Рывок — и железная дверь распахнулась. По инструкции, Иванов должен ожидать полицейских на входе и тотчас же ретироваться на площадку. Однако в прихожей было пусто. На полу лежал опрокинутый табурет, а из комнат доносился топот ног. Удирают!
Алексей влетел в первую комнату. Бородач с кастетом на волосатом кулаке кинулся было ему навстречу. Коллежский асессор пальнул в потолок и гаркнул страшным голосом:
— Застрелю, сволочь!!
Бандит сразу бросился на пол и закрыл голову руками.
Кто-то выстрелил из темного коридора. Над макушкой Алексея словно дунул короткий ветерок… Отвечать было нельзя — где-то там находился его помощник. И Лыков, убрав «Веблей» за спину, попер прямо на дуло. У стрелка не выдержали нервы, он повернулся и побежал. Сыщик одним прыжком догнал его, уложил ударом в ухо и ринулся дальше.
— Егор! Егор! — кричал он, разбрасывая по сторонам всех, кто попадался на пути. В длинном коридоре-анфиладе сбилась целая толпа разного сброда. Тут были ребята в дешевых галстуках и бородатые дядьки в русских поддевках. Они разлетались по углам, будто их сносил бешеный бык. Паника, крики, шум борьбы… Агенты шли следом, как македонская фаланга, и вязали пленных. Стрельбы больше не было, но в одном месте тускло блеснул клинок. Лыков влетел в смельчака ногой, со всей силы. Тот повалился на стол и сбил лампу. Ковер загорелся, но пламя тут же затоптали.
Анфилада из пяти или шести комнат никак не кончалась. Всюду стояли столы — либо с картами и банкнотами, либо с бутылками и закуской. Среди натужного дыхания и криков слышались истерично визжавшие женские голоса. С грохотом летела на пол мебель. Вдруг опять шмальнуло из глубины, и один из агентов возле Лыкова, пошатнувшись, присел у стены. Коллежский асессор пошел на выстрел.
Открылась последняя комната, самая большая. Из нее на Лыкова кинулись двое, по виду русские. Сыщик хватил их головами друг о друга и бросил по сторонам. И тут от дальней двери раздался требовательный окрик:
— А ну замри, где стоишь!
Сразу сделалось тихо. Сыскные набегали сзади, утыкались в Лыкова и тихонько проталкивали его вперед. В углу застыл мужик с отталкивающей физиономией уголовного и скалился, показывая щель между зубами. Одной рукой он держал лыковского помощника за волосы, а второй упирал ему под ухо большой нож.
— Ни шагу боле, фараоны! Зарежу вашего щенка!
Сыщик достал «Веблей» и навел его на бандита.
— Дыру в башке захотел? А ну отпусти! Иначе спишу в расход.
Но Гришка Худой Рот не испугался, а только плотнее прижался к Егору.
— Валяй, стрельни! — крикнул он, высовываясь из-за не имеющего чина. — Мальчонка твой и не жил почти. Мне-то он не нужон, а тебе? Грех-от твой будет!
Алексей смерил взглядом расстояние. Две сажени. В броске не доберешься — успеет чиркнуть по сонной артерии. Надо стрелять…
— Чего ты хочешь?
— Че хочу? Чарку мяса да фунт вина, гы-гы!
Фартовый сохранял присутствие духа и держал Егора крепко. Глаза дерзкие, лихие и притом внимательные. Вот Гришка сделал шаг назад, волоча за собой не имеющего чина. До двери в подвал ему осталось всего ничего. В этот момент во взгляде бандита что-то поменялось. Лыков нутром почувствовал, что тот решил кончить Егора. Ударит, толкнет на сыскных. А пока те кинутся спасать мальчишку, убежит в подвал. Как быть?
— Слышь, баран! Вели своим отступить. И сам сдай. Выметайтесь все на хрен в другую комнату! Тогда малец еще, может, и поживет…
Лыков обернулся. Пять или шесть сыскных агентов с револьверами столпились позади него, готовые броситься вперед. Не дай бог кто-нибудь из них сейчас выстрелит! Из-за спин людей высовывался обер-полицмейстер и делал Алексею какие-то знаки. Вот еще командир нашелся! Надо было срочно что-то предпринять, пока Егора не убили.
— Всем опустить оружие и сделать пять шагов назад! — приказал подчиненным Лыков. Агенты, секунду помешкав, начали было отодвигаться, но уперлись в генерала. Тот не сходил с места, только еще сильнее замахал руками.
— Марш назад, я сказал!!!
Лыков рявкнул так, что задрожали стекла. Едва не сбив Толстого с ног, сыскные ретировались в соседнее помещение.
— Ну, видишь, ушли. Что… — начал поворачиваться к Гришке Алексей. И выстрелил, не договорив. На месте левого глаза бандита образовалась дыра, и он улетел к двери.
В тишине Егор на нетвердых ногах сделал несколько шагов и сел на подоконник.
— Уф…
Вбежал разъяренный обер-полицмейстер и закричал:
— Как смели вы, Лыков, не выполнить моего указания? И рискнуть жизнью подчиненного!
— И вовсе я не рисковал, — ответил коллежский асессор. — Где вы увидали риск?
— Как где? Вы же его чуть не застрелили! Надо было, как я показывал, броситься всем вдруг и повалить негодяя! Ничего не могут без руководства!
Лыков осмотрелся. Нарбутт, Гриневецкий и несколько сыскных стояли вокруг и слушали их с генералом спор. Остальные в других комнатах вязали арестованных.
— Свечку на столе видите?
— Какую свечку? — завертел головой обер-полицмейстер. — Вон ту? Вижу. И что с того?
Лыков выбросил руку и выстрелил не целясь. Свеча потухла.
— Вот так! До нее три с половиной сажени, и я погасил пламя навскидку. Гришка стоял у меня на прицеле в двух саженях. Риску для Егора Саввича не было никакого.
Толстой с ошарашенным видом переводил взгляд с дымящейся свечи на дымящийся лыковский револьвер.
— Если кто тут и поставил жизнь агента под угрозу, то это вы, — сказал сыщик неприязненно, глядя генералу в переносицу.
— Я?
— Вы. Своим неуместным вмешательством в операцию. Военный человек, а не знаете, что в бою у солдат должен быть только один командир!
— Но…
— Я провел за свою службу семьдесят шесть задержаний, часто со стрельбой и поножовщиной. А вы сколько провели?
Обер-полицмейстер смешался.
— Начальник операции стоит ближе всех к преступнику. Под угрозой жизнь полицейского. Данной ему властью, опираясь на свой опыт, старший в отряде принимает решение. Оно должно быть быстрым и безошибочным, иначе человек погибнет. Какой, черт побери, совет вы вздумали подавать мне из другой комнаты? А? Не видя обстановки, не понимая дела! Вы, не проведший за свою жизнь ни одного задержания. Ну? Какой совет? Кинуться всем сразу в ноги бандиту? Сейчас бы уже выносили труп Иванова на улицу!
Лыков кричал на генерала, а тот стоял, руки по швам, и слушал. Все напряжение схватки, когда от его решения зависела жизнь молодого парня, выходило из сыщика и выливалось в крайнее раздражение.
— Ведь еще секунда метания агентов туда-сюда — и он зарезал бы Егора!
Все молчали. Красный от выговора, Толстой избегал смотреть на подчиненных. Наконец Лыков отвернулся от него и зычно крикнул в анфиладу:
— Выводить арестованных во двор! В наручниках!
— Есть! — раздались в ответ веселые голоса.
— Пан Фальский, какая рана?
— Пустяк, ваше высокоблагородие, в мякоть!
— Другие пострадавшие есть?
— Никак нет!
— Слава Богу!
Алексей снял фуражку и перекрестился, следом это сделали все остальные. Потом Гриневецкий взял бразды правления в свои руки:
— Пан Яроховский, начинайте обыск. Пан Степковский пишет протокол. И доктора сюда, пусть оприходует труп.
— Есть!
Полицейские занялись делами. Никому не нужный, Толстой стоял посреди комнаты. Помявшись, он направился к выходу.
— Ваше превосходительство! — окликнул его Лыков.
— Слушаю вас, Алексей Николаевич!
Коллежский асессор подвел к нему своего помощника. Тот понемногу отходил от страха, порозовел и приободрился.
— Полагаю, сегодняшним поведением не имеющий чина господин Иванов заслужил производство. Без него мы не попали бы внутрь.
— Конечно! — чересчур радостно взмахнул руками обер-полицмейстер. — Утром же пошлю представление министру! Благодарю за службу, Егор… э-э… Саввич!
И поспешил удалиться. Как только он ушел, Лыков отвесил своему геройскому помощнику увесистую затрещину.
— Ой! Больно же!
— Ножом было бы больнее! Тебе где полагалось быть по расписанию?
— На входе.
— А оказался на выходе. В герои собрался? Или в покойники?
Егор молчал, потирая затылок.
— Хуже нет, когда начинают брать на себя. Особенно неопытные.
— Я боялся, Гришка сбежит.
— Понятно, чего ты боялся. Но с такими, как он, шутить нельзя. Нельзя, понимаешь! Гришка Худой Рот зарезал в Павловске околоточного.
Иванов понурился и не пытался возражать.
— В одиночку арестовывать его не решился бы даже я. Тут зверь. А самое плохое то, что ты самовольно изменил план утвержденной начальством операции. Не обладая для этого необходимыми навыками. Предупреждаю: при повторении подобного будешь немедленно отстранен от обязанностей моего помощника! И лишишься моего уважения.
— На входе.
— А оказался на выходе. В герои собрался? Или в покойники?
Егор молчал, потирая затылок.
— Хуже нет, когда начинают брать на себя. Особенно неопытные.
— Я боялся, Гришка сбежит.
— Понятно, чего ты боялся. Но с такими, как он, шутить нельзя. Нельзя, понимаешь! Гришка Худой Рот зарезал в Павловске околоточного.
Иванов понурился и не пытался возражать.
— В одиночку арестовывать его не решился бы даже я. Тут зверь. А самое плохое то, что ты самовольно изменил план утвержденной начальством операции. Не обладая для этого необходимыми навыками. Предупреждаю: при повторении подобного будешь немедленно отстранен от обязанностей моего помощника! И лишишься моего уважения.
На Егора стало жалко смотреть.
— Всё. Иди домой, отоспись. Разрешаю завтра прибыть на службу на час позже.
Выгнав героя, Лыков отправился по комнатам. «Мельница» занимала весь второй этаж. Кроме хозяина, охранника и прислуги, в ней обнаружилось девять мужчин, в том числе трое русских. Наружность арестованных не оставляла сомнений в их принадлежности к фартовым. Две женщины, что давеча истошно визжали, были не проститутки, а дочки хозяина. В зале нашелся и сам Ян Касъер. Красивый мужчина в возрасте, с выразительным ухоженным лицом, он стоял посреди разгрома невозмутимый. Рядом вился Эрнест Феликсович. Он обращался к бывшему налетчику на «вы» и очень вежливо стращал его разными карами. Алексей и хотел бы поговорить с уголовным по-свойски, но понимал, что здесь ему это не позво лят. Поэтому он махнул рукой и собрался уже уходить. Но не успел. Из последней комнаты, где все еще лежал труп Гришки, явился губернский секретарь Яроховский. Он был взволнован.
— Что такое? — сразу насторожился Гриневецкий.
— Вот! — Франц Фомич протянул начальнику серебряные часы. — В кармане у него лежали. Вы под крышкой посмотрите!
Надворный советник щелкнул крышкой часов и прочитал вслух надпись:
— «Ротмистру Емельянову от сослуживцев — офицеров лейб-гвардии Уланского Его Императорского Величества полка». Ай да Алексей Николаевич! Пришел, увидел, победил. Мы два месяца убийцу пристава найти не могли, а он в два дня уложился. И не жалко будет из Варшавы уезжать? Города, считай, не видели…
Тут, как всегда после пережитых опасностей, у Лыкова разболелась голова. Его отвезли домой. Там сыщик выпил «русского храбродея»[32] и заснул беспокойным сном.
Глава 6 В контрах со всеми
Придя утром на службу, Лыков вкусил плоды своего нового положения. Гриневецкий в общей комнате зачитал приказ обер-полицмейстера. В нем коллежскому асессору объявлялась благодарность. Сказано было так: «За умелое руководство ликвидацией шайки опасных преступников, со спасением при этом жизни полицейского служителя». Толстой не обиделся на реприманд[33] и отдал Алексею должное… Последним пунктом приказа Иванов повышался в должности до письмоводителя. Это сразу же удваивало его содержание. Видимо, Гриневецкий с Нарбуттом сочли полезным держать в отделении одного русского. Чтобы не говорили, что там только пшеки!
Лыков не поленился сходить в канцелярию и проверить, выполнил ли генерал свое обещание. Рыжеусый пан, секретарь Толстого, был на этот раз услужлив. Действительно, представление министру внутренних дел на Егора было подписано. В Российской империи все чины, даже коллежского регистратора, присваиваются государем. Списки от ведомств составляются три раза в год: 1 февраля, 1 мая и 1 октября. Бума ги подаются в Собственную Его Императорского Вели чества канцелярию. Та готовит указ, и люди получают очередные чины. Внеочередное производство идет через министра, который в личном докладе государю испрашивает своему подчиненному отличие. «Маленький» Толстой ходатайство «большому» Толстому подал. Но у министра внутренних дел огромной империи много забот. Ему не до присвоения чина какому-то канцеляристу в Варшаве. Ходатайство ляжет в стол и будет ждать 1 октября, либо о нем вообще забудут. Поэтому Алексей пошел на полицейский телеграф и отбил телеграмму Дурново. В ней он попросил «для пользы дела и усиления русского присутствия в варшавской полиции» протолкнуть представление обер-полицмейстера. Как можно быстрее…
День получился бестолковый. Приходило разнообразное начальство, вплоть до губернатора барона Медема и президента Варшавы Старынкевича. Они жали Лыкову руку и поздравляли. Черенков радостно подшивал в зеленую папку новые бумажки. Папка разбухала на глазах и обещала хорошие судебные перспективы. Даже сам Гурко-Ромейко прислал телеграмму с благодарностью сыскной полиции. Видимо, у него имелся в магистрате конфидент. Телеграмма содержала свойственный генерал-губернатору язвительный намек: «…чины варшавской полиции, руководимые петербургским специалистом…» Обер-полицмейстер Толстой проигнорировал этот пассаж и излучал довольство. Алексей стал героем дня. Все выражали ему восхищение и интересовались, когда он возвращается в столицу.
Происходящее вызывало у Лыкова раздражение. Розыском он никак не руководил. Вклад героя дня заключался лишь в том, что он прострелил голову главному подозреваемому. Остальное сделали местные сыщики, причем подозрительно ловко. Больше всего Алексея смущали часы. Как кстати они обнаружились у убитого налетчика! Улика весомая, но единственная. Ежели допустить, например, что часы подбросили, то рушится вся конструкция. Эх, почему он сам тогда не вывернул Гришкины карманы?!
Но ежели подбросили, то кто и зачем? Тут есть два варианта. Первый — это сделал губернский секретарь Яроховский с ведома своего начальства. Цель — побыстрее сплавить Лыкова из Варшавы и самим найти убийц. Спокойно и без петербургского надсмотрщика. А потом, когда придет время, дезавуировать его успех, да еще и посмеяться… На панов в общем-то похоже. Они ничем не рискуют: что часы ротмистра подброшены ими же — недоказуемо. А выставить русского камер-юнкера дураком — милое дело!
В пользу этой версии говорил очень уж успешный допрос Нарбуттом Эйсымонта Новца. Тот сразу, без давления, рассказал и о Гришке, и о своем дяде. Как под диктовку… А за крестик с цепочкой сочинил бумагу, по которой в притон явился полицейский агент. Так не бывает!
Но тогда выстраивается целый заговор, во главе которого стоит руководство варшавской сыскной полиции. Значит, у Нарбутта с Гриневецким давно имелась на руках важная улика — часы убитого пристава. И они ждали, когда пустить их в дело. И русские громилы, выходит, тоже были у них заранее на примете. Патентованным головорезам, по сути, разрешили совершить убийство. С той только целью, чтобы приписать им еще и предыдущее. В заговор, помимо мелкого воришки Новца, втянули его дядю, уважаемого отставного взломщика. Сдали полиции его притон вместе с дюжиной воров в розыске… И все это лишь для того, чтобы Лыков быстрее уехал из Варшавы? Чушь. Так тоже не бывает.
Хорошо, рассуждал Алексей. Рассмотрим второй вариант. Полицию на след Гришки навел истинный убийца пристава. Цель — отвести подозрения от себя. Кто же он в таком случае? Оба Новца послушно играют отведенную им роль и даже садятся в тюрьму. Скупщица краденого, старая опытная воровка Папроча-Дужа, не успевает спрятать вещи убитого штабс-капитана. Все пляшут под одну дудку. Самое удивительное, что под нее же вытанцовывает Гришка Худой Рот, самостоятельный злодей, а никакая не шестерка. Он режет Сергеева-третьего словно по чьей-то подсказке. Бросает труп на свалке, не заметив притом свидетеля. А затем послушно приходит в притон Яна Касъера, куда та же могущественная рука посылает полицейский отряд. Ай да замысел! Это кто же у нас такой умный? У кого в руках дудочка, под которую танцуют и воры с убийцами, и даже сыскная полиция?
Конечно, это может быть только пан Строба, он же Велки Эугениуш. Видать, сильно прижал «ивана» повонзковский пристав, если его решили убрать. А когда бандит узнал, что Петербург озаботился и прислал ревизора, то решил это использовать. Заранее подыскал овец для заклания — на их роль выписал из столицы Гришку с подручными. Наверняка он же навел русских на несчастного штабс-капитана. Если за Лыковым следили, то выбор понятен. Этим и объясняется загадочное «совпадение», что обидчик Алексея стал очередной жертвой. А так могли прирезать любого другого… Его смерть понадобилась только для маскировки предыдущей смерти, ротмистра Емельянова. Да, калибр серьезный. А если умный Нарбутт и почувствовал где-нибудь фальшь, то ничего не сказал заезжему сыщику. Может, сам потом разберется. Если захочет. А может и не захотеть, в отместку за свою обиду.
Дойдя до этого вывода, Лыков решил остановиться. Голова опять раскалывалась. Ясно, что в одиночку, только с Егором, он сейчас ничего не сделает. Сегодня, по крайней мере… А вот завтра — другое дело. У чиновников особых поручений есть и особые полномочия. Он может взять и остаться в Варшаве, как бы его ни выпроваживали. Надо лишь придумать основание. Завтра голова заживет, и Алексей придумает, а сегодня нужно отдохнуть.