение явилось главной причиной, по которой я предложил тебе стать моим советником.
– Почему?
– Ты продемонстрировала качество, которое я наиболее ценю в своих сотрудниках: способность идти на жертвы ради общего блага. Если мы собираемся выиграть бой у генетических повреждений и сохранить экспериментальные города, мы и должны так поступать. Верно, Трис?
Меня охватывает гнев, но я заставляю себя кивнуть. Нита упоминала о том, что эксперименты могут быть прекращены. Но отчаяние Дэвида, желающего спасти дело своей жизни, не оправдывает убийства целой фракции. На мгновение я замираю в дверях, пытаясь взять себя в руки, а затем решаю рискнуть.
– А что бы произошло, если бы они устроили второй взрыв и попали в Оружейную Лабораторию? – выпаливаю я. – Нита заявила, что тогда включатся дополнительные системы безопасности и все такое.
– Сыворотка была бы распылена в воздухе. Даже маски не защитили бы нас от нее, потому что она впитывается в кожу, – отвечает Дэвид. – Никто, даже генетически чистые не смогли бы ей сопротивляться. Не имею понятия, как Нита узнала об этом. Сведения совершенно секретны. Полагаю, мы найдем источник утечки.
– Что делает подобная сыворотка?
Его улыбка превращается в гримасу.
– Скажем, так: Нита предпочла бы просидеть в тюрьме до конца своей жизни, чем контактировать с ней.
Тут он прав. Ни убавить, ни прибавить.
33. Тобиас
– Смотрите, кто у нас, – ерничает Питер. – Предатель пришел.
На его кровати и прямо на полу разбросаны географические карты. Они белые, бледно-голубые и зеленые. Они притягивают мой взгляд. На каждой из них Питер нарисовал неровный кружок вокруг нашего города – Чикаго. Он отметил единственное место, где до сих пор побывал. Я смотрю на круги, пока они не превращаются в моей голове в красные пятна, похожие на капли крови. Не выдерживаю и отворачиваюсь. Значит, и я такой же маленький в этом мире.
– Если ты думаешь, что достиг небывалых моральных высот, по сравнению со мной, то сильно ошибаешься, – холодно говорю я Питеру. – Зачем тебе карты?
– У меня возникли проблемы с восприятием действительности, – фыркает он. – Люди из Бюро помогают мне узнать обо всем побольше. Океаны, планеты, звезды…
Несмотря на его небрежный тон и судя по безумной мазне, мне ясно, что у него не обычный интерес, а настоящая одержимость. Я его понимаю – я сам был точно так же одержим своими страхами, без конца пытаясь их преодолеть.
– И как? Помогает? – спрашиваю я.
А ведь прежде я никогда не трепался с Питером просто так. Раньше мы лишь орали друг на друга. Наверное, он не заслуживал такого отношения, но факт в том, что я действительно ничего о нем не знаю. Я с трудом вспоминаю его фамилию. Хейс. Питер Хейс.
– Вроде бы, – хмыкает он и берет одну из самых больших карт.
На ней изображен земной шар, похожий на круто замешанное тесто. Я разглядываю ее, и начинаю потихоньку разбираться в том, что вижу. Синим цветом изображены водные пространства, тогда как суша – разноцветная. В одном месте на суше поставлена красная точка. Питер тыкает в нее пальцем:
– Крошечный кружок покрывает все места, в которых мы с тобой когда-либо были. Ты мог бы уничтожить этот микроскопический участок земли, утопить его в океане, и никто ничего не заметит.
– Ты прав. Ну и что? – и я чувствую, как боязнь собственной ничтожности снова просыпается во мне.
– Как ну и что? – восклицает он. – Какое тогда имеет значение все, что я когда-нибудь говорил или делал? Да никакого.
– Нет, – возражаю я. – Неважно, что земля заполнена множеством людей. Мы очень разные, и поэтому то, что вносит каждый из нас, неповторимо.
Он отрицательно мотает головой. Мне становится любопытно, не пытается ли он подобным образом убедить самого себя, что те гадости, которые он совершил, на самом деле не имеют значения. Похоже, гигантские размеры планеты приводят его в восхищение. Он запросто может затеряться и не нести ответственности за свои поступки.
Он наклоняется, чтобы развязать шнурки.
– А твои фанаты подвергли тебя остракизму?
– Ничего подобного, – говорю я автоматически, но затем природная честность берет верх. – Возможно. Только они не мои фанаты.
– Ладно тебе. Они исповедуют культ Четырех.
– Ревнуешь? – не могу удержаться от смеха. – Хочешь основать свой собственный культ психопата?
– Если бы я был психопатом, то давно бы убил тебя, пока ты спишь, – он корчит жуткую рожу.
– И, наверняка, добавил бы мои глазные яблоки к своей коллекции?
Мы с Питером хохочем. Что со мной? Я шучу и праздно болтаю с человеком, выколовшим глаз Эдварду и пытавшимся убить мою подругу. Если я могу ее теперь так называть. С другой стороны, он тот, кто помог нам закончить симуляцию атаки и опять-таки спас Трис от смерти. Может, мне лучше вообще забыть о прошлом и начать все с начала?
– Не хочешь присоединиться к нашей маленькой группе? Правда, нас люто ненавидят остальные, – заявляет Питер. – Пока мы с Калебом являемся единственными ее членами. Но, учитывая, как легко можно стать врагом этой девчонки, уверен, наши ряды будут расти день ото дня.
– Конечно, – зло отвечаю я, – и поэтому ее надо было убить?
Мое сердце сжимается. Я ведь сам чуть не погубил ее. Если бы она оказалась ближе к месту взрыва, то, вероятно, как и Юрайя, лежала бы в коме, опутанная трубочками. Неудивительно, что она сомневается в том, хочет ли со мной остаться.
Легкомысленность, владевшая мной минуту назад, моментально исчезает. Питер нисколько не изменился. Это по-прежнему тот же самый человек, который был готов калечить и уничтожать ради того, чтобы подняться на вершину фракции. Но я не смогу забыть и того, что сделал сам.
Питер прислоняется к стене и барабанит пальцами по животу.
– Короче, если уж она решила, что кто-то – ничтожество, все, прямо как попугаи, повторяют ее речи за ней. Странный талант для того, кто раньше был заурядным лихачом, не так ли? Не слишком ли много власти для обычного человека?
– Она не пользуется своими способностями, чтобы манипулировать другими людьми, – возражаю я, – просто всякий раз оказывается, что она – права.
– Ну-ну, – он прикрывает глаза.
Мне кажется, что я сейчас лопну от раздражения. Я хочу сбежать от Питера с его картами и красными кругами, вот только я не знаю куда.
Я считал, что Трис наделена особым даром, о котором она сама явно не подозревает. Но, в отличие от Питера, я никогда ее не боялся, потому что всегда чувствовал себя сильнее ее. Ее талант не влиял на мои чувства к ней. Теперь я потерял сознание своего превосходства, и меня притягивает к Трис моя собственная обида.