Пауза.
Роман Валерианович, сколько же времени мы будем так сидеть?
Хлудов. Столько, сколько сказано. Сказано — задержи, я и держу. А вот приедет Голубков, клубочек размотается… Хороший человек, а?
Серафима. А я одна…
Хлудов. Ну, вот вы и замуж за него выходите, он хороший человек, хороший, хороший.
Серафима (плача). Пожалейте меня, пожалуйста, я…
Хлудов. Вы подите в саду погуляйте, а то вы мне мешаете.
Серафима. Что такое, что же это такое?
Стук. Серафима бросается открывать.
Хлудов (удерживая). Будьте любезны, я сам. А то разные бывают люди. Кто там? Ки э ла?
Голос смутно за дверью.
(Оборачиваясь к Серафиме.) Все вы ненормальные. (Открывает дверь.)
Входит Чарнота и Голубков. Оба одеты одинаково в приличные костюмы, в руках у Черноты чемоданчик.
Серафима. Сережа! (Плача, обнимает его.) Сережа! Что ж ты ни слова, ни слова о себе не дал знать?
Голубков. Я три телеграммы послал тебе, три!
Чарнота. Не получили? Вот город, ох!
Серафима. Я думала, что вы погибли. Все ночи сижу, смотрю на огни и вижу, как вы босые, оборванные ходите по Парижу. Никуда не пущу! Никуда!
Голубков. Никуда, никуда! Сима, никуда, не плачь!
Серафима. Ты видел его?
Голубков. Видел, видел, Сима. Видел в последний раз в жизни, а ты никогда не увидишь, так что не думай больше о нем. Просто забудь. Все совершенно хорошо и в порядке. Спасибо тебе, Роман Валерианович.
Хлудов. Пожалуйста. (Пауза.) Надеюсь, поездка ваша увенчалась успехом, а?
Чарнота. Увенчалась, натурально.
Серафима (Голубкову). Ты взял у него деньги?
Голубков. Нет.
Чарнота. Не беспокойся, это я у него взял.
Серафима. Этого не может быть.
Чарнота. Ну как не может быть, когда они здесь, в чемодане. Чарнота не нищий больше. Голубков, пожалуйте сюда! (Отводит Голубкова в сторону, отсчитывает деньги, дает Голубкову, бормочет.) Семь тысяч…
Серафима. Что это за деньги?
Голубков. Сима, я потом тебе все расскажу.
Чарнота. Праведные деньги, не беспокойтесь. (Хлудову.) Роман, тебе нужно? Могу дать взаймы.
Хлудов. Нет, спасибо, у меня есть.
Чарнота. Как угодно.
Пауза.
Хлудов. Так вот, господа, мне кажется, что теперь… (Оборачивается.) а?.. Да… Голубков, я свободен?
Голубков. Спасибо, Роман Валерианович. Мы немедленно уезжаем. Больше я тебя ничем не обременю.
Хлудов. Куда?
Серафима (Голубкову). Сережа, я умоляю тебя, может быть, каким-нибудь чудом опять на Караванную…
Чарнота. Этот чудный план уже обсуждался в трюме. Там уж вас ждут, на Караванной… Большевики прямо волнуются от нетерпения, когда это Симочка приедет?
Голубков. Сима, это немыслимо, уедем навеки во Францию.
Серафима. Изгои мы.
Голубков. Изгои. И клянусь, Роман Валерианович, я голову себе сдавлю вот так руками, чтобы забыть свой путь!
Серафима. Ты не волнуйся, не волнуйся, мы все забудем.
Голубков. Бритая голова, лагерь… Девять очков… луна, мороз!..
Хлудов. Хлудов — зверюга, Хлудов шакал!..
Серафима. Зачем, зачем, Роман Валерианович, вы это опять вспоминаете? Вы опять…
Голубков. Итак, Сима, едем! Прощайся, я больше не могу видеть Константинополя!
Серафима. Только одно слово! Пусть мне скажут, куда он денется? (Указывает на Хлудова.) Господа, он болен!
Хлудов. Убедительно прошу вас не беспокоиться. Я уезжаю в санаторий в Германию, и будьте уверены, что я скоро выздоровлю. Впрочем, и сейчас я чувствую себя превосходно.
Серафима. Вы поправитесь?
Хлудов. Я поправлюсь, я поправлюсь.
Голубков. Прощай, Роман Валерианович.
Серафима. Прощайте. Мы будем о вас думать и вас вспоминать.
Хлудов. Нет, нет, ни в коем случае не делайте этого.
Голубков. Да, Роман Валерианович, медальон! Спасибо!
Хлудов (Серафиме). Прошу вас взять его на память.
Серафима. Нет, Роман Валерианович, я не могу. Что вы, что вы? Дорогая вещь…
Хлудов. Возьмите.
Серафима (берет медальон). Прощайте.
Голубков. Проклятый, душный город!
Уходит с Серафимой.
Хлудов (закрывает за ними дверь). Ну-с, а ты куда?
Чарнота. Мы люди маленькие. Где нам соваться в германские санатории. Я сюда вернулся, в Константинополь.
Хлудов. Серафима говорила, что город этот тебе не нравится.
Чарнота. Я заблуждался. Париж еще хуже, так, сероватый город. Видел Афины, Марсель… Но… пошлые города. Константинополь мне как-то климатически больше подходит. Да и тут завязались кое-какие связи, знакомства. Надо же, чтобы и Константинополь кто-нибудь населял. Итак, ты, значит, в германский санаторий?
Хлудов. Как же, как же. А знаешь что, генерал, поедем вместе?
Чарнота. Нет уж, зачем, спасибо. У тебя на лице написано, что ты прямо в германский санаторий собрался. Только я тебе расскажу, Роман, что с тобой будет в германском санатории. Не успеешь ты высадиться на берег, как проживешь ты ровно столько, сколько потребуется, чтобы снять тебя с лодки и довести тебя до ближайшей стенки. Да и то под строжайшим караулом, чтобы толпа тебя не разорвала по дороге. Там, брат, в этом санатории, на каждом шагу твои фотографии, и план свой ты в исполнение не приведешь. А тянет тебя, тянет! Я ведь не Божий Голубков. Я тебя знаю.
Хлудов. А ты проницательный человек, а?
Чарнота. Будь благонадежен! А стало быть, и меня с тобой, если я появлюсь? Ну, а меня за что? Я зря казаков порубал на Карповой балке. Но согласно приказания. Обозы грабил? Грабил. Но, Роман, фонарей у меня в тылу нету. От смерти не бегал, но и за смертью специально к большевикам не поеду.
Хлудов. Соблазнительно, Чарнота, глянуть. И они пусть глянут.
Чарнота. Соблазнительно, соблазнительно… что говорить! Но дружески говорю: Роман, брось. Больше ничего не будет. Империю Российскую ты проиграл.
Хлудов. Это он проиграл ее!
Чарнота. Ну он. А ты не поправишь. Бросай! Отбой! Ты в самом деле полечись, Роман, и…
Хлудов. Ты дельно говоришь, дельно, дельно.
Чарнота. А ты посмотри, на что ты похож. И меня не заражай, я человек не идейный. У тебя при слове «большевик» глаза странные делаются. А я равнодушен. Я на них не сержусь, на большевиков! У них там теперь разливанное море, победили, и дай им Бог счастья! Пусть радуются!
Внезапно ударило на вертушке семь часов, и хор запел с гармониями: «Жило двенадцать разбойников и Кудеяр-атаман!..»
Ба! Слышите, вот она! Заработала вертушка! Ну, прощай, Роман, нам не по дороге! Развязала нас судьба. Кто — во Францию, кто — в петлю, а я, как Вечный Жид, отныне, Летучий Голландец я! Итак, говорю тебе дружески, Роман, в последний раз, остерегись, лечись и забудь! (Распахивает дверь.) Здравствуй вновь, тараканий царь Артур! Ты ахнешь сейчас, когда явится перед тобой во всей славе своей отставной генерал Чарнота! (Исчезает.)
Хлудов. Избавился? Один? И очень хорошо. (Оборачивается.) А? Сейчас, сейчас. (Пишет на записочке несколько слов, потом кладет ее на стол.) Так? Ушел, бледнеет, стал вдали, исчез! (Подходит к балкону.)
Хор поет «Кудеяра».
Поганое царство! Паскудное царство!
Вынимает револьвер и начинает стрелять через окно в вертушку. Сперва к хору присоединяется смутный крик, потом хор прекращает пение, гармонии еще звучат, потом прекращают и они. Слышны яснее крики. Последнюю пулю Хлудов пускает себе в рот и падает ничком. Константинополь расплывается и угасает навсегда.
Москва 1933 г.
Бег Вариант финала 1934 года
СОН ВОСЬМОЙ И ПОСЛЕДНИЙ
Окончательный вариант. 9 ноября 1934 г.[116]
Окончательный вариант. 9 ноября 1934 г.[116]
Константинополь. Комната с балконом За стеклами догорает константинопольский минарет и вертушка тараканьего царя. Закат, закат…
Хлудов (сидит на полу, поджав ноги). Да, ты замучил меня. Но сегодня как будто наступает просветление. Я согласен. Но я прошу дать мне срок! Ты не один возле меня. Живые повисли на моих ногах и тоже требуют… А? Судьба их завязала в один узел со мною. Что поделаешь? Мы выбросились вместе через мглу. Но ты мне непонятен. Как отделился ты от длинной цепи лун и фонарей? Как ты ушел от вечного покоя? Ведь вас было много у меня? Ну, помяни, помяни, помяни… А мы не будем вспоминать. (Думает, стареет, поникает.) На чем мы остановились? Да, что все это я сделал зря. (Думает.) Потом что было? Забыл! А теперь? Зной и каждый день вертятся карусели. Но ты, ловец, в какую даль проник за мной и вот поймал меня в мешок. Оставь меня, ты надоел мне!
Стук в дверь.
(Настороженно.) Кто там?
Серафима (за дверью). Это я.
Хлудов открывает дверь.
Можно войти? Простите.
Хлудов. Пожалуйста.
Серафима. Вы одни? А с кем же вы разговаривали?
Хлудов. Ни с кем, вам послышалось. А впрочем, у меня есть манера разговаривать с самим собой. Надеюсь, что она никому не мешает, а?
Серафима. Роман Валерианович, вы тяжело больны. (Пауза.) Роман Валерианович, вы слышите, вы тяжко больны. Два месяца я живу за стеной и слышу бормотание. В такие ночи я сама не сплю. А теперь уже и днем?
Хлудов. Я вам достану другую комнату, а? Я часы продал, есть деньги. Но только в этом же доме, чтобы вы были под моим надзором.
Серафима. Роман Валерианович, я очень благодарна вам за то, что вы меня спасли. Но поверьте, что я сижу здесь только из-за того, что боюсь вас здесь оставить. Вы не можете быть одни.
Хлудов. Покорнейше вас благодарю, мне няньки не нужны.
Пауза.
Серафима. Роман Валерианович, я несчастна.
Хлудов. Сочувствую.
Серафима. Голубков погиб в Париже, погиб!
Хлудов. Прошу прекратить истерику! Почему погиб? У вас есть сведения?
Серафима. Ни строчки, ни телеграммы… И вдруг я сейчас глянула на солнце и поняла: погиб! Зачем я его отпустила?
Пауза.
Роман Валерианович, дайте мне денег в последний раз!
Хлудов. На что?
Серафима. Я еду в Париж искать его.
Хлудов. Не дам.
Серафима (став на колени). Я одинокая, несчастная женщина, дайте мне денег! (Пауза.) Так будьте вы прокляты с вашими деньгами! Сегодня же бегу от вас! Деньги будут! И я найду его.
Хлудов. Нет, вы не убежите.
Серафима. Каким же это способом вы удержите меня?
Хлудов. Любым способом, не беспокойтесь, я не Голубков, а?
Серафима. Да что же это такое? Я во власти сумасшедшего? Насилие! Надо мною насилие! Я потеряла Голубкова.
Хлудов. Приедет. Хороший человек, хороший, хороший… Вы за него замуж выходите.
Серафима. Пожалейте меня, пожалуйста!
Хлудов. Вы пойдите по саду погуляйте, а то вы мне мешаете.
Стук. Серафима бросается открывать.
Будьте любезны, я сам. А то разные люди могут прийти. Кто там? Ки э ла?
Голос смутно за дверью.
Все вы ненормальные. (Открывает дверь.)
Входят Чарнота и Голубков — одеты в приличные штатские костюмы. В руках у Черноты чемоданчик.
Серафима. Сережа!! (Обнимает Голубкова.) Что же ты ни слова, ни слова?!
Голубков. Я послал тебе три телеграммы!
Чарнота. Не получили? Вот город! Ах!
Серафима. Я думала, что вы погибли! Все ночи сижу и вижу, как вы босые и оборванные бродите по Парижу… Никуда не пущу!
Голубков. Сима, не плачь. Никуда…
Серафима. Ты видел его?
Голубков. Видел. Забудь, не думай больше о нем. Его нет.
Серафима. Ты взял у него деньги?
Чарнота. Не волнуйся, это я у него взял.
Серафима. Этого не может быть!
Чарнота. Ну как не может быть, когда они у меня в чемодане! Голубков, пожалуйте сюда! (Отводит Голубков в сторону и делится с ним деньгами.) Пять тысяч… (Серафиме.) Праведные деньги, не волнуйся…
Хлудов. Ну, что же, Голубков, я свободен?
Голубков. Спасибо, Роман Валерианович, больше я тебя не обременю, мы уезжаем навсегда во Францию.
Серафима. Изгои мы…
Голубков. Изгои. Хочу забыть свой путь. Бритая голова… Лагерь…
Хлудов. Хлудов — зверюга, Хлудов — шакал?
Голубков. Едем, Сима, я больше не могу видеть Константинополя!
Серафима. А куда он денется? Он болен, господа!
Хлудов. Убедительно прошу не беспокоиться. Я уезжаю лечиться в санаторий, в Германию.
Голубков. Ну, прощай, Роман Валерианович.
Серафима. Прощайте. Я буду о вас думать, буду вас вспоминать.
Хлудов. Нет, ни в коем случае не делайте этого.
Голубков. Ах да, Роман Валерианович, медальон. (Подает Хлудову медальон.)
Хлудов (Серафиме.) Возьмите его на память. Возьмите, говорю.
Серафима (берет медальон, обнимает Хлудова). Прощайте.
Голубков (указывая в окно). Прощай, душный город!
Уходит с Серафимой.
Хлудов. Ну, а ты куда?
Чарнота. Мы люди маленькие. Я сюда вернулся, в Константинополь.
Хлудов. Серафима говорила, что город этот тебе не нравится.
Чарнота. Я заблуждался. Париж еще хуже. Так, сероватый город… Видел и Афины, и Марсель… Но… пошлые города! Да и тут завязались связи, кое-какие знакомства… Надо же, чтобы и Константинополь кто-нибудь населял.
Хлудов. Знаешь что, генерал, поедем вместе? Ты человек смелый…
Чарнота. Нет, я не смелый, спасибо. А у тебя на лице, Роман, написано, что ты в германский санаторий собрался. Но поверь, что не успеешь ты высадиться на берег, как проживешь ровно столько, сколько потребуется, чтобы тебя с лодки снять и довести до ближайшей стенки, да и то под строжайшим караулом, чтобы тебя толпа не разорвала по дороге! Там, брат, в этом санатории, тебя хорошо помнят. А за компанию с тобой и меня поведут. От смерти я не бегал, но за смертью специально к большевикам не поеду. Дружески говорю, Роман, брось! Все закончено! Империю Российскую ты проиграл, а в тылу у тебя фонари!
Хлудов. Ты проницательный человек, оказывается.
Чарнота. Но не идейный. Я равнодушен. Я на большевиков не сержусь. Победили и пусть радуются! Зачем я буду портить настроение своим появлением?
Внезапно ударило на вертушке семь часов, и хор с гармониками запел: «Жили двенадцать разбойников и Кудеяр-атаман…»
Ба! Слышите! Вот она! Заработала вертушка! Ну, прощай, Роман! Кто во Францию, кто в петлю, а я, как Вечный Жид, отныне Летучий Голландец я! Последний раз говорю, остерегись, лечись и забудь! (Распахивает дверь на балкон.) Здравствуй вновь, тараканий царь Артур! Ты ахнешь сейчас, когда явится перед тобой во всей славе своей отставной генерал Чарнота! (Исчезает.)
Хлудов (один). Избавился? Один. И очень хорошо. (Оборачивается, говорит кому-то.) Сейчас, сейчас… (Пишет на бумаге несколько слов, кладет ее на стол, указывает на бумагу пальцем.) Так? (Радостно.) Ушел. Бледнеет. Исчез! (Подходит к двери на балкон, смотрит вдаль.)
Хор поет: «Господу Богу помолимся, древнюю быль возвестим…»
Поганое царство! Паскудное царство! Тараканьи бега!.. (Вынимает револьвер из кармана и несколько раз, стреляет по тому направлению, откуда доносится хор.)
Гармоники, рявкнув, умолкают. Хор прекратился. Послышались дальше крики. Хлудов последнюю пулю пускает себе в голову и падает ничком у стола.
Темно.
Конец.