— Кем, черт побери? Яроховским?
— Настоящими убийцами Емельянова.
— Вот как? И кто они?
— Пока не знаю. Могу лишь высказать предположение.
— Уж извольте!
— Изволю, изволю. Вы, Эрнест Феликсович, успокойтесь. Иначе ясность понимания к вам не вернется.
— Я спокоен, господин коллежский асессор. Давайте ваши предположения.
— Эйсымонт Новец сказал нам неправду…
— Что вы говорите? Значит, штабс-капитана Гришка тоже не убивал? Ну вы даете!
— Новец сказал не всю правду. Сергеева-третьего Гришка Худой Рот действительно зарезал. Но в одном доме решили это использовать. И повесить на русского уголовного свой грех.
— Что за «один дом»? — раздраженно фыркнул начальник отделения. — У вас догадки или домыслы?
— Помолчи, Эрнест! — приказал ему Нарбутт. — Я, кажется, понимаю.
— Такой серьезный обман сыскной полиции, с подставным свидетелем, с облавой на «мельнице», где попались несколько воров… Это не мог замыслить ни рядовой преступник, ни даже маз. Тут видна рука крупного деятеля…
— Велки Эугениуша, — закончил за Лыкова его мысль Нарбутт.
— Да. И Ян Касъер тоже выполнял его поручение. Полагаю, он и подбросил часы Гришке накануне облавы. Или в карты проиграл. Или продал.
— Чепуха! — возразил Гриневецкий. — Если бы мы взяли Гришку живым, он сразу указал бы нам на истинного владельца часов.
— И ты бы ему поверил? — живо отреагировал Нарбутт. — Я — нет.
— Ну… дядя Янек выставил бы свидетеля, который давно наблюдал этот трофей у Гришки, — подхватил Алексей.
— А могло быть еще проще, — вторгся в высокий разговор не имеющий чина.
— Ну-ка, поучите старших, докажите! — добродушно ухмыль нулся Нарбутт.
— Дочки Яна Касъера могли незаметно сунуть. Я, когда там прислуживал, нагляделся. Семейное дело!
— Что, они оказывали горизонтальные услуги?
— В наилучшем виде. Игорно-публичный дом.
— Это что-то новенькое, — констатировал Витольд Зенонович. — Ай да Янек! Соглашусь, в таком случае часы можно было подбросить без помех. Но кто же теперь в этом сознается? Мы опять возвращаемся в область догадок.
Гриневецкий сменил раздражение на сдержанный скептицизм.
— Не уверен, не уверен… Почему вы сомневаетесь в Гришкиной причастности? Кто убил одного, убьет и второго.
— Уж больно все сошлось. Так, словно это было нужно. И понятно кому…
— Вы полагаете, что пристава Емельянова приказал устранить Велки Эугениуш?
— Да. Видать, сильно он мешал вашему «ивану».
— Так-так… — начал рассуждать вслух надворный советник. — Тот же Эугениуш велел заранее поселить в Варшаве несколько русских головорезов. С намерением использовать их как подставные фигуры. Витольд, я правильно понял нашего гостя?
— Да. А что? Это похоже на многоумного пана Эугениуша!
— А потом «иван» стал ждать, — продолжил рассказ Лыков.
— Ждать? Чего?
— Второго убийства, которое мы должны были непременно раскрыть. В чем нам и помог «свидетель» Эйсымонт Новец. Вот семейка!
— А если бы это второе убийство не состоялось? — спросил Нарбутт. — Гришка не кукла, которую можно дергать за ниточ ки. Он мог и сбежать из города.
— Гришка не кукла, — согласился Алексей. — Он патентованный душегуб. И резать людей — его главное занятие. Рано или поздно он бы кого-нибудь прикончил в Варшаве, как делал это в Петербурге.
— Но почему не предположить другое? — возразил Гриневецкий. — Что Велки Эугениуш привез из столицы банду убийц, чтобы те убрали неудобного пристава?
— Если бы Худой Рот зарезал здесь полицейского офицера, стал бы он после этого два месяца спокойно жить в Варшаве?
— Э-э…
— Вряд ли. Сделал дело — гуляй смело. Подальше отсюда. А если бы вдруг громилы попались вам? И на допросе назвали бы заказчика? Зачем «ивану» такой риск? Нет. Гришка — подставное лицо. Ложный след. Притом что он действительно убийца — но не Емельянова.
— Не слишком ли сложно? — недоверчиво спросил Эрнест Феликсович.
— А на мой взгляд, вполне правдоподобно, — возразил ему Нарбутт. — Но недоказуемо. Это иногда бывает в сыске. Ты все знаешь, а улик не собрал. И ничего не можешь поделать.
Титулярный советник слово в слово повторил одну из сентенций Благово. Уезжая в Петербург из Нижнего Новгорода, Павел Афанасьевич не завершил одно дело. Некий Лельков достоверно отравил свою жену, чтобы сочетаться потом с ее сестрой. И остался на свободе. Как он там сейчас? Поймали ли его нижегородские сыщики?
— Мы с Егором Саввичем попробуем подобраться к разгадке с новой стороны. А именно — займемся пропажей подпоручика Яшина.
— Кстати, а что с вашей находкой? — вспомнил Витольд Зенонович. — Чья оказалась мыльница?
— Касъер опознал ее как забытую одним его жильцом. Неким князем Яшвилем. Оттуда и буквы на днище.
— Князь Яшвиль? — вскричал Нарбутт. — Лев Владимирович? Помню этого кавказского человека! Редкий… пустозвон? Так, кажется?
— Так. Вы с ним встречались?
— Да, в декабре. Бывший лейб-гусар, вышедший в отставку и ищущий приложение своему длинному языку. Он хвалился мне, что его прадед сбил с ног несчастного императора Павла Первого. А уж потом налетели другие заговорщики и задушили государя.
— Да, нашел чем хвалиться… — пробормотал Алексей. — Но я должен все же проверить отметку о прописке князя по домовой книге.
— Книга у Степковского, мы забрали ее при обыске. Но поче му вы снова вернулись к подпоручику?
— Возможно, его тоже убили.
— Убили? — опешил Эрнест Феликсович. — Это младшего помощника Вольского пристава?
— Его самого.
— Ох, свалились на мою голову несчастья… Решили варшавской полиции статистику испортить? Начали уже убийства выдумывать? Совесть надо иметь!
— Почему вы так легко списали эту пропажу?
— Яшин ваш и двух месяцев не прослужил! Молодой, а уже развращенный.
— Да он картежник! — поддержал друга Нарбутт. — Из полка выгнан за игру.
— Из какого полка, не помните?
— Нет, но можно найти формуляр в канцелярии. Мы провели дознание, по итогам которого следователь отказался открывать дело. Очевидно, что мальчишка просто сбежал. Вероятнее всего, от кредиторов. Вещи были загодя вывезены из квартиры и отправлены на вокзал. Накануне Яшин занял денег у капитана Бурундукова, который его учил. Совсем бессовестный! Жалованье в полиции небольшое, у капитана четверо детей, а он выманил сумму и скрылся…
— Я должен все проверить еще раз, — упрямо заявил Лыков.
— Ваше право. Начать лучше с того же Бурундукова, — вежливо посоветовал Витольд Зенонович.
На этом они расстались. Лыков внимательно пролистал домовую книгу владения Новца на Бураковской. Действительно, князь Лев Владимирович Яшвиль прожил там две недели в декабре прошлого года. Записи об этом, с пометкой помощника пристава Повонзковского участка, внушали доверие. Расположение записей, цвет чернил и мастики — все было в порядке. Правда, между отметками оставалось много места и при желании имелась возможность вписать что-то между строк. Но это легко проверить в самом участке.
Алексей и его «летучий отряд» отправились на Гусью. Повон зковское управление располагалось всего в ста саженях от квартиры сыщика.
Коллежский асессор на своем веку повидал не одно полицейское присутствие. То, что он обнаружил на Гусьей, оказалось из того же ряда. Грязно, как-то по-особенному неуютно, пахнет дешевым табаком. Казенная мебель сильно разнилась с элегантной обстановкой в сыскной полиции. Одно удивило Алексея: в коридорах и в комнатах были расставлены стулья. Такое он встретил впервые.
— Здесь в штате есть поляки? — спросил Лыков у Егора.
— Нет, только русские. В Замковом и Соборном участках служат несколько человек, а так все наши.
— Тогда, может, нам хоть чаю нальют… — размечтался сыщик, и надежды его тут же оправдались. Узнав, кто к нему пришел, капитан выскочил в приемную и обрадованно забасил:
— Вот хорошо! А то я уж сам собрался на Сенаторскую. Прохор! Самовар, живо!
Бурундуков являл собой замечательный образчик русского служивого человека. Неглупый, ответственный, добродушный в быту и строгий в делах, он правил в участке крепко, но без тиранства. Лыков слышал в приемной польскую речь, но никто не кинулся составлять за это протокол. Люди в коридорах не выглядели зашуганными. Поляки, евреи и немцы — русских не было ни одного — сдавали на прописку паспорта, требовали справки, писали заявления; шла рутинная работа. Беседу пристава с гостями часто прерывал канцелярист со срочными бумагами. Но все крутилось тихо и размеренно, и это была деловая монотонность, не мертвая…
Лыков начал разговор со стульев, так его поразивших.
— Никогда не видел подобного в полицейском присутствии!
Лыков начал разговор со стульев, так его поразивших.
— Никогда не видел подобного в полицейском присутствии!
Бурундуков неожиданно смутился.
— Ну… у нас иногда бывает людно… Что ж им стоять?
— Везде бывает людно, а стулья только у вас. Как удалось подписать ассигновку?
Капитан окончательно смешался.
— Так вышло. Тетушка померла и оставила некоторую сумму…
— Что? Вы купили стулья из собственных средств?
— Иначе никак! — стал оправдываться пристав. — Трижды входил с рапортом. Отказали! А неловко. Заходишь в участок — они стоят. Есть и пожилые, и безногие. А тут тетушка преставилась…
— От своих четверых детей отобрали?
— А что было делать?
— Ну, Амвросий Акимович, мы с вами сработаемся, — с чувством произнес Лыков.
Тут как раз внесли самовар. Алексей налил в чашку крепкого ароматного чаю и аж зажмурился от удовольствия.
— Синьхуан розовый? Вот спасибо. Плохо в Варшаве русскому человеку — только кофей предлагают.
Бурундуков полыценно улыбнулся в усы:
— Да, у нас в участке с этим строго. Сам люблю и других поощряю. Как соскучитесь по чайку, приходите — будем рады!
— Ох, я ведь могу и зачастить! Спасибо!
— Вам спасибо, Алексей Николаевич. Это ведь вы застрелили главаря? Который Валериана Емельянова зарезал… Товарищ мой был. Выходит, и за меня отомстили. Я же сам пытался убийц искать! Да куда там — дел невпроворот… А сыскные — Егор не даст соврать — не больно и старались. А вы приехали и враз всё раскрутили. Это я понимаю — сыщик!
Лыков отставил чашку и сказал, понизив голос:
— Ничего я не раскрутил. Да и нельзя раскрыть сложное преступление за сутки. Враки это.
— Как так? — опешил пристав.
— Мы к вам, Амвросий Акимович, для того и пришли. Я считаю, что Гришка — тот, кого я застрелил, — пристава Емельянова не убивал.
— Но часы! У него же нашли часы! Мне их показали — это Валериана вещь.
— Часы, скорее всего, подбросили.
— Кто?
— Настоящие убийцы вашего товарища.
И Лыков рассказал приставу, почему он не верит в улику с часами. В Амвросии Акимовиче пробудился полицейский офицер. Он поразмышлял чуток, потом согласно кивнул:
— Да, надо разобраться. И я тоже тогда удивился: как все ловко сошлось! Но дел же невпроворот, подумать некогда. Опять-таки, сыскным виднее… А тут вон что! Сейчас и я вижу натяжку. Но Гриневецкий с Нарбуттом что на это говорят?
— Их бы, конечно, очень устроило, чтобы я собрал манатки и уехал.
Бурундуков насторожился.
— Вы их в чем-то подозреваете?
— Никакого заговора тут нет. Просто местным никогда не нравятся проверяющие из столицы. Мало ли какой рапорт они потом подадут министру? Вот паны и торопятся вернуть меня к жене.
— И все?
— И все. Они умные люди, особенно Витольд Зенонович. Уж этот никак не мог поверить в мой столь быстрый успех! Но решил сплавить гения сыска. И разобраться потом сам. Думаю, логика была такая: поляков должны ловить поляки.
— Очень возможно, — заявил Бурундуков. — Про Нарбутта вы верно сказали. Этот зрит на два аршина! Все уголовные его боятся. Бугай Гриневецкий при нем навроде приложения с картинками. Но дальше-то что? Как ловить Большого Евгения?
— Никак. Такие люди сами уже давно не совершают ничего противозаконного. У них на это есть исполнители. Их и будем искать.
— Ага… Вы, значит, надеетесь, что они где-то наследили?
— Да. Требуется изучить обстоятельства смерти пристава Емельянова еще раз, свежим взглядом. Тут вы нам и будете полезны.
— Завсегда! — сверкнул глазами Бурундуков. — Значит, Валериан не отомщенный? А я-то, дурак, обрадовался. Располагайте мною!
— Очень хорошо. Мы начнем с исчезновения подпоручика Яшина.
— Сашки? На что он вам сдался? Пустой человек! Денег у меня занял, стервец. Семьдесят пять рублей! Чуть не месячное жалованье. Супружница до сих пор корит… Нет, это у вас зряшная затея!
— И все же, Амвросий Акимович. Расскажите нам об этом пустом человеке. С самого начала!
Бурундуков вздохнул, вынул из стола турецкую трубку — явно трофей с войны, — набил ее табаком и раскурил.
— С самого начала… Эхе-хе… Начало было такое. Прислали нам в Вольский участок нового офицера. Я в то время служил старшим помощником пристава и тащил, можно сказать, всю фуру один. Пристав болел и на службе не появлялся. Он теперь в отставке… Ну, и явился к нам Сашка Яшин, только что выброшенный из полка.
— Из какого именно?
— Полк у него был хороший, 32-й пехотный Кременчугский.
— За что выбросили? За карточные долги?
— Нет, что вы! — удивился капитан. — Он карт как огня боялся! Юнкером еще проиграл шесть тысяч. Отцу пришлось под векселя денег занимать, за дурака-сына расплачиваться. С тех пор как отрезало.
— Странно. Мне в сыскном говорили, что Яшин был картежник. И сбежал, скорее всего, от долгов.
Амвросий Акимович невесело усмехнулся:
— Если и были у него долги, то лишь мои три четвертных билета. Никто другой не доверил бы Сашке ни копейки. А в карты он совсем не играл! И как я тогда поддался? Старый дурень! Яшин прибежал вечером ко мне на квартиру, чуть не плачет. Спасите, говорит, надо позарез! Лица на нем не было. Просил сто. Я поостерегся. Да и накладно, имея четверых детей, такие суммы одалживать. Вынес ему семьдесят пять, тайком от супружницы. Он мне чуть руки не целовал! И вот итог… Стыда во лбу нет у людей. Я, признаться, первые месяцы ждал. Думал, не может такого быть, заест парня совесть и пришлет он мне эти жалкие три билета. Или хоть часть. А теперь уж и рукой махнул. Наука!
— Когда это произошло?
— В ночь перед его пропажей.
— Вы даже не допустили мысли, что подпоручик пал жертвой преступления. И сейчас не допускаете. Почему?
— Да кому он был нужен? Ведь щенок, чистый щенок, хотя и с норовом. Грабить? Так у него и взять было нечего. Столкновение по службе? Но он ничего не решал. Я же говорю: пустой малый. Из таких, знаете, ни рыба, ни мясо, ни кафтан, ни ряса. Но при этом склочный. Вот нельзя таким людям власть давать, особенно полицейскую! Сам никто и звать никак, но сделался помощником пристава и тут же настроил против себя обывателей.
— Чем же? Только вы сказали, что Яшин по службе ничего не решал.
— Сама его должность предполагает решение многих вопросов. Но сначала надо научиться! А этого-то Сашка и не хотел. Отлынивал, водотолчу разводил. Но обывателя, стервец, прямо дразнил! Нарочно, со зла. Поляков ненавидел. Как заступил на должность, тут же и начал. Очень Яшину нравилось, что он служит именно в Вольском участке. И всем приходящим панам он объявлял, что вышел из Кременчугского полка. А полк этот получил Георгиевские знамена в августе 1830 года, в Польское восстание, именно за штурм пригорода Воля. И он, Яшин, будет теперь в участке поддерживать славные традиции полка! Вот. Для чего он это делал? Злой был, злой. Старался, где можно и нельзя, притеснять население. Я его осаживал не раз, и убеждал, и просил, и требовал. Хоть кол теши… Власть, конечно, должна применять строгость. Но разумную! По необходимости! А тут… без нужды раздражать поляков… Для чего? А ему нравилось.
— Что, если его убили именно за это? А тело спрятали?
— Сказка, — уверенно ответил Бурундуков. — Поляки сейчас тихие. Готовятся, конечно, — я же вижу! Но не сегодня и не завтра. Силенки копят. Да и фигура Яшин был мелкая, по правде сказать — ничтожная. И вещи он аккуратно все загодя с квартиры вывез. Нет, тут что-то другое. Может, любовь завелась у дурака? Случается и не с такими.
— А он ветреный был человек?
— У-у! В голове не ветер, а ураган гулял! Никогда не знаешь, что он выкинет через час. Его ведь из полка за что выбро сили? Он ксендза оскорбил!
— Каким образом?
— Подробностей Сашка не рассказывал. Знаю только, что по пьяному делу. Кременчугский полк стоит в Варшавской губернии побатальонно в разных местах. Ну, наш намулындился и поперся в костел. Зачем? Видать, скандалу хотелось. И вышел у него славный скандал! Говорили даже, что он ударил ксендза. С дурака станется! Да… Уж на что в нашей армии поляков не любят и даже иной раз приветствуют злые шутки, но тут командование смутилось. Все же священнослужитель… И указало Сашке на дверь.
— Как же обер-полицмейстер Толстой взял на службу такого офицера? С его-то мировоззрением.
Бурундуков нахмурился.
— Видать, кому-то на самом верху Сашкина проделка понравилась. И они добились того, что генерал-адъютант Гурко подписал отношение к президенту Варшавы. Толстому пришлось взять скандалиста. С испытательным сроком. И когда тот срока не выдержал и сбежал, все вздохнули с облегчением.
— Понятно. — Лыков отодвинул чашку и встал. — Хороший у вас чай. Буду заходить!
— Уже все? — встревожился пристав.