После переправы через Березину остатки Великой армии продолжали таять (генералы Зима и Голод вместе с казаками по-прежнему крепко знали свое дело) и окончательно превратились в толпу безжалостных, полусумасшедших индивидуалистов. Теперь всех интересовали только собственная жизнь и возможность добраться до любого места, где были бы крыша над головой, тепло и еда… тепло и еда… тепло и еда… А тут еще начались настоящие русские морозы: температура упала до 26–30 °C. Разыгравшаяся вьюга оказалась такой свирепой, что люди не видели, куда идти, и невольно шли… кругами. Ветер, как нож, проникал до костей. Люди замерзали сотнями. Огромные волчьи стаи бежали следом за французской армией.
Они кормились солдатами Великой Армии. То, что не поедали хищники, вороны и псы, покрывала своим белым саваном зима. Вьюга наметала над трупами холмики снега, и обратная дорога из России превратилась для французов в нескончаемо длинное кладбище.
Мюрат попытается еще организовать оборону города Вильно, где были сосредоточены громадные запасы продовольствия и боеприпасов, но безуспешно. Превратившиеся в оборванцев 20 тыс. солдат, похожие на пугал, уже не желали воевать: дорвавшись до водки и коньяка, они напивались до бесчувствия и замерзали на улицах. Даже в святая святых Наполеона, бережно хранимой Старой гвардии осталось лишь 1600 боеспособных солдат! Так, капитан снайперов гвардии сумел предъявить только одного лейтенанта и одного рядового!
...От некогда лучшей в Европе кавалерии после похода на Москву осталось лишь около 2 тыс. изможденных и обмороженных всадников на жалких клячах. У пограничной реки Неман Мюрат самовольно передал командование принцу Евгению Богарне, мотивируя это тем, что больше в Великой армии ему делать нечего.
В. В. Верещагин. Наполеон в России. В Кремле – пожар. 1887–1898 гг.
Маршал объявил, что спешно уезжает в Неаполь – столицу своего королевства. В письме к императору неаполитанский король утверждал, что неохотно оставляет командование и слагает с себя руководство «исключительно по причине здоровья, которое за последние пять-шесть дней ухудшилось настолько», что он «не в состоянии добросовестно заниматься административными вопросами». В постскриптуме Мюрат добавил: «У меня лихорадка и симптомы серьезного приступа желтухи». Началось все со ссоры в прусском городке Гумбиннене между Мюратом и Даву, люто ненавидевшим эксцентричного гасконца. Последний открыто, в самых простых солдатских выражениях возмутился полным нежеланием Мюрата спасать обезумевшую толпу беглецов. Даву прилюдно обозвал Иоахима клоуном от кавалерии и пообещал рассказать императору о циничном поведении Мюрата, забывшего о своем солдатском долге – в любых условиях поддерживать честь и славу французского оружия. В ответ давно озлобленный на своего императора Мюрат завизжал: «Я болен и что тут мне, королю, делать! Провожать эту сволочь (имелись в виду обмороженные, одичавшие остатки Великой армии) достаточно какого-нибудь генерала! Служить далее этому безумцу невозможно! Прими я предложения англичан – я был бы таким же великим государем, как императоры России и Австрии». Мюрат первым из маршалов Бонапарта отказался ему служить. Он правильно понял, что карта его венценосного шурина уже бита, но ему было невдомек, что сам-то он сидит на троне не по милости Божьей, а лишь из-за расположения некогда всесильного «корсиканского выскочки». «Железный» маршал Даву резко оборвал «короля храбрецов»: «Императоры России и Австрии – государи Божьей милостью, а вы если и король, то единственно по милости Наполеона и пролитой французской крови. Черная неблагодарность вас ослепляет». Поняв, что Даву в своем мнении не одинок (суровые маршалы-солдаты вроде Лефевра и Макдоналда, Бесьера и Мортье разделяли его взгляды), Мюрат психанул, обложил их так, как это умеют только гасконцы, вскочил в седло и, загоняя коня, помчался в теплую и благодатную Италию. Через две недели неустанной скачки король Иоахим вернулся к себе в Неаполь. «Недурно для больного!» – с улыбкой прокомментировал Евгений Богарне, когда до него дошла эта новость.
...Наполеон, как, впрочем, и вся французская армия, от рядового до генерала, не простил своему шурину дезертирства. Даже маршал Бертье, который был сторонником назначения Мюрата на эту должность, вынужден был признать: «Неаполитанский король – человек во всех отношениях менее способный командовать армией». «Капитан стрелковой роты лучше бы командовал армией, нежели вы!» – серьезно упрекает Наполеон своего неуравновешенного зятя. Он объявил во французской прессе, что «Мюрат незаменим в атаке или когда на поле боя все ладится, но ему не хватает силы воли и твердости характера огрызаться в отступлении, самом сложном, как известно, виде боя! Столь важное дело маршалу Мюрату не по плечу! Я едва не удержался от искушения велеть арестовать его для примера!» Это было, вероятно, самым тяжелым оскорблением, которое один солдат может нанести другому.
Участник почти всех наполеоновских войн, Мюрат, несомненно, был многим обязан своему великому патрону, но и сам немало для него сделал: вспомним хотя бы вандемьерские события, или переворот 18 брюмера, или безумную атаку под Эйлау! Но он никогда не был выдающимся стратегом и даже… умным человеком. В январе 1814 г., когда война пришла на территорию Франции, Иоахим, подзуживаемый своей супругой Каролиной, решил, что пришло время окончательно отмежеваться от Бонапарта. Ради сохранения власти в Неаполитанском королевстве бравый маршал предал своего благодетеля и вступил в союз с Австрией. Наполеон писал сестре, жене Мюрата: «Ваш супруг очень храбр на поле сражения, но слабее женщины или монаха, когда не видит неприятеля. У него нет совсем моральной храбрости».
Мюрату всегда было свойственно метаться в поисках наиболее выгодных условий, особенно когда все было зыбко и неясно. В ходе саксонской кампании 1813 г. Наполеон два раза подряд разбивает союзников – под Лютценом и Баутценом, и они срочно запрашивают перемирия, чтобы прийти в себя и собраться с силами. В этот момент наш герой почему-то решает, что карта Бонапарта еще не бита, и снова направляется под знамена своего шурина-патрона-благодетеля.
Но по дороге в Дрезден Мюрат встретил курьера с секретными депешами от его личного представителя в Вене Кариати. Однако депеши были зашифрованы. Король прочитать их не мог и дал указание курьеру следовать дальше в Неаполь для расшифровки, а сам галопом помчался к Наполеону. Дело приняло комический характер. В депешах выражалось согласие Австрии гарантировать сохранение неаполитанского престола за Мюратом, если он покинет Наполеона и выступит против него; помимо этого в депешах сообщалось, что Австрия присоединяется к коалиции и объявляет войну Франции. Не исключено, что если бы полученные известия Мюрат прочитал сразу, то, скорее всего, не поехал бы в Дрезден вообще.
В столице Саксонии он ощущает всеобщее трудно скрываемое уныние. От Коленкура до Бертье все встревожены. После решения Австрии примкнуть к коалиции против Франции последняя должна воевать против численно превосходящего противника и вести бои сразу на два фронта при теперь уже неотвратимом упразднении французского владычества в Испании. Очень многим катастрофа представляется неизбежной. И тем не менее Мюрат участвует в Дрезденском сражении, и никто еще не знал, что яростный бросок французской кавалерии в этой битве станет последней победной атакой в истории наполеоновских войн – причем не только лично для Мюрата, но и для всех ветеранов-кирасир, егерей, драгун, улан и гусар в его эскадронах. Дрезден оказался последним триумфом Мюрата, никогда более он уже не испытал опьяняющего аромата победы.
Потом еще была кровавая прелюдия перед грандиозной «битвой народов» под Лейпцигом – большое кавалерийское дело с участием Мюрата, развернувшееся 14 октября 1813 г. на широкой равнине неподалеку от Лейпцига у местечка Либертвольквиц. День был пасмурный и холодный. Дул сильный порывистый ветер. Русская конная артиллерия лихо выскочила далеко на равнину и открыла беглый огонь по кавалерии Мюрата. Тут же несколько полков французских драгун и конной гвардии – лучшей в то время кавалерии Наполеона – устремились на русскую батарею, столь рискованно вышедшую вперед.
Потом еще была кровавая прелюдия перед грандиозной «битвой народов» под Лейпцигом – большое кавалерийское дело с участием Мюрата, развернувшееся 14 октября 1813 г. на широкой равнине неподалеку от Лейпцига у местечка Либертвольквиц. День был пасмурный и холодный. Дул сильный порывистый ветер. Русская конная артиллерия лихо выскочила далеко на равнину и открыла беглый огонь по кавалерии Мюрата. Тут же несколько полков французских драгун и конной гвардии – лучшей в то время кавалерии Наполеона – устремились на русскую батарею, столь рискованно вышедшую вперед.
Развернутым фронтом гусары и уланы генерала Сеславина двинулись навстречу неприятелю. Топот копыт нескольких тысяч лошадей заполнил равнину. С рыси перешли на галоп. Некоторые смельчаки вырвались вперед. Трубачи протрубили «Галоп!». Неприятельская кавалерия, тоже ускорив аллюр, быстро приближалась. Уже хорошо были видны драгуны в медных касках и конногвардейцы в медвежьих шапках, несущиеся на батарею в рассыпном строю. Русские пушки дали последний раз залп и жестоко осыпали наступавших картечью. Картечь сразила многих всадников, но французская кавалерия продолжала атаку. Еще немного, и противник возьмет батарею. Трубы русских гусар и улан заиграли атаку! Эхом отозвались голоса эскадронных командиров улан: «Пики к атаке!» И вот уже первая шеренга улан, пригнувшихся к гривам лошадей, с черными пиками в руках мчалась на неприятеля. За ней взметнулись ряды рук гусар со светлыми клинками. Люди, охваченные пьянящим чувством атаки, разом закричали «Ура-а-а-а!!!».
Пики первой шеренги русских выбили из седел под копыта налетевших лошадей многих драгун и конногвардейцев. Враг был опрокинут, конная батарея русских спасена. Преследование противника, отступающего в беспорядке, расстроило ряды русских гусар и улан. Встречная атака польских улан отбросила их назад. На помощь русским кавалеристам двинулись прусские драгуны, уланы и кирасиры. Противник не выдержал одновременных фланговых атак союзной кавалерии и обратился в бегство. Однако тут появились новые французские конные полки.
Кровавая кавалерийская «карусель», в которой с обеих сторон с величайшим ожесточением рубилось около 15 тыс. всадников, продолжалась много часов. Только к вечеру, вдоволь намахавшись-натешавшись холодным оружием, противники разошлись по своим бивакам.
После поражения под Лейпцигом, после тайной встречи около Оллендорфа с австрийским эмиссаром Мюрат покинул Великую армию и навсегда попрощался со своим императором. Оправдывая свой отъезд, он говорил, что будет более полезен в Италии, где сумеет привести неаполитанскую армию на помощь вице-королю Евгению Богарне. Наполеон не питал иллюзий относительно истинных намерений своего зятя, однако не арестовал его и даже ни в чем не обвинял. Вместо этого он обнял готового предать его брата по оружию. Иоахим еще не добрался до Неаполя, но уже секретной депешей известил князя Кариати, что, как только прибудет в королевство, тотчас перейдет на сторону союзников. Мюрат уже твердо встал на путь предательства, с которого не свернет.
Во время легендарных «Ста дней» Наполеона, как ему показалось, сторговавшийся было с австрийцами неаполитанский король Джоакино (так теперь следовало величать экс-маршала Мюрата) попытался вернуться под знамена своего императора. Незадачливый Джоакино так рвался в бой, что даже начал 15 марта 1815 г. преждевременное и вовсе не актуальное наступление своих неаполитанцев против 40-тысячного австрийского корпуса генерала Бьянки. Его темпераментные неаполитанцы были пригодны разве что весело гулять, неутомимо любить фигуристых неаполитанок, но сражаться они не умели да и не хотели. 2–3 мая Мюрат был разгромлен в пух и прах в сражении на реке Толентино, тем самым создав для Франции угрозу с юга. Спасаться пришлось и ему. Он кинулся во Францию, под знамена человека, который когда-то, 20 лет назад, после кровавой ночи взял его с собой в фантастический полет по волнам истории! Но после нескольких предательств Мюрата Бонапарт давно уже вычеркнул его из «списка живых». «Кормчий» не захотел снова брать на борт «крысу», которая одной из первых покинула его в суровую годину. Тем самым Наполеон поставил жирный крест на судьбе свояка.
И все же некоторые историки полагают, что именно Мюрата – блестящего мастера таранного удара «кавалерийским кулаком» – так не хватало Наполеону во время решающей кавалерийской атаки французских кирасир на английское каре Веллингтона при Ватерлоо в 1815 г. Но, предав Бонапарта в 1813 г., он заставил его сомневаться: «Я бы взял его с собой и под Ватерлоо, но опасался ропота войска, которое знало его прошлогоднюю измену. А кто знает?! Может, он и принес бы мне победу? Как никто другой он умел лихо врубаться в пехотные каре противника и сеять там панику! Три или четыре английских каре были для него не помеха». Уже будучи на острове Святой Елены, Наполеон констатировал: «Я не знал храбрее Мюрата и Нея! Но первый был благороднее по характеру, великодушен и откровенен».
Уже после фиаско Наполеона под Ватерлоо, в октябре 1815 г., Мюрат постарался вернуть себе отнятую у него неаполитанскую корону, но ничего не вышло. Лихой кавалерист проиграл, попал в плен и был приговорен к смерти. Его казнили в шесть часов вечера 13 октября, через 15 минут после вынесения приговора.
Мюрат, так обожавший по-театральному помпезные наряды, перед расстрелом предпочел одеться очень просто: белая рубашка и такие же брюки, голубой жилет и точно такой же плащ и, наконец, черные гусарские сапожки. Во дворе, куда вывели сына кабатчика, ставшего по воле госпожи Удачи королем, было столь тесно, что наведенные на Мюрата дула ружей расстрельной команды почти касались его груди! Перед лицом неминуемой смерти «король храбрецов» еще раз продемонстрировал главные свойства своей натуры: храбрость и… позерство! Он сам отдал приказ карабинерам, прицелившимся в него: «Стреляйте в сердце, но пощадите лицо! Пли!!!» Шесть пуль пробили грудь казненного, но одна пронзила правую щеку, изуродовав воинственное лицо «храбрейшего из королей».
Так закончилась одна из самых головокружительных военных карьер в истории человечества: за 20 лет Мюрат прошел путь от солдата до маршала и короля. Мюрат был истинным сыном своего времени – сложного и противоречивого. В нем причудливо переплетались доброта и доверчивость с завистью и тщеславием; искренность и наивность со склонностью к интригам; преданность Наполеону со способностью легко изменить ему. Сквозь золото позументов проглядывала неблагодарная душа, а в красивой голове под роскошным плюмажем роились неблагородные мысли.
Наполеон и Мюрат, в полной мере наделенные обоюдной самолюбивой ранимостью, скорее всего, никогда не испытывали друг к другу какой-либо особой симпатии. Бонапарт, получивший классическое военное образование, всегда внутренне презирал тех, кто, подобно Мюрату, выбился из солдатских рядов. Сказывалось и сознание превосходства математика-артиллериста над рубакой-кавалеристом. Уже находясь на острове Святой Елены, Наполеон дал очень емкую и доходчивую характеристику своему лучшему кавалерийскому командиру: «У Мюрата было много отваги и… мало ума! Громадный разрыв между этими его свойствами и определил личность Мюрата».
Так или иначе, но на родине маршала не забыли, и спустя годы его родной город Лабастид-Фортюньер переименовали в Лабастид-Мюра.
...P. S. «Я никогда не видел человека храбрее, решительнее и блистательнее его во время кавалерийских атак!» – емкая эпитафия Наполеона лучшему кавалерийскому военачальнику его армии, мчавшемуся на врага с золотым маршальским жезлом в руках.
Эпилог, или Àla guerre comme àla guerre
Полководческий талант Бонапарта смог раскрыться с такой полнотой еще и потому, что он опирался в своих войнах и сражениях на генералов и маршалов первоклассного дарования – на свою «центурию», а вернее «декарию». Эти люди соединили с ним судьбу, некоторые надолго, кто-то – на время. Одни верили ему и двигались за ним, как за путеводной звездой, а другие просто вовремя пристроились шагать в ногу, сочтя выгодным погреться в лучах его славы. Для кого-то он был лишь первым среди равных, для кого-то – вершиной айсберга. Наконец, многих объединяла и несла на своих волнах неудержимая молодость, когда все вокруг кажется вечным и прекрасным.
Они жили полнокровной жизнью, сегодняшним днем – изнурительными переходами, громом сражений, любовью, наконец! Смерть стояла за их плечами; она подстерегала каждого, вырывала из рядов то одного, то другого. Первым был Мюирон, за ним – Сулковский, следом – Дезе, Леклерк, Ланн и Бесьер с Дюроком. Остальные склоняли головы и знамена, прощаясь с навсегда ушедшими товарищами. Но они были молоды, и смерть не могла их устрашить. Они шли вперед, не оглядываясь…