Де Бризар. Очень приятно… Ноев ковчег!
Кованый люк в полу открывается, и из него подымается первым дряхлый игумен, а за ним вытекает хор монахов со свечами.
Игумен (Африкану). Ваше высокопреосвященство! (Монахам.) Братие! Сподобились мы в один день принять две радости. О, день осиянный! Возвращение христолюбивого воинства видеть и высокопреосвященного владыку от рук нечестивых социалов спасти и сохранить.
Ему подают жезл и мантию со скрижалями. Африкан взволнован, подчиняется, и монахи облекают его в мантию.
Игумен. Владыка, прими вновь жезл сей! Вспомни, владыко, боговдохновенные книги: О, praesul! Attrahe peccantes, rege justos, punge vagantes…[36] (Бормочет.) Прими жезл сей, им же утверждай паству, да правиши, яко и слово имаши отдать за ю нашему Богу во дни суда!
Монахи (поют хрустальными тенорами). Тон дэспóтин кэ архиереа![37]
Африкан. Воззори с небес, Боже, и виждь и посети виноград сей, его же насади десница твоя…
Монахи (поют). Ис полла эти дэспота!..[38]
Чарнота вырос в дверях, за ним Люська и Крапилин с факелом.
Чарнота (потрясен). Что вы, отцы святые, белены объелись, что ли?! Тьфу, черт! (Растерянно крестится.) Святые чернецы, вы не ко времени эту церемонию затеяли! Ну-ка хор, того…
Африкан. Братие! Выйдите!
Монахи начинают уходить в землю и исчезают.
Чарнота (Африкану). Красные сейчас будут здесь.
Африкан. Как, опять?!
Игумен. Что вы! Не допустит Господь всемогущий вторичного надругательства над святым местом.
Африкан. Ваше превосходительство, всепокорнейше прошу поставить меня в известность.
Чарнота. Что ж. Извольте. Буденный режет у нас сейчас тыл. От Крыма нас отрезает.
Чарнота. Карту мне!
Де Бризар (Крапилину). Свети!
Чарнота (тоскует над картой). Ах, Крапчиков, Крапчиков, беспросветный ты генерал! И где же ты теперь сам, Крапчиков, чтоб ты мог полюбоваться на свою работу, на побитую сводную дивизию, на порезанный штаб!
Де Бризар. Из Курчулана сообщали, что его самого убили…
Игумен. Царствие небесное. В селениях горних…
Чарнота. И чтоб его в этих селениях черти в преферанс обыграли!
Люська. Ах, мать его Крапчикова, мать! Мы что же, в мешке сидим?
Чарнота. В мешке, Люси! (Внезапно впадает в ярость.) Прекратить мне этот звон. По станичникам звоните, Буденного на меня приманиваете! Так я уж видел его один раз!
Паисий проваливается сквозь землю, и колокол смолкает.
(В тоске над картой.) В Курчулане щель искал?
Де Бризар. Заперто!
Чарнота. Амур-могила, белый гроб! (Отзывая де Бризара в сторону, шепчет.) Постой. Вот что… Стой… Нет… Стой… на Алманайке брод есть?
Де Бризар (по карте). Есть.
Чарнота. Стой, понял! Возьмешь, стало быть, свой полк, пойдешь с ним на Алманайку. Шумно пойдешь, с песнями, а на Алманайке еще больше зашумишь из пулеметов! И сейчас же вернешься на Бабий Гай и переправишься хоть по глóтку.
Де Бризар. Понял, ваше превосходительство!
Чарнота (шепчет). Я с Запорожским и с донцами подамся в молоканские хутора и хоть позже тебя, я выйду на Арбатскую Стрелу. Там соединимся.
Де Бризар. Понятно, ваше превосходительство. (Кричит в окно.) Гусарскому садиться! Песенников вперед!
За сценой слышен шум, глухие команды.
Игумен. Что же это? Белое войско покидает нас?
Чарнота. Покидает, святой отец!
Игумен. Господи Иисусе!
Африкан. Вы в Крым идете?
Чарнота. Слух такой, ваше преосвященство, что вся армия в Крым идет. К Хлудову под крыло!
Африкан. Как же это такое? А? Что стряслось такое?
Чарнота. Неустоечка вышла…
Люська. Призрак ходит в Курчулане, призрак ходит по тылам!
Чарнота. Корпус идет за мной по пятам… Ловит! Драпать надо, ваше высокопреосвященство! А то ароматнейший случай получится, как Буденный нас к морю придушит!
Африкан. Значит, я с вами должен ехать?
Чарнота. Да иначе не выгребетесь!
Африкан (растерянно). Где мой полушубок?
Паисий подбегает, растерянно хлопочет, помогает Африкану снять мантию и надеть полушубок.
Игумен. А как же братия, ваше высокопреосвященства? Монастырь?
Африкан. Всеблагий Господь да будет им защитником и покровителем. Где двуколка? (Исчезает.)
Де Бризар (подавая Чарноте фляжку). На дорогу.
Чарнота. Мерси! (Пьет.)
Голубков (очнувшись). Что такое? А? (Чарноте.) Позвольте… Красные опять занимают местность?
Чарнота (Голубкову). А вы кто такой?
Голубков. Я приват-доцент Голубков, из Петербурга. Мы в Крым бежим. И вот попали в такое положение.
Чарнота. Да, положение… Красные занимают местность надолго.
Голубков. Серафима Владимировна, вы слышите?
Серафима (в игуменском кресле, глухо). Что? Да, слышу. (Лицо ее розовеет, на щеках пятна, по-видимому, ей очень нездоровится.)
Люська (де Бризару). Маркиз, дайте мне хлебнуть.
Де Бризар. Ради Бога! (Подает фляжку.)
Голубков. Серафима Владимировна, что с вами? У вас жар? (Отчаянно.) Серафима Владимировна, возьмите себя в руки хоть на минутку. Послушайте, они уезжают.
Серафима. Ну что ж… Ах, да…
Голубков. Этого еще недоставало!
Люська (подходит к Серафиме). Вы — Корзухина? Позвольте познакомиться. Люси Корсакова. (Указывая на Чарноту.) Мой муж. (Расцветает от коньяку.)
Серафима. Мне очень приятно.
Люська. Если вы не хотите попасть в руки красным, я советую вам сейчас же ехать с нами. Драпаем в Крым!
Голубков. Серафима Владимировна, послушайте Меня. Надо ехать, как говорит… (Люське.) Позвольте представиться — Сергей Голубков.
Люська. Очень рада. Корсакова. (Серафиме.) Э! Да у вас жар!
Голубков. Серафима Владимировна, действительно, надо же как можно скорее решить вопрос. (Чарноте.) Господин генерал! Прошу вас, возьмите нас с собою. По-видимому, Серафима Владимировна заболела. А с вами есть лазарет?
Чарнота. Вы в университете учились?
Голубков. Да.
Чарнота. Производите впечатление совершенно необразованного человека. Ну, а если вам пуля в голову попадет на Бабьем Гае? Лазарет вам поможет, да? Интеллигенция! Спит и во сне лазареты видит. (Де Бризару.) Полковник. Пора!
Де Бризар. Слушаю. Ваше превосходительство, разрешите, я даму возьму с собою!
Люська. Ну, куда на Алманайку, подстрелят, вот и вся сласть! Уж лучше с Запорожским. Я за ней ухаживать буду. Жаль бабу. Достанется красным!
Де Бризар. Я тоже могу ухаживать.
Чарнота. Брось, граф.
Де Бризар (Серафиме). Я не понимаю ваших колебаний, chere madame. Позвольте представиться, командир гусарского полка, маркиз де Бризар. По-видимому, вы не отдаете себе отчета в том, что происходит. Сейчас красные захватят монастырь и спустят шку… пардон, спустят кожу с вас, мадам, вместе с монахами.
Игумен. Владычица, заступись! (В землю.) Братие, молитесь!
Монахи (в утробе земли). Святителю отче Николае, моли Бога о нас!
Серафима (глухо). Благодарю вас, господа. Не беспокойтесь. А знаете что, Сергей Павлович, я, кажется, здесь останусь, в монастыре, прилягу.
Голубков (в ужасе). Что вы, Серафима Владимировна, что вы говорите! Что мне делать, господа?
Серафима. А вы одни поезжайте.
Голубков. Нет, это немыслимо.
Де Бризар (глянув на браслет-часы, в окно). Полк, шагом… (Пауза.) Отставить! (Голубкову.) Ваша дама заболела. (Серафиме.) Позвольте представиться — де Бризар. Поймите, сударыня… Впрочем, я говорить не мастер. Крапилин, ты красноречив, уговори даму!
Де Бризар (глянув на браслет-часы, в окно). Полк, шагом… (Пауза.) Отставить! (Голубкову.) Ваша дама заболела. (Серафиме.) Позвольте представиться — де Бризар. Поймите, сударыня… Впрочем, я говорить не мастер. Крапилин, ты красноречив, уговори даму!
Крапилин. Так точно, ехать надо!!
Де Бризар (в окно). Полк! Шагом марш…
За окном тронулся и запел гусарский полк: «Ты лети, лети, сокол!..»
Стой! Отставить! Крапилин, ты красноречив, уговори даму!
Крапилин. Так точно, ехать надо!!
Де Бризар. Ну, как угодно, я еду! (В окно.) Марш. (Исчезает.)
За окном пошел полк и запел: «Ты лети, лети, сокол, высоко и далеко!»
Голубков. Серафима Владимировна, поднимайтесь, поднимайтесь. Опомнитесь, Крым, муж…
Серафима. Да, муж… я пить хочу… и в Петербург.
Голубков. Что, что это такое?
Люська (победоносно). Это сыпняк! Вот что. Ну нет, мне человека жалко. Генерал, вели-ка ее брать.
Чарнота (взглянув на часы на руке. В окно). Донской пошел!
За окном забренчал и пошел донской полк: «Зеленеет степь родная, колосятся волны нив!..»
(Крапилину.) Снимай бурку, возьмешь в обозе шинель.
Крапилин (передает факел Паисию, снимает бурку). Слушаю, ваше превосходительство!
Чарнота. Закутывай, выноси!
Крапилин и Голубков закутывают Серафиму в бурку.
Голубков (Люське). Бога ради, позаботьтесь о ней!
Люська. Натурально. Неси!
Крапилин и Голубков уносят Серафиму, за ними бросается Паисий с факелом и Люська. Все исчезают.
Игумен (простирая руки крестом). Белый генерал, неужели же ты не отстоишь монастырь, давший тебе приют и спасение!
Чарнота. Что ты, папаша, меня расстраиваешь? Колоколам языки подвяжи!! Садись в подземелье! Прощай! (Исчез.)
За окном летит полк. Поет: «Три деревни, два села…»
Паисий (появился без факела, черен, испуган). Отец игумен, а отец игумен, что же делать нам, а? Ведь красные прискачут сейчас! А мы белым звонили? Что же нам, венец мученический принимать?
Игумен (в тоске.) Поди, Паисий, поди на колокольню, выглянь, может, что видно…
Паисий, схватив свечку, проваливается в железную дверь. Ветер доносит обрывки песен: «И высоко, и далеко…»
Монахи (поют в подземелье). Святителю отче Николае…
Игумен. Паисий, что?
Паисий (откуда-то с неба). Темно, отец игумен, не видать ничего, темно…
Игумен (тоскует перед иконой). О, praesul! Attrahe peccantes, rege justos… Ax, пастырь, пастырь, недостойный, покинувший овцы своя!
Монастырь угасает, расплывается во тьме, и сон первый кончается…
Конец первого действия
Действие второе
СОН ВТОРОЙВозникает зал на неизвестной и большой станции на севере Крыма. На заднем плане зала необычных размеров окна. За ними чувствуется черная ночь с голубыми электрическими лунами.
Случился зверский, непонятный в начале ноября месяца в Крыму мороз. Сковал Сиваш, Чонгар, Перекоп и эту станцию. Окна заледенели, и по ледяным зеркалам время от времени текут змеиные огненные отблески от проходящих поездов. Горят переносные железные черные печки, горят керосиновые и электрические лампы на столах.
В глубине, над выходом на главный перрон, под верхней лампой надпись по старой орфографии: «Отделение оперативное». Стеклянная перегородка, в ней зеленая лампа казенного типа и два зеленых, похожих на глаза чудовищ, огня кондукторских фонарей. Рядом со стеклянною перегородкою, на темном облупленном фоне, белый юноша на коне копьем поражает чешуйчатого дракона. Юноша этот Георгий Победоносец, и перед ним горит граненая разноцветная лампада. Зал занят офицерами генерального штаба. Большинство из них в башлыках, в наушниках…
Бесчисленны полевые телефоны, штабные карты с флажками, пишущие машины в глубине. На телефонах то и дело вспыхивают разноцветные сигналы, телефоны поют нежными голосами.
Штаб фронта стоит третьи сутки на этой станции и третьи сутки не спит, но работает, как машина. И лишь опытный и наблюдательный глаз мог бы разобрать беспокойный налет на глазах у всех этих людей. И еще одно — страх и надежду можно увидеть в этих глазах, когда они обращаются в то место, где некогда был буфет первого класса.
Там, отделенный от всех высоким буфетным шкафом, за конторкою, на высоком табурете сидит Роман Валерианович Хлудов. Человек этот лицом бел, как кость, волосы у него черные, причесаны на вечный неразрушимый офицерский пробор. Хлудов курнос, как Павел, брит, как актер, кажется моложе всех окружающих, но глаза у него старые.
На нем плохая солдатская шинель, подпоясан он ремнем по ней не то по-бабьи, не то как помещики подпоясывают шлафрок. Погоны суконные, и на них небрежно нашит генеральский зигзаг. Фуражка защитная, грязная, с тусклой кокардой, на руках варежки. На Хлудове нет никакого оружия.
Он болен чем-то, этот человек, весь болен, с ног до головы. Он морщится, дергается, любит менять интонации. Задаст самому себе вопросы и любит на них сам же отвечать. Когда он хочет изобразить улыбку — скалится. Он возбуждает страх. Он болен — Роман Валерианович.
Возле Хлудова, перед столом, на котором несколько телефонов, сидит и пишет исполнительный и влюбленный в Хлудова есаул Голован.
Хлудов (диктует Головану). «… запятая, но Фрунзе обозначенного противника на маневрах изображать не пожелал, точка. Это не шахматы и не незабвенное Царское Село, точка. Подпись. Хлудов». Все.
Голован. Зашифровать, послать.
1-й штабной (освещенный красным сигналом, стонет в телефон). Да, слушаю!.. Буденный? Буденный? (Угасает.)
2-й штабной (стонет в телефон). Таганаш, Таганаш!.. (Угасает.)
Голован (осветившись сигналом, подает Хлудову трубку). Ваше превосходительство…
Хлудов (берет трубку, слушает). Да! Да! Нет! Да! (Возвращает трубку Головану.) Мне — коменданта.
Голован. Коменданта.
Эхо побежало за стеклянную перегородку; «Коменданта, коменданта!» Комендант, бледный, косящий глазами, растерянный офицер в красной фуражке, пробегает между столами и предстает перед Хлудовым.
Хлудов. Час жду «Офицера» на Таганаш. В чем дело? В чем дело? В чем дело?
Комендант (мертвым голосом). Начальник станции, ваше превосходительство, доказал мне, что «Офицер» пройти не может.
Хлудов. Трагедии! Трагедии! (Коменданту.) Дайте мне начальника станции.
Комендант (бежит и на ходу говорит кому-то всхлипывающим голосом). Я бы его, сукина сына, задавил бы сам! Ну, что ж это?
Хлудов (Головану). У нас трагедии начинаются. Бронепоезд параличом разбило. С палкой ходит бронепоезд, а пройти не может! (Звонит три раза.)
На стене вспыхивает надпись: «Отдѣление контръ-развѣдывательное». На звонок из стены выходит Тихий, он в штатском, останавливается около Хлудова, тих и внимателен. Хлудов обращается к нему.
Никто нас не любит! Никто! И из-за этого трагедии, как в театре все равно!
Тихий тих.
(Яростно, шипя.) Печка с угаром, что ли?!
Голован. Никак нет, угару нет!
Перед Хлудовым предстает комендант и за ним начальник станции.
Хлудов (начальнику). Вы доказали, что «Офицер» пройти не может?
Начальник (говорит и движется, но уже сутки человек мертвый). Так точно, ваше высокопревосходительство. Так точно. Физической силы-возможности нету. Вручную сортировали и забили начисто! Пробка.