– Wie bist du hierher gelangt? Woher kommst du und wo willst du hin? Mit welchem Ziel?
– Как здьесь оказался? Куда и откуда шел? С какой целью?
– Живу я тут, герр гауптман, вернее не тут… Домой иду, в Демянск.
Немцы переглянулись.
– В Демянск? – переспросил длинный.
– Ну да, я там родился, потом родителей посадили и мы переехали в Вятку, потом меня призвали, но я сбежал, потому что не хотел воевать. Я этот… Свидетель Иеговы. Вот.
"Что я несу-то…" – с ужасом подумал Лешка.
– Von welchem Ermordetem? Es gibt keine solche Militarform weder bei uns noch bei den Russen.
– Послушай, Ифанцов, хватьит валять ваньку-встаньку. Нам не надо фрать. Это глюпо и бессмысльенно. С какого убьитого? Такой фоенной формы ньет ни у нас, ни у русских.
"Млять… Чего сказать-то ему?" – пронеслось в голове. И неожиданно выдал единственную фразу на немецком, которую произносил без ошибок.
– Geben sie mir bitte eine Zigaretten!
Немцы переглянулись.
Тощий достал из кармана… Лешкину "Приму" и пластиковую китайскую зажигалку. Не спеша вставил в мундштук, не спеша прикурил и, также не спеша, подошел к пленнику. Затем наклонился вплотную и выпустил в лицо струю дыма.
– У тьебя ньет документов, ти в чужой формье, also… если вьерить тьебе. В карманах нет ничьего кромье этого – он показал "Приму" и зажигалку. – Ты ильи мародьер ильи дивьерсант. В любом случае тебя ждет расстрьел. Verstehst du?
– Ф-ф-ферштеен. – кивнул Лешка.
Немец кивнул в ответ и отошел, так и не дав покурить. Но и сигаретой не ткнул.
– Имья, звание, род войск, военная част? – повторил он свой вопрос. Гауптман громко зевнул.
– Я… Я не помню… Контузия у меня. Не помню ничего. Честное слово.
– Schteit auf! – неожиданно рявкнул в ответ тощий.
Лешка привстал с табурета. Тощий снова подошел к нему и без замаха, коротким тычком пробил в солнечное сплетение. Дыхание мгновенно остановилось, в глазах потемнело от боли и Лешка согнулся буквой "Г". И тут же колено офицера въехало ему в нос.
Пленник упал назад, брызнув кровавым веером из разбитого носа и опрокинув табурет. Очки разломились по дужке, но, слава Богу, не разлетелись на осколки. А то бы остался без глаз, военнопленный студент…
– Der Schweinerne Dussel! – пробормотал немец, с явным огорчением разглядывая кровавое пятно на брюках. – Der regt mich auf……
Гауптман опять зевнул и подошел к окну.
Пока они чего-то там балакали, Лешка кое-как пытался восстановить дыхание. В конце концов, получилось, хотя явно сломанный нос этому не способствовал. Зажав нос рукавом куртки, он встал, сглатывая кровь.
– Жиф? Ничьего… скоро мы тьебя расстрьльяем, польшевистский фанатик.
– Г-г-господин…
– Feldpolizeikomissar.
"И у них комиссары есть?!" – мелькнула удивленная мысль, но тут же уступила место боли и страху.
– Г-господин ф-фелдьп-полицайкомиссар… Я с-скажу в-в-все… – гундосо заикаясь, произнес Лешка.
– Sietzen! – рявкнул тот в ответ.
Лешка, повинуясь приказу, поднял одной рукой табуретку и присел на нее с краюшка:
– Я и в-вправду не з-знаю как здесь оч-чутился. С-скажите, сегодня к-какое ч-число?
– Тридцатое апрьеля тысяча девятьсот сорок второго года.
– А я из т-тридцатого ап-преля д-две тысячи п-первого. Я из-з-з б-будущего…
Фельдполицай поморщился и вмазал Лешке еще раз. По уху. Этого хватило, чтобы тот вновь свалился на пол.
Потом фриц высунулся в окно и чего-то гавкнул. В избу влетели два дюжих солдата, схватили Лешку под мышки и потащили в сарай. По пути пересчитали им все ступеньки и пороги.
Только в сарае уже Лешка несколько оклемался. Хотелось пить, но вот есть почему-то не хотелось. А еще хотелось умыться. Кровавые сопли – вот только теперь он понял, что такое "кровавые сопли" – подсыхали и стягивали кожу. Стреляло в ухе, саднило в носу…
Но больше всего хотелось жить…
Как-нибудь, но жить.
Лешка свернулся калачиком на охапке сена, ровно в детстве и попытался задремать…
– Обычный сумасшедший, герр фельдсполицайкомиссар. Попал на фронт, первый раз под обстрел и тронулся умом.
– Не сомневаюсь, гауптман. Я был под Оршей, когда русские первый раз применили свои "органы". Тех кто, выжил в том аду, списали поголовно. Одного мне даже пришлось пристрелить. Он лежал в траншее, палил в небо из пулемета и орал "огненные черти, огненные черти!". Меня волнует другое… – фельдсполицайкомиссар не заметил, как передернуло толстячка гауптмана. – Меня волнует другое. Его форма. Эти сигареты и эта зажигалка. Видите наклейку на зажигалке? "Сделано в Китайской Народной Республике". Китайской??? Но Китай воюет с Японией… Им не до мелочей. Японский протекторат? Манчжурия? Или Шаньси? Или Синьцзянь? Там черт не только ногу сломает, в этих китайских государствах…. Похоже это японцы. Они, хотя и наши союзники, могут приторговывать с Советами по мелочам. Второго фронта на русском Дальнем Востоке, к сожалению, мы до сих пор не имеем. Далее… Сигареты "Прима. СССР" производства компании "ДЖ. Р. Рейнольдс Тобакко Компани. г. Санкт-Петербург" Американцы штампуют эти сигареты в забытой Богом Флориде и ленд-лизом поставляют русским. В эксклюзивном, экспортном исполнении.
– Почему во Флориде, герр…
– Давайте без чинов. Дитер Майер, к вашим услугам. – Щелкнул каблуками комиссар тайной полевой полиции.
– Хорошо, герр Майер. Рудольф Бреннер. Так причем же тут Флорида? – переспросил гауптман.
– Там у янки есть город. Санкт-Петербург. Один из центров табачной промышленности Юга, между прочим. Дразнят американцы Усатого. – Ухмыльнулся Майер. – Дразнят… Это как раз в духе янки. И только им в голову приходят эти идиотские слова – прима, экстра, королевский размер… И что в итоге мы имеем?
– Что? – не понял Бреннер.
– Японская зажигалка, американский табак, новая форма. Без знаков различия, к тому же… Русские перебрасывают сюда элитные свежие части с Дальнего Востока. Вот что это значит. Парень просто не умеет врать. Можно выбить из него все, что требуется. Но мы же, немцы, интеллигентные люди… Не так ли, Бреннер?
– Так точно, господин фельдсполицайкомиссар! – щелкнул каблуками гауптман и раздраженно подумал: "Ты-то конечно, интеллигент! Не-то что мы мясо окопное…"
– Да перестаньте, Бреннер, мы же договорились с вами…
Майер высунулся в окно:
– Эй, рядовой! Ко мне!
Рыжий немец, сидевший около бронетранспортера, подскочил и бросился к окну:
– Рядовой первого класса Эрих Грубер по вашему приказанию прибыл!
– Рядовой, бегом до местного старосты. Отряду вспомогательной полиции прибыть сюда через полчаса. Приказ понятен? Выполнять!
– Так точно, господин фельдсполицайкомиссар! – рявкнул рядовой, развернулся кругом и побежал за ворота.
– Как мне, Рудольф, надоели эти чинопочитания… – вздохнул Майер. – Хочется чего-то простого, домашнего, человеческого. А вам?
"Конечно" – мрачно подумал гауптман – "С тобой пообщайся по-родственному. Мигом дело заведут и в штрафбат загремишь, павлин расфуфыренный" Но вслух сказал совершенно другое:
– Может быть, отобедаем, герр Майер?
– С удовольствием. Только дайте приказ своим солдатам сопли этого большевика вытереть с пола.
Лешка очнулся от скрипа дверей. Он вздрогнул от предчувствия, но на этот раз пришли не за ним. В сарай влетел от могучего пинка долговязый красноармеец в натянутой до бровей пилотке и ржавой от грязи шинели.
– Вот, суки! – ругнулся он, когда дверь закрылась. – Чего пинаются? Гады…
Потом он перелез по сену к Лешке, улегся рядом и протянул руку.
– Здорово! Ты чьих будешь?
– Наших. – Буркнул Леха в ответ.
– Да вижу, что наших! – Засмеялся красноармеец в ответ. – Тебя как звать-то?
– А ты чего такой жизнерадостный? – Покосился на него Алексей.
– Вадик Зелянин! – вместо ответа протянул руку тот.
– Иванцов. Алексей!
– Слышь, Лех… – Вадик подвинулся поближе. – А ты как сюда-то попал?
– На летающей тарелке прилетел…
– Чего? На какой тарелке?
– Ничего. Сам не помню. Помню, что по полю шел. Ночью. Темно было, как у негра в заднице. Споткнулся. Упал в яму какую-то, а там чем-то по голове накрыли. Днем тут очнулся.
Вадик засмеялся.
– Ты что как кобыла? – разозлился Лешка. – Все ржешь и ржешь…
– Да так, выражение забавное, как у негра в заднице… Не слышал раньше. Агась!
– Дарю, – угрюмо ответил Алексей и осторожно потрогал нос. Кровь уже давно подсохла, но дышать было носом тяжело. – Слышь, Вадик, а у тебя покурить есть чего?
– Откуда… Фрицы все отобрали… – Печально вздохнул "сосарайник". – А меня оглушило. Очнулся – немцы кругом. От полка щепки. Триста двенадцатый стрелковый, двадцать шестая Сталинская дивизия, Первая ударная армия. Слышал?
– Северо-Западный?
– Агась. Под Рамушево бились. То наши надавят, то немцы… Траншеи из рук в руки переходили за день раза по два. А дна в траншеях нет. Кровь да трупы. Да… – Вадик на минуту замолчал, а потом продолжил. – Ну, меня и уволокли. А я сбежал. Агась. Деру на пересылке дал. Лопухнулись фрицы. До вологодских им далече…
Он покрутил головой и хекнул.
– А я то родом из Старой Руссы. Вот туда и пошел.
– Фига себе. А сюда-то как попал?
– Так я это… Неделю у солдатки отлеживался. Вроде затихло, ну я и отправился в путь-дорогу. Нарвался, блин масленичный, на полицаев… Вечером отправят по этапу – в деда, в душу, в мать…
– А меня расстрелять собираются…
– Да ты чего? За что?
– Рожей не вышел.
Вадик хихикнул:
– То-то они тебе нос поправили. А чего за форма такая у тебя? Не видал ни разу.
– Опытные образцы ввели. – Покосился на него Лешка. – А я ночью до ветра пошел. Ну и блуданул малость. Вляпался к фрицам в дозор.
– А ты не из десантуры? Тут, говорят, немцам в котел две бригады закидывали комиссары…
– Да какая десантура… Их же вроде в феврале закинули. А к апрелю вроде как кончили уже. – Сказал Лешка, а сам подумал, что под свитером-то тельняшка…
– Да не… Шарахаются еще где-то, – равнодушно сказал Вадик. – Остатки. Фанатики, блин. Ни еды, ни оружия. А все по болотам бегают. Главное толку от них никакого. Сдохли только без дела…
– Странно ты как-то говоришь… – Лешка искоса посмотрел на Вадика.
– А что тут странного? Уж не знаю, что лучше. По болотам без оружия голодным и раздетым бегать или немцам в плен сдаться. Из плена и бежать можно. А тут куда? Или свои или немцы шлепнут. Немцы дюже десантников не любят. Агась.
– А свои-то за что?
– Знамо дело… – пожал Вадик плечами. – За невыполнение приказа и дезертирство. Они тут должны были двумя бригадами весь котел немецкий в плен взять. А немцев тута тысяч семьдесят. Во как.
– Делааа…
– Лех, слышь чего скажу… У меня папироса есть немецкая. Одна. Заныкал от вертухаев фрицевских. И спички в ботинке. Давай-ка курнем!
– Давай! – обрадовался Лешка. – А ну немцы унюхают?
– А… – Махнул собеседник рукой. – Фингалом больше, фингалом меньше. Подумаешь.
– А давай!
Соблазн, втянуть хотя бы каплю никотина, был больше, чем очередной удар прикладом.
Они устроились в углу сарая и, накрывшись шинелью Вадика, стали по очереди тягать цигарку.
В голове поплыло, по рукам и ногам побежали приятные мурашки…
– Где, говоришь, служил то?
Не задумываясь, Лешка ответил первое, что пришло в голову.
– Триста двадцать вторая стрелковая. Восемьдесят шестой полк. Рядовой.
– Вроде не было тут триста двенадцатой?
– А перекинули недавно. Я вообще первый день на фронте.
– Понятен. Ну, сиди пока.
Тут Вадик откинул шинель, подошел к двери и пнул несколько раз.
– Открывайте, песьи дети! Расколол я его.
Дверь открылась. На пороге стояло три бойца в красноармейских ватниках, с трехлинейками, но без петлиц и белыми повязками на правых руках.
"Полицаи!" – понял Лешка.
– Ну, чего, тезка? Будем знакомы сызнова? – ухмыляясь, сказал "Вадик". – Олексий Глушков, начальник Ивантеевского волостного отряда шютцполицай.
Леха молчал. А что тут скажешь? Он встал, заложив руки за спину.
– Выходи, тезка. Сейчас тебе шиссен делать будем.
Делать нечего. Леха вышел под небо, висящее такой же свинцовой тяжестью над бестолковым миром.
Двое полицаев оттащили его к стенке, а начальник Глушков что-то пояснял фельдсполицкомиссару. Тот уже успел сменить штаны, и стоял безукоризненно чистый в этой грязище.
Потом они подошли к Иванцову.
Немец долго разглядывал опухшее лицо Алексея, а потом сказал:
– У тьебя есть два варианта. Льибо ти умираешь сейтчас, льибо ти жьивешь сейтчас. Что ты виберешь?
Леха молчал. На дурацкий вопрос можно дать только дурацкий ответ. Но такого ответа не было в пустой звенящей голове.
– Молчьишь?
Потом он развернулся и резко бросил, ровно выстрелил:
– Erschiessen.
Рядовые немцы наблюдали молча за происходящим.
Глушков взял винтовку, передернул затвор и спросил:
– Тезка, а ты родом-то откуда?
– Вятка, – Приглушенно сказал Иванцов.
– Молись, коли верующий! И глаза-то закрой. Легче будет.
Леха закрыл глаза. До сих пор ему все это казалось бредом каким-то, сном, фантастикой. А тут вот она правда-то… Несколько секунд – и тебя нет. А смерть вот она. Из глаз полицая смотрит. Пулей дотянется сейчас и все…
Конец…
– НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!
Леха свалился на колени:
– Ж-жизнь. Жить х-хочу.
А потом зарыдал и упал окровавленной мордой в коричневую жижу.
– Gut! – остановились рядом с ним начищенные сапоги фельдсполицкомиссара Дитера Майера. – Жизнь есть карашо. Но ее надо заслужить. Да? Ты себя плёхо показал на допросе. Сейчас ты докажешь свою преданность жизни, когда съездишь со своими новыми друзьями в деревню Опалево. Говорьят там есть раненый партизан, а можьет твой товарищ. Соратник. Найди и привези его сюда. Поднимите его.
Майер отошел на пару шагов, не желая больше пачкаться.
Двое полицаев подхватили Иванцова под руки и попытались поднять на ноги. Но Лешка был в полуобморочном состоянии, еле стоя даже с помощью.
Полицаи потащили его к телеге и закинули туда как зарезанного поросенка.
"Russische scwiene…Welche sie die Schweine aller…" – потом он, поморщившись посмотрел на небо: "der Arsch der Welt…"
По дороге в Опалево Лешка успокоился, хотя его и потрясывало время от времени. Ему дали какую-то тряпку, он, сколько смог, отчистил форму. Потом нацепил такую же белую повязку, как и у других. Ему что-то говорили, но он не реагировал, не понимая смысла обращенных к нему слов. Точно через туман доносились звуки разговоров, смешки. Кто-то совал в рот сигарету, он механически курил. Потом снова пошла носом кровь. Он сел сзади телеги – время от времени сморкая и харкая красным на дорогу.
Из оцепенения его вывел только сильный толчок в спину.
– Приехали! – больше догадался, нежели услышал Иванцов Алексей. Бывший студент первого курса, бывший поисковик, а ныне предатель и полицай.
Двое полицаев пошли по одной стороне деревни, Глушков потащил его за собой по другой. Еще один остался в телеге.
Они зашли в первый дом, заглянули в подвал, под кровать, залезли на чердак, посмотрели в хлеву. Потом начальник волостной полиции сунул под нос старухи кулак, и они пошли в другой дом.
Потом во второй, в третий…
А в четвертом Глушков увидал то ли дочь, то ли внучку хозяйки. Молоденькую девчонку лет четырнадцати-пятнадцати.
Выпнув тетку на улицу, он рявкнул на Лешку, чтобы тот постоял в сенцах.
Тот повернулся было, но краем глаза успел увидеть, как полицай влепил пару оплеух девчонке и навалил ее на стол.
Винтовку, чтобы не мешалась, тот поставил в угол и теперь, одной рукой задирая ей юбку, судорожно стаскивал с себя штаны. Девка орала благим матом, но отбиваться даже не пыталась от страшной вонючей скотины за спиной.
Впрочем, Алексей этого всего не слышал и не видел.
Он целился из винтовки в спину полицая.
Грохот выстрела снял все. И вату из ушей, и оцепенение в душе, и вялость в теле.
Тело бывшего полицая сползло на пол, а девчонка билась в истерике, залитая его кровью.
Иванцов вышел во двор.
На выстрел уже неслись по улице двое.
Он перезарядил трехлинейку и почти в упор разнес голову одной сволочи.
Второй остановился, задергался и побежал обратно за забор.
Иванцов пошел за ним. Но дойти не успел.
Пуля из немецкого карабина оставшегося в телеге часового пробила ему живот.
А потом двое полицаев добивали его прикладами… А он улыбался: "Два – один, наши ведут…"
Глава 3. Десантура.
– Смотри! Леха!
– Да ну на хрен…
– Точно, Леха. Кровью сморкается…
– Да не может быть, у них повязки белые. Видишь? Это же полицаи!
Захар с Виталиком лежали в кустах, наблюдая – как по проселочной дороге ковыляла телега с пятью мужиками.
Четверо были одеты как обычные красноармейцы, только один сзади на телеге был в пятнистом камуфляже. И с белыми повязками на рукавах.
Время от времени "камуфляжный" утирал сочившийся кровью нос и сморкался красным на дорожную хлюпающую жижу.
– Значит, не только нас сюда забросило? И его тоже?
– Он же в лагере оставался…
– А сейчас тут…
– Не, не он. Не может быть, чтоб он с полицаями… Да и без очков этот…
Они молча смотрели, как телега удаляется за поворотом лесной дороги.
И тут же, не сговариваясь, броском кинулись на другую сторону леса.
Рывок получился удачный. Хотя и преодоление дорог в тылу врага считается одной из самых опасных тактических операций, но на этот раз им повезло.