Люська. Господин Голубков! Хо! А мы вас не далее как час назад вспоминали… Думали, что вы находитесь в РСФСР… Но вы здесь!.. Ваш выход можно считать блестящим… (Хохочет.) Ай, русские! Ай, спасибо! Ай, замечательная интеллигенция, чтобы ей сгнить в канаве на Галате! Чарнота, открывай сверток, мое сердце чувствует, что в нем ветчина!
Голубков. Я убью всякого, кто прикоснется к этому свертку.
Люська. Что такое? Чарнота, успокой молодого идеалиста. Открывай, я голодна!
Чарнота. Нет, Люси, я сверток не открою!
Люська. Ах вот что! (Голубкову.) Молодой человек, у вас есть деньги?
Голубков. У меня нет денег. Я хожу с шарманкой… все ищу.
Люська. Нахал вы! Нахал!.. Ну, решение мое принято! (Уходит через галерейку в комнату.)
Пауза.
Голубков. Вы, Серафима Владимировна… Ах, Серафима Владимировна! Вот я вас нашел, и что же вы сделали с собою? А? Я вас оставил на полгода только, я погнался за вами. А вы, оказывается, что же сделали с собою здесь? Я тифом болел, как и вы. Смотрите, моя голова обрита… Я в тюрьме сидел, и плыл, и бежал, все только за тобою… А ты, что ты делаешь, Сима? Гораздо лучше, ты бы пошла побираться…
Серафима. Кто дал тебе право упрекать меня! Я уже примирилась с мыслью, что ты погиб… Зачем же ты появился опять передо мною? Уходи, [ты только бередишь раны].
Голубков. Глупая женщина, я тебя люблю! Я тебя люблю с той минуты, как ты спала под фонарем… Я за тобою гнался… Я тебя нашел…
Серафима. Нет, это поздно! [Утекло все. Все растеряли во время бега. У меня, Сергуня, есть долги, которые нужно платить. И платить их буду только одна я. Так что, Сергуня, уходи, и каждый из нас будет пропадать по-своему.]
Голубков. Ты это твердо решила?
Серафима. Поверь.
Голубков. Ну, ладно, ты никому не достанешься! Ни за деньги, ни без денег!
Бросается к Чарноте, выхватывает у того кинжал и летит к Серафиме.
Чарнота (мгновенно облапив Голубкова, отнимает кинжал). Ну что ты делаешь?
Серафима. Сумасшедший, сумасшедший!
Люська (выходит в шляпе, с маленьким чемоданчиком в руках). Мсье Голубков продолжает представление? Антракт на одну минуту, я кое-что скажу! Ну-с, ваше превосходительство, всего хорошего! Из мужей увольняетесь… Напоминаю вам, что за полгода в Стамбуле мы с вами съели мои серьги, кольца, кулон и белье с метками… И львиная порция у Артурки! На случай, если разбогатеете, пишите в Париж. У Люськи есть знакомство в восточном экспрессе. Объясните, чего полгода я, дура коричневая, сидела здесь? Прощай, Сима! С этим молодым человеком ты не пропадешь, если он тебе, конечно, не перережет глотку…
Ползут вечерние тени, пианино в соседнем дворе играет из «Севильского цирюльника».
Бон нюи![73] Хой гальсинис!..[74] (Напевает в лад с пианино.) Доброй ночи вам желаю, доброй ночи вам желаю! (Уходит.)
Серафима. Но помни, Люська, я иду на Перу! Я тебе деньги вышлю. Я тебе отработаю!
Люська (из-за калитки). Не нужно, я тебе долг прощаю!
Серафима. Не принимаю! (Убегает.)
Голубков (сидя на водоеме). Ах, я несчастный человек! (Кричит.) Серафима, остановись! Дай мне только выздороветь! Я достану деньги, я тебя увезу!
Серафима (появившись наверху, в переулке над двором). Единственный ты человек на свете, Сергуня. Только поздно! Мы погибли. (Скрывается.)
Пауза.
Чарнота. Ты ее любил, оказывается, а я и не знал… (Тоскует.) Мадрид, город испанский!..
Мальчишка-турок (ведет кого-то, манит, изображает шарманку). Здесь, здесь…
Хлудов идет за мальчишкой, опирается на палку. Одет он в синий пиджак и белые брюки. Половина головы седая. Дергает щекой и часто оборачивается через плечо.
Хлудов. На! (Дает мальчишке монету, останавливается и долго смотрит на Чарноту, тот на него.)
Чарнота. Здравствуй, Рома! Что ты смотришь? Вот и ты появился! А я, брат, константинопольский рядовой.
Хлудов (деревянным голосом). Да, вот все так. То ездим, то ходим. Один по следам другого. (Усмехается, кивает в сторону Голубкова.) То я его лечил, то он меня. Все носится с мыслью вылечить. На шарманке играет. (Голубкову.) Ну, нашел? Теперь уже нашел? Что молчишь? Идем есть!
Голубков. Хлудов! Я и денег больше не попрошу и ехать больше никуда не заставлю. Я знаю, что у тебя больше нет. Хлудов, я сейчас сам еду в Париж. Я разыщу Корзухина, я возьму у него деньги. Он не имеет права. Он ее погубил! Только видишь, я очень ослабел, я не могу гнаться за ней. Она меня не слушает, а ты человек сильный, верни ее и побереги до моего возвращения. Найди ее!
Хлудов. Серафиму? Куда она пошла?
Голубков. На Перу пошла! На панель! А я больше не могу здесь видеть ничего, я сейчас уезжаю в Париж и достану денег!
Хлудов. На чем ты поедешь? Ты посмотри на себя!
Голубков. Я уже знаю, знаю на чем! Я сейчас играл на шарманке в порту, а капитан мне говорит, я вас в трюме заберу, в Марсель. Даром заберу! Побереги ее только до моего возвращения. И все сделается совершенно ясным. Там женщина, Хлудов, погибает!
Хлудов. О, моя тяжесть! О, моя совесть! Что еще потребуется от меня?
Голубков. Стереги! Ты видишь, я ослабел.
Хлудов (поворачивается и уходит. Появляется в переулке над двориком, обращается к Голубкову). Так едешь?
Голубков. Да, да!
Хлудов. Если вернешься, найдешь меня на Шишли. Хорошо, я ее задержу! (Поворачивается, чтобы уйти, опять возвращается, достает деньги.) Возьми две лиры на дорогу. Больше у меня нет. (Отстегивает медальон от часов.) Возьми еще медальон, в крайнем случае заложишь! (Бросает деньги и медальон во дворик и исчезает.)
Голубков. Тоска сжимает мне сердце. Ночь наступает, а я погибну без нее.
На минарете появляется муэдзин. Поет сладким голосом.
Муэдзин. Ла! Иль алла, иль Махомет! Рассуль алла![75]
Голубков. Вот она, ночь, падает, а я все не сплю после тифа. Ужаснейший город! (Встает с водоема, беспокойно.) Да, да, чего я жду! В Париж! На каботажном пароходе сейчас в трюме, в Париж!
Чарнота. Я с тобою поеду. Денег-то мы не достанем, я и не надеюсь, а только вообще куда-нибудь ехать надо. Я уже думал в Мадрид… Но в Париж удобнее. В трюм так в трюм! Только чтобы не здесь!
Голубков (идет, расстегивает ворот). Отчего это мне так душно? Почему никогда нет прохлады? (Уходит.)
Чарнота. Париж так Париж. (Подбирает деньги, уходит вслед за Голубковым.)
Далекий тенор в высоте отвечает первому муэдзину: «Ла! Иль алла! Иль Махомет!» Мальчишка-турок подбегает к шарманке и крутит ручку, шарманка играет марш.
Муэдзин. Иль Махомет, рассуль алла!
Сумерки обволакивают Константинополь. Загораются огни. На небе всходит золотой рог. Потом тьма. Сон кончается…
Конец четвертого действия
Действие пятое
СОН СЕДЬМОЙЧерез два месяца. Осенний закат в Париже. Кабинет господина Корзухина в собственной вилле. Кабинет этот обставлен необыкновенно внушительными вещами. Несгораемая касса. Коллекция оружия. Корзухин сидит за громаднейшим письменным столом. Корзухин в пижаме и золотой ермолке. Рядом с письменным столом карточный, на нем приготовлены карты и две незажженные свечи.
Корзухин. Антуан!
Входит очень благообразного французского вида лакей в зеленом фартуке.
Мсье Маршан мáве аверти киль не вьендра паз ожурдюи, не ремюе па ла табль, же ме сервире плю тар.
Антуан молчит.
Репонде донк кельк шоз![76] Пробаблеман ву не компрене рьен? Вы ничего не поняли?
Репонде донк кельк шоз![76] Пробаблеман ву не компрене рьен? Вы ничего не поняли?
Антуан. Так точно, Парамон Ильич, не понял!
Корзухин. Антуан, вы русский лентяй! [Запомните: человек, живущий в Париже, должен знать, что русский язык годится только для того, чтобы выкрикивать на нем разрушительные социальные лозунги и ругаться скверными непечатными словами. Ни то, ни другое в Париже не принято!] Учитесь, Антуан, это скучно. Что вы делаете в настоящую минуту? Ке фет ву а се моман?
Антуан. Же… Я ножи чищу, Парамон Ильич…
Корзухин. Как «ножик», Антуан?
Антуан. Ле куто, Парамон Ильич.
Корзухин. Правильно. Учитесь, Антуан!
Звонок. Корзухин снимает ермолку, расстегивает пижаму, говорит на ходу.
Принять! Может быть, партнер… же сюи а ла мезон[77]. (Выходит.)
Антуан уходит и возвращается с Голубковым. Тот в штатском, потерт и оборван, в руках у него кепка.
Голубков. Жевудре парле а мсье Корзухин…[78]
Антуан. Пожалуйте вашу визитную карточку.
Голубков. А я вас принял за француза. Вы русский, да?
Антуан. Так точно! Я — Грищенко!
Голубков. Вот дело какое, карточек-то у меня нет! Вы просто скажите, что, мол, Голубков из Константинополя.
Антуан скрывается.
Корзухин (выходя в пиджаке, бормочет). Голубков, Голубков!.. Чем могу служить?
Голубков. Вы, вероятно, не узнаете меня? Мы с вами встретились в прошлом году в ту ужасную ночь на станции в Крыму, когда схватили вашу жену. Она в Константинополе сейчас на краю гибели.
Корзухин. На краю? Простите, во-первых, у меня нет никакой жены, а во-вторых, и станции я не припомню.
Голубков. Как же? Ночь! Еще сделался ужасный мороз! Вы помните мороз? [Во время взятия Крыма?]
Корзухин. К сожалению, не помню никакого мороза. Вы изволите ошибаться.
Голубков. Но ведь вы Парамон Ильич Корзухин? Я вас узнал! Вы же были в Крыму?
Корзухин. Действительно, некоторое время я проживал в Крыму как раз тогда, когда бушевали эти полоумные генералы. Но, видите ли, я давно уже уехал, связей с Россией никаких не имею и не намерен иметь. Полгода, как принял французское подданство, давно овдовел и должен сказать, что вот уже второй месяц, как у меня в доме проживает в качестве личного секретаря русская эмигрантка, тоже принявшая французское подданство и фамилию Фрежоль. Очаровательнейшее и невиннейшее существо, на котором, по секрету скажу, я намерен жениться. Так что всякие переговоры о якобы имеющейся у меня жене мне неприятны!
Голубков. Фрежоль?.. Вы отказываетесь от живого человека?.. Но ведь она же ехала к вам! Мороз! Помните, ее арестовали? Я понимаю, вы тогда могли отказаться, на станции, из страха смерти, но теперь?..
Корзухин. Ах мороз! Повторение старой истории. Меня уже пытались раз шантажировать, господин Голубков, при помощи легенды о моей жене. Этим занималась контрразведка. Возобновления этой истории я бы не желал!
Голубков. Мороз. Окна, помните?.. Фонарь — голубая луна…
Корзухин. Мороз? Однофамилица, возможно.
Голубков. Ай-ай-ай-ай-ай! Моя жизнь мне снится.
Корзухин. Вне всяких сомнений.
Голубков. Поймите, что… Нет, вы — он, он! Но тогда выслушайте: на пароходе в трюме я два месяца шел в Париж! Шел исключительно с тем, чтобы вас разыскать. В Грецию заходил! И вот, поймите, что ни на кого больше никаких надежд нет, кроме как на вас. Я здесь в Париже с моим спутником, и мы оба обращаемся к вам с просьбой. Хорошо, пусть она не жена. Нет у вас никакой жены! Я понимаю, что вам это почему-то мешает. Так даже лучше. Нет и не было! Я, я люблю ее! Понимаете — я! Но мы, я и спутник, не она, нет, просим у вас взаймы. Мы вам отработаем. Тысячу долларов…
Корзухин. Ах, ну да! Простите, мсье Голубков, я так и предполагал, [что разговор о мифической жене приведет именно к вопросу о долларах]. Тысячу? Я не ослышался?
Голубков. Вы — богатейший человек! Тысячу, и мы вам свято вернем ее!
Корзухин. Ах, молодой русский. Прежде чем говорить о тысяче долларов, я вам скажу, что такое — один доллар. (Начинает балладу о долларе. Вдохновляется.) Доллар! Глядите, вон, вон, горит золотой луч, скользит и падает, а рядом с ним в воздухе согбенная черная кошка. Химера… Notre Dame! Века. Так вот там сверкает, там покоится доллар! Слушайте! (Таинственно указывает в пол.) Неясное ощущение… Не шум и не звук, а как бы дыхание нарывающей земли. Там чудовище летит стрелой! Метро. В нем доллар! Теперь закройте глаза и вообразите: мрак, в нем волны ходят, как горы… Мгла и вода. Океан! Он страшен, он сожрет. Но в океане с сипением топок, взрывая миллионы тонн воды, идет, кряхтит… Глаза, огни! У топок голые кочегары… Он роет воду, ему тяжко, но в адских топках он несет золотое дитя — свое сердце — доллар! И вдруг — сигнал! Тревожно в мире! И вот с трапов сгружают черных сыновей суданского солнца!
За сценою глухой взрыв труб и марш.
Идут… идут!! Куда? Где-то обидели доллар!
За сценой летит веселый марш и глупые солнечные голоса поют: «Hallelujah, hallelujah…» Корзухин подходит к окну, кричит.
Вив ла Франс! (Голубкову.) Сегодня открывают памятник неизвестному солдату! Один солдат! Погиб, защищая божественный доллар. И слышите, как в Париже военные трубы кричат ему: «Аллилуия!» Он погиб, и за это вечно на его могиле будет пылать гранит неугасимым огнем. Доллар! (Утихая) Итак, господин Голубков, я думаю, что вы сами перестанете настаивать на том, чтобы я вручил неизвестному оборванному молодому человеку, [да еще рассказывающему явно сомнительные вещи], целую тысячу долларов! Вы поняли меня?
Голубков. Да, я понял. Мы погибнем за границей. Но я думаю, господин Корзухин, что вы самый омерзительный, самый бездушный человек, которого я когда- либо видел. Вы получите возмездие! Оно не за горами. Оно идет!
Звонок.
Антуан (входит). Женераль-майор Чарнота.
Корзухин. Гм. Русский день. Проси!
Чарнота (входит. Он в черкеске, но без серебряного пояса и в кальсонах лимонного цвета. На лице выражение человека, которому нечего терять. Развязен). Здорово, Парамоша!
Корзухин. Мы с вами встречались?
Чарнота. Ну, вот вопрос! Встречались? Да ты что, Парамон, грезишь? А Севастополь?
Корзухин. Очень приятно… А мы с вами пили брудершафт?
Чарнота. Черт его знает, не припомню. Да раз встречались, так уж, наверно, пили.
Корзухин. Прости, пожалуйста… мне кажется, что вы в кальсонах?
Чарнота. А почему тебя это удивляет? Я ведь не женщина, коей этот вид одежды не присвоен.
Корзухин. Вы… Ты, генерал, так и по Парижу шли? По улицам…
Чарнота. Нет! По улице шел в штанах, а потом их в подъезде снял! Что за дурацкий вопрос?
Корзухин. Пардон, пардон…
Чарнота (тихо Голубкову). Дал?
Голубков. Нет! И не проси, пожалуйста. Пойдем отсюда.
Чарнота. Куда же мы теперь пойдем? (Корзухину.) Что же ты, спишь или что? Твои соотечественники, которые за тебя же боролись с большевиками [перед тобою], а ты отказываешь им в пустяковой сумме? Да ты понимаешь, что там в Константинополе Серафима?
Голубков. Сию минуту замолчи! Я не позволю тебе упоминать о ней! Ты понимаешь, он отрекся от нее! Если ты еще раз упомянешь имя Серафимы, я ухожу один, а ты как хочешь. Словом, идем, Григорий!
Чарнота. Ну знаешь, Парамон, грешный человек, нарочно бы в партию записался, чтобы тебя расстрелять.
Корзухин. Однако, генерал, вы шутите довольно странно, и притом в моем доме!
Чарнота. Стало быть, надеяться не на что?
Корзухин. У меня нет, к сожалению, наличных денег, генерал!
Чарнота. Зачем это карты у тебя?
Голубков. Я жду, пойдем, Гриша! Не унижайся, пожалуйста.
Чарнота. Никакого унижения нет. Поговорил по делу, а теперь желаю поболтать. Интересно, вот, про карты. Ты играешь?
Корзухин. Не вижу ничего удивительного в этом. Играю, и очень люблю. Вот только партнер мой заболел и не пришел.