Он снова повторил. Она остановила посередине.
— Вот здесь — тут ошибка.
— Где? — он нахмурился.
— Вот как это делается, — она поджала губы и покачала головой.
Женщина взяла три монеты из стопки без намека на колебание, или что-нибудь в этом роде, с видом, что она делает нечто особенное, исполнив Блуждающий Никель изумительно. Квентин не мог перестать смотреть на ее небольшие, гибкие коричневые руки. Ее движения были мягче и точнее, чем он когда — либо видел.
Она остановилась посередине.
— Смотри: сейчас, когда вторую монета нужно перекинуть из рук в руки? Тебе нужен обратный пас, придерживая вот так. Вот, прокручиваешь так, чтобы все могли видеть.
Он послушно обошёл вокруг стола и встал позади нее, стараясь не смотреть под блузку. Ее руки были меньше, чем его, но никель исчез между пальцами, как иголка в стоге сена. Она показала ему движение медленно, назад и вперед, завершая трюк.
— Я так и делаю, — сказал он.
— Покажи мне.
Теперь она открыто улыбалась. Она взяла его запястье, чтобы остановить его в середине манёвра.
— Сейчас. Где вторая монета?
Он перевернул руки ладонью вверх. Монета была… но там не было монеты. Не было ничего. Он повернул руки, пошевелил пальцами, посмотрел на стол, на коленях, на полу. Ничего. Она исчез. Неужели она взяла её, когда он не смотрит? С такими быстрыми руками и улыбкой Мона Лизы, ей бы не составила труда это сделать.
— Так я и думала, — сказала она, вставая. — Спасибо, Квентин, я отправлю тебя к следующему экзаменатору.
Квентин смотрел ей вслед, все еще ощупывая карманы в поисках пропавших монет. Впервые в жизни он не мог сказать, прошел он или нет.
Целый день пошел так: профессора заходили через одну дверь, и выходили из другой. Это было похоже на сон, длинный, бессвязный сон без какого-либо очевидного смысла. Был старик с трясущейся головой, который полез в карманы брюк и бросил связку потертых, пожелтевших узловатых веревок на стол, и стоял с секундомером, пока Квентин развязывал их. Застенчивая, довольно молодая женщина, которая выглядела едва старше Квентина, попросила его нарисовать карту Дома и его фундамент, основываясь на том, что он видел, пока был здесь. Скользкий парень с огромной головой, и который не хотел или не мог перестать говорить, вызвал его сыграть странную партию блиц-шахмат. Через некоторое время это нельзя было воспринимать серьезно, он чувствовал, что его доверие проверяют. Толстяк с рыжими волосами и самомнением, висящим в воздухе, выпустил крошечную ящерицу с радужными крыльями колибри и огромными, тревожными глазами в комнату. Человек ничего не сказал, просто сложил руки и сел на край стола, который несчастно скрипел под его весом.
Не придумав ничего лучше, Квентин пытался уговорить ящерицу, чтобы она села на его палец. Она опустилась вниз и уколола его предплечье, оставив кровавую точку, затем, полная сил и жужжа, как шмель, полетела в сторону окна. Толстяк молча протянул Квентин пластырь, забрал свою ящерицу, и ушел.
Наконец дверь закрылась и более не открывалась. Квентин сделал глубокий вдох и повел плечами. Видимо, шествие закончилось, хотя никто не потрудился что — нибудь сказать Квентину. По крайней мере, у него было несколько свободных минут. Солнце уже садилось. Он не мог видеть его из экзаменационной аудитории, но видел фонтан, и свет, отраженный в бассейне фонтана, здорово играл оранжевым. Туман поднялся сквозь деревья. На земле было ни души.
Он потер лицо руками. Его голова очищалась. Ему пришло в голову, гораздо позже, чем должно бы, что, черт возьми, сейчас думали его родители. Как правило, они довольно равнодушно относились к его приходу и уходу, но даже у них были свои пределы. Уроки уже несколько часов как закончились. Может быть они думали, что собеседование затянулось, хотя вероятность, что они помнили, что у Квентина вообще должно было быть собеседование, была довольно мала. Или если здесь всё еще стояло лето, может, школа еще даже не началась? Головокружение и туманные мысли, что он потерялся среди дня, начали рассеиваться. Он думал, был ли он тут в безопасности. Если это сон, он должен скоро проснуться.
Через закрытую дверь он отчетливо услышал чей — то плач: мальчика, и слишком взрослого, чтобы плакать в присутствии других людей. Учитель говорил с ним спокойно и твердо, но мальчик либо не хотел, либо не мог остановиться. Он проигнорировал это, но это было опасно, немужественно, этот звук прорвался сквозь подростковое хладнокровие Квентина. Это было что — то, похожее на страх. Голоса исчезли, и мальчика увели. Квентин слышал, как Декан говорил в хладнокровной манере, стараясь не казаться злым.
— Я не уверен, что это меня не волнует, так или иначе.
В ответ было что то неразборчивое.
— Если мы не получим Кворум, мы просто отправим их всех домой и пропустим год. — Фогг терял вежливость. — Ничто не может сделать меня счастливее. Мы можем восстановить обсерваторию. Мы можем превратить школу в дом престарелых профессоров. Бог знает, что еще.
Не слышно.
— Есть двадцатая, Мелони. Мы проходим через это каждый год, и мы перевернём все средние и высшие школы, детские дома пока не найдем его или ее или его. А если нет, я с удовольствием уйти в отставку, и это будет ваша проблема, и вам её решать. Прямо сейчас я не знаю, что сделает меня счастливее.
Дверь приоткрылась, и на мгновение взволнованное лицо заглянуло, это был первый экзаменатор Квентина, темноволосая европейка с ловкими пальцами. Он открыл рот, чтобы спросить о телефоне — его батарея разрядилась, и телефон бесполезно мерцал — но дверь снова закрылась. Как раздражительно. Все закончилось? Ему просто уйти? Он любил приключения, но всему есть предел. Это уже надоедало.
В комнате было темно. Он огляделся в поисках включателя, но не увидел ни одного; на самом деле пока он был здесь, он не видел ни одного электрического устройства. Ни телефонов, ни ламп, ни часов. Прошло много времени с тех пор, как Квентин съел бутерброд и кусочек темного шоколада, и он снова проголодался. Он встал и подошел к окну, где было светлее.
Оконные рамы были выпуклыми от возраста. Неужели он последний, кто остался? Почему так долго? Небо казалось глубоким синим куполом, наполненным огромным количеством созвездий, созвездие Ван Гога, которого не было видно из Бруклина, утонуло в свете. Он задавался вопросом, как далеко на севере штата они были, и что случилось с запиской, за которой он следовал и так не нашёл. Книга, которую он оставил вместе с рюкзаком в комнате первого экзамена; хотелось бы держать ее при себе. Он представил себе, что родители готовят обед вместе на кухне, что — то парное в духовке, его отец поёт что — то унылое, два бокала красного вина на столе. Он уже скучал по ним.
Без предупреждения дверь распахнулась, и Декан вошел, говоря через плечо кому то позади.
— А, кандидат? Хорошо, — саркастически сказал он. — Давайте посмотрим кандидата. И принесите чертовы свечи!
Он сел за стол. Его рубашка была потной. Это не исключено, что он выпил с того момента, как Квентин видел его в последний раз.
— Привет, Квентин. Садись, пожалуйста.
Он указал на соседнее кресло. Квентин сел, а Фогг расстегнул верхнюю пуговицу и поспешно, раздраженно вынул галстук из кармана. Темноволосая женщина последовала за Фоггом в комнату, а за ней пришел старик с узлами, толстяк с ящерицей, и остальные из дюжины или около того мужчин и женщин, которые побывали в этой комнате сегодня. Они выстроились в линию вдоль стены, растянувшись от угла к углу, вытягивая голову чтобы посмотреть на него, и шептались. Панк с татуировками тоже был там, он проскользнул в тот момент, когда дверь закрывалась, оставшись незамеченным для преподавателей.
— Заходите, заходите.
Декан приглашал в комнату.
— Нам стоит сделать это в консерватории в следующем году. Перл, проходите.
Это было молодой блондинке, которая сказала Квентину нарисовать карту.
— Итак, — сказал он, когда все вошли. — Квентин. Присядь, пожалуйста.
Квентин уже сидел. Он сел в кресло плотнее. Деканн Фогг вынул из кармана новую колоду карт, все еще в полиэтиленовой пленке, а из другого взял стопку монет, примерно доллар, который он положил слишком резко, так, что они разлетелись по столу. Оба начали собирать их.
— Что ж, давайте приступим, — Фогг хлопнул в ладоши и потер их. — Давайте увидим магию!
Он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. разве они уже не проходили это? Квентин старался сделать лицо спокойным, но его разум был рассеян. Он медленно распаковал новые карты, с треском пластика, оглушительно в этой мучительной тишине, и наблюдал за всем, словно издалека, пока его руки послушно мешали, срезали и снова мешали карты. Он пытался вспомнить трюк, который не делал в первый раз. Кто-то кашлянул.
Стоило ему начать, как Фогг прервал его.
— Нет, нет-нет-нет-нет, — усмехнулся Фогг, не особо любезно. — Не это. Я хочу увидеть настоящую магию.
Он дважды постучал на жестком столе костяшками пальцев и сел обратно. Квентин сделал глубокий вдох и попытался увидеть в Фогге оптимизм, который он видел там раньше, но Фогг просто выжидающе смотрел. Его глаза были бледно — синего цвета, бледнее, чем обычные.
— Я действительно не понимаю, что вы имеете в виду," — медленно сказал Квентин, в тишине, как будто он забыл слова в школьном спектакле и были вынуждены спросить. — Что вы имеете в виду, настоящая магия?
— Ну, я не знаю, — Фогг вызывающе весело покосился на других учителей. — Я не знаю, что я имею в виду. Ты скажи мне, что я имею в виду.
Квентин перемешивает еще пару раз, тянет время. Он не знает, что делать. Он сделает что угодно, если они просто скажут ему, что делать. Вот оно, подумал он, конец. Вот каков вкус поражения. Он оглядел комнату, но все лица были либо пусты, либо избегли его взгляда. Никто не собирался ему помочь. Ему предстояло вернуться в Бруклин. Глаза начали слезиться от раздражения. Он сморгнул слезы прочь. Он так сильно хотел, чтобы его это не волновало, но он падал назад, погружаясь внутрь себя, и не было ничего, за что он мог удержаться. Вот оно, подумал он. Вот тест, который он не смог пройти. Это не сильно удивило его. Интересно, как долго они собираются глазеть на него, прежде чем отпустят.
— Прекрати заёбывать нас, Квентин! — рявкнул Фогг. Он схватил его пальцы. — Ну же. Проснись!
Он потянулся через стол и схватил за руки Квентина. Такой контакт был шокирующим. Его пальцы были сильными и странно сухими и горячими. Он двигал пальцы Квентина, физически расставляя их так, как он не хотел.
— Вот так, — говорил он. — Вот так. Вот так.
— Ладно, хватит, — сказал Квентин. Он пытался вырваться. — Стойте.
Но Фогг не останавливался. Присутствующие чувствовали себя неловко, и кто — то что- то сказал. Фогг продолжал работать с руками Квентина, разминая их. Он наклонил пальцы Квентина назад, растягивая их друг от друга так, что кожу между пальцами пекло. Казалось, свет мигает между их руками.
— Я сказал, хватит! — Квентин отдернул руки.
Удивительно, как хорошо чувствовать гнев. Это было то, за что можно зацепиться. В шоке тишине он глубоко вздохнул и выдохнул через нос. Когда он выдохнул, он почувствовал, как выдохнул отчаяние. Его достаточно судили. Он терпел всю свою жизнь, но даже у него есть предел.
Фогг снова заговорил, но теперь Квентин его даже не слушал. Он начал бубнить себе под нос что — то знакомое. Ему потребовалась секунда, что бы понять — слова, которые он говорил не английские, а из языка, который он придумал ранее в тот день. Это было смутный язык, который, как он решил, используют аборигены одного тропического архипелага, рай томной жаркой погоды, как живопись Гогена, с пляжами с черным песком и хлебными деревьями и пресноводными источниками и сердитым, светящимся красным вулканическим Богом, а устная культура богата нецензурными ругательствами. Он говорил на этом языке свободно, без акцента, словно он был ему родной. Слова, которые он говорил, не молитва, точно. Скорее заклинание.
Квентин перестал мешать карты. Пути обратно не было. Всё замедлилось в очень медленном, медленном движении, как будто комната была заполнена вязкой, но совершенно прозрачной жидкостью, в которой всё и все плыли легко и спокойно. Всё и все, кроме Квентина, кто не замедлился. Двумя руками, как если бы он выпускал голубя, он подбросил колоду карт слегка вверх к потолку. Колода распалась и рассеянных в полете, как метеорит теряет целостность в атмосфере, так же карты развевались, летя вниз к земле, и складывались на столе. Они сложились в карточный домик. Это было знакомое импрессионистское строение, в котором они находились. Карты упали, как будто случайно, но в то же время захватывающе, словно примагничиваясь на своё место, краем к краю, одна за другой. Последние две, пиковые и червовые тузы, прислонились друг к другу, образую крышу над башней с часами.
Теперь комната абсолютно застыла. Декан Фогг сидел, словно он застыл на месте. По рукам Квентина пробежались мурашки, но он знал, что делает. Его пальцы оставляли почти незаметные фосфоресцирующие следы за собой. Он определённо чувствовал себя, как под кайфом. Он наклонился вперед и слегка подул на карточный домик, и тот рухнул обратно в аккуратно сложенную колоду. Он повернулся колоду снова и разложил её на столе, как дилер блэкджека. Все карты были дамами — всех стандартных мастей, плюс другие масти, не существовавшие, разных цветов, зеленых, желтых и синих. Королева Рог, Королева Часов, Королева Пчел, Королева Книг. Некоторые из них были одеты, другие бесстыдно голыми. У одних было лицо Джулии. У некоторых были прекрасные фельдшеры.
Декан Фогг внимательно смотрел на Квентина. Все смотрели на него. Представьте: Квентин снова собрал колоду и без особого усилия разорвал её пополам, а затем разорвал половинки пополам и отправил получившееся конфетти во всех собравшихся, и все, кроме Фогга вздрогнули.
Он встал. Его стул упал навзничь.
— Скажите мне, где я, — мягко сказал Квентин. — Скажите, что я здесь делаю.
Он взял стопку монет в кулак, только это уже было не стопкой монет, а рукоятью яркого, горящего меча, который он легко взял со стола, как если бы он был там просто лежал.
— Скажите мне, что здесь происходит, — сказал Квентин, громче обращаясь ко всем в комнате. — И если это место не Филлори, то, блять, пожалуйста, скажите мне, где я, черт возьми? — Квентин наставил острие меча под нос Фоггу, и начал медленного считать до десяти, а затем поменял рукоять местами и ударил его об стол. Войдя немного в глубь масляного дерева, застрял там.
Фогг не двигался. Меч покачивался в воздухе. Квентин непроизвольно шмыгнул носом. Последний свет в окне погас. Наступила ночь.
— Ну, что ж, — наконец сказал Декан. Он достал аккуратно сложенный носовой платок из кармана и вытер лоб. — Я думаю, что мы все можем согласиться, что это зачёт.
Кто — то, это было старик с узлами — ободряюще похлопал по спине Квентина и нежно, с удивительной силой, вернул меч в стол, словно его и не было. Медленно появились аплодисменты от собравшихся преподавателей. Они быстро переросли в овацию.
ГЛАВА 3. ЭЛИОТ
Впоследствии Квентин не мог вспомнить, как прошел остаток ночи, за исключением того, что он провел его в школе. Он чувствовал себя истощенным и слабым, будто был под наркотой. Было ощущение, что его грудная клетка выдолблена и пуста. Он даже не был больше голоден, постоянно засыпал. Это смущало, но никто, кажется, не возражал. Профессор Ван дер Вег, — как выяснилось, это имя принадлежало темноволосой женщине, — сказала ему, что абсолютно нормально чувствовать себя уставшим, ведь он только что произвел свое первое Малое Заклятие, чем бы оно ни было, и что кто — нибудь будет носить его. Потом она также пообещала, что все вопросы с его родителями будут улажены. Они не станут беспокоиться. Но все это мало волновало Квентина, он просто хотел отключиться.
Он позволил ей наполовину вести — наполовину тащить себя примерно по десяти тысячам лестничных пролетов в маленькую аккуратную комнату с очень-очень мягкой периной и белоснежными простынями. Он лег прямо в ботинках, и мисс Ван дер Вег сняла их с него. Это заставило его вновь почувствовать себя маленьким ребенком, которому развязывают шнурки. Она накрыла его одеялом, и он уснул прежде, чем она вышла, прикрыв за собой дверь.
Следующим утром он некоторое время пребывал в замешательстве, пытаясь сообразить, где оказался. Он лежал в кровати и медленно восстанавливал в голове события вчерашнего дня. Была пятница и, по идее, сейчас он должен был быть в школе. Вместо этого он проснулся в незнакомой спальне, одетый во вчерашнюю одежду. Он смутно чувствовал замешательство и сожаление, словно выпил слишком много на вечеринке с людьми, которых плохо знает, и завалился спать в гостевой спальне хозяина. Он даже ощущал некий след того, что истолковал как похмелье.
Но что действительно произошло прошлой ночью? Что он делал? Его воспоминания были неправильными. Те события происходили как во сне, — должны были быть, но не были сном. И эта комната сном не была. Снаружи громко закаркала ворона и тут же замолчала, будто ей стало неловко. Ни единого звука больше не доносилось с улицы.
С того места, где он лежал, комната полностью просматривалась. Стены были изогнутыми — комната была частью окружности. Внешняя стена была каменной, внутренняя — обставлена мебелью из темного дерева. Здесь был викторианского вида письменный стол, комод и зеркало. Кровать помещалась в деревянном алькове. На всем протяжении внешней стены располагались маленькие вертикальные окна. Он вынужден был признать, что комната очень даже неплоха. И никаких признаков опасности пока нет. Может быть, это все еще не полная катастрофа. Но, в любом случае, пора вставать. Пора покончить со всем этим и выяснить, что происходит.