Немудрено, что он не водит сюда гостей.
Под полками, в углу, зловеще застыли баллоны с газом. Один – красный, второй синеватого оттенка.
- Это пропан, ацетилен? – Предположила я.
- Они самые.
Я молча покачала головой, все еще не в силах поверить, что он показал мне это место. Действительно – подрывник-профессионал. Не то, что бы я не верила…
Металлические баки с алюминиевой пудрой, мешки с селитрой; на всем предупреждающие желтые знаки с черными символами – «токсично», «огнеопасно», «легковоспламеняющиеся вещество», а то и вовсе черепа с костями без лишних слов.
Дэлл не торопил, не подгонял, а я все никак не могла заставить себя уйти – страшно и привлекательно – будто попал на запрещенный секретный объект, который хочется запечатлеть в памяти, чтобы потом говорить себе «я там был. Я видел». Запретный плод, недоступный взгляду большинства.
Сколько же здесь шнуров, детонаторов, зажигательных трубок! Залежи, не иначе. Взгляд хаотично соскальзывал со стеклянной сухой посуды на емкости с незнакомыми названиями: гремучая ртуть, азид свинца, тринитрорезорцинат свинца, тетразен – такие даже в трезвом виде не выговорить. Какие там мои петарды? Боже, кого я пыталась впечатлить?!
На короткое мгновенье вернулся стыд за тот вечер и за неосмотрительную браваду.
- А это… - Стараясь избавиться от смущения, я протянула руку к первому попавшемуся лежащему на столе продолговатому предмету, покрытому смазкой, но мою ладонь тут же накрыла мужская, а позади раздался вкрадчивый вопрос:
- Меган, какое первое правило подрывника?
Я застыла, чувствуя теплое дыхание на своей шее. Сердце неожиданно гулко ударилось о ребра. Казалось, в холодном помещении изо рта скоро пойдет пар, но телу вдруг стало жарко.
- Не трогать того, чего не знаешь.
Мой голос прозвучал хрипло.
- Правильно.
Стоять спиной, когда он так близко, да еще и держит за руку – слишком интимно. Я быстро развернулась, и оказалась в не менее интимном положении – к нему лицом. Пальцы Дэлла так и не выпустили мое запястье из рук, лишь позволили ему провернуться.
От нахлынувшей нервозности – слишком часто за этот день Дэлл оказывался близко (слишком близко) – я отступила в сторону, практически сбежала, как крыса с тонущего корабля и шумно втянула воздух.
Его пальцы позволили моей руке выскользнуть; в глазах застыла ироничная усмешка – что же ты опасаешься того, чего хочешь сама?
Но Дэлл не стал озвучивать этого вслух. Вместо этого какое-то время изучал меня, затем склонил голову вбок и задумчиво произнес.
- Странные у тебя интересы, Меган.
Чтобы избежать прямого взгляда, я смущенно огляделась вокруг и усмехнулась.
- Думаешь, девушка не может быть… такой?
Он не торопился с ответом. Стоял, сложив руки на груди – человек, принадлежащий этому месту – убийца, собирающий чью-то смерть воедино из шнуров и тротила – серьезный, сильный, по-своему страшный. Сколько людей знали о том, какой он на самом деле? Великолепная физическая оболочка, душа в запекшихся шрамах и смертельно опасная профессия. Зачем он, все же, решился показать мне лабораторию? Еще один шаг навстречу, на несколько сантиметров приоткрывшаяся дверь.
- Думаю, может быть. Но все равно странно.
Пальцы заледенели, а в ушах стучала кровь.
Почему не уходит ощущение, что этим вечером что-то произойдет? То, чего я так ждала и чего опасалась. Откуда чувство, что остались лишь считанные минуты до того, как Дэлл шагнет навстречу и уже не выпустит мое запястье из рук?
По телу вновь прошла дрожь.
- Все, ты осмотрелась? Выключаю свет?
- Да.
- Хорошо. Выходи. Я верну на место ловушку.
Проходя мимо двери, я боязливо покосилась на агрегат, испускающий в потолок тонкий красный луч.
Весь вечер он наблюдал за мной поверх тонкой кромки стакана с виски. Не помнилось ничего: ни то, что было съедено или выпито, ни беседа, которая осторожно, словно ручеек вокруг скалы, вилась на безопасную тему – только глаза. Глаза-глаза-глаза – казалось, они заполнили собой всю центральную фокусную точку моего мира.
Он доливает мне в стакан сока – взгляд. Прикуривает сигарету – взгляд. Слушает мой сбивчивый ответ на вопрос, который я ни услышать, ни осознать не успела, – взгляд. Закрой я глаза, и там, опять же, останется все тот же изучающий обманчиво-ровный Взгляд – прилипший ко мне, проникший внутрь, туда, откуда уже не вытравить.
Странно привычной сделалась чужая кухня и даже незнакомый Нордейл за окном. Где-то очень далеко, на другом уровне, все равно что в другом мире, осталась старая жизнь – убогая каморка, помятая от долгого сидения, кровать с пропитавшимся страхом покрывалом… Где-то там, в шкафу, на темной полке среди вещей покоился нож, а рядом с ним подоткнутая под старые джинсы тугая пачка выданных на выживание денег. Но все это – обозримое будущее, готовое нагрянуть через шесть дней, а пока… Пока мнимый покой и бурлящая от непонятного предвкушения кровь.
Как именно? Когда? И что послужит первым шагом - невидимым сигналом к действию?
К этому времени Дэлл уже успел повторно осмотреть мои ладони и порез на груди; спасибо, не стал в этот раз просить снять кружевной бюстгальтер: все чинно, деловито, почти без интереса. Почти. И теперь, допив виски, он сидел за кухонным столом и крутил в руках тугой оранжевый апельсин, взятый из керамической вазы в центре стола. Кожура поддавалась сильным пальцам легко. Сначала отслоилась там, где остался на кожице пупок от стебелька, некогда соединявшего плод с деревом, потом оголились и бока - по кухне расплылся терпкий цитрусовый аромат. Когда Дэлл начал делить фрукт на дольки, я незаметно поморщилась и отвернулась.
- Хочешь?
- Нет.
Ответила слишком поспешно. Он заметил.
- Ты не любишь апельсины?
- Нет.
Соскользнуть бы с темы…
- По вкусу не нравятся?
- Раньше нравились.
- А теперь?
Прицепился… Почему мы говорим об апельсинах? Какая разница – раньше, сейчас? Зачем эта вдумчивость и вкрадчивость?
- А теперь нет.
- Почему?
Солгать? Увильнуть? Или ответить правду? Для него – обычный разговор, для меня – холодная мерзкая лужа, в которую не хочется наступать. Уж лучше правду. С такими, как Дэлл, всегда лучше правду, иначе потом будет хуже…
- Тот торт был украшен апельсинами. С тех пор и не люблю.
Все. Выдала. Добавлять ничего не стала - итак все ясно. Избавилась от тайны и от дальнейших назойливых расспросов.
Резкий аромат дразнил ноздри, вызывая рвотные спазмы памяти. Перед глазами всплыли оранжевые дольки, залитые в желе: они выглядели такими блестящими, гладкими, аппетитными. Несколько секунд я любовалась ими, предвкушая скорое пиршество для вкусовых рецепторов, пока кремовая конструкция не разлетелась ошметками по всему офису. Обидно. Сколько раз страдали мои бедные ладони? В тот день тяга к цитрусовым потерялась полностью, как отрубило. Отличный день рождения, полный сюрпризов.
Задумавшись, я не заметила, как Дэлл поднялся из-за стола, прихватил с собой тарелку и подошел ко мне. Ровно попросил:
- Сядь на стол. И раздвинь ноги.
- Что?!
Я почти поперхнулась от неожиданности.
- Просто сделай, что я сказал.
- Сесть куда, прямо на кухонный стол?!
- Да.
Сумасшедший? Зачем просить о таких вещах? Еще и ноги раздвинуть?!... Дэлл встретил взгляд моих глаз, круглых, как блюдца, предельно спокойно, словно питон, не распознающий слова, ориентирующийся лишь по жестам, мимике и исходящей от жертвы ауре. Какое-то время мы смотрели друг на друга под тихое жужжание холодильника и тиканье часов: я - подозрительно сощурив глаза и с гулко бьющимся сердцем, он – ожидая действий.
Сглотнув, я неохотно подчинилась. Поднялась со стула и неуклюже, ощущая себя предельно странно, села на стол. Затем медленно, после длинной неловкой паузы раздвинула колени в стороны. Хорошо, что в джинсах.
- Шире.
Спрашивать «зачем» не имело смысла: не ответит.
Апельсиновый дух, исходящий от тарелки, сделался почти невыносимым. Стол скрипнул. Мои колени разошлись в стороны, и я тут же ощутила себя голой, беззащитной и уязвимой. К чему эти странные просьбы, звучащие, как мягкие приказы? Какой смысл в сидении одетой на кухонном столе и…
Додумать не получилось: Дэлл одной рукой отодвинул стул и шагнул прямо ко мне. Подошел вплотную, настолько близко, что еще несколько сантиметров, и его бедра прижались бы к моим. Практически устроился между ног. В полном смятении я смотрела, как он неторопливо взял с тарелки ломтик апельсина и поднес к моему рту.
- Съешь.
Сердце стучало галопом; роем вспугнутых ос заметались мысли. Я помотала головой.
- Так надо. Съешь.
- Не хочу.
Едва удержалась, чтобы не отодвинуться назад, не заползти с ногами на стол.
- Съешь.
Сердце стучало галопом; роем вспугнутых ос заметались мысли. Я помотала головой.
- Так надо. Съешь.
- Не хочу.
Едва удержалась, чтобы не отодвинуться назад, не заползти с ногами на стол.
- Пожалуйста.
И снова это слово, произнесенное магически-мягким голосом, и обволакивающий взгляд. Я перевела взгляд на кусочек фрукта, застывший вблизи моих губ, на секунду закрыла глаза (зачем я подчиняюсь!), выдохнула и нехотя открыла рот. На язык легла покрытая тонкой кожицей цитрусовая мякоть. Сдерживая дрожь, я жевала ее медленно, стараясь не думать, зачем делаю это.
Зачем позволяю делать с собой это.
Апельсиновый вкус вызвал ворох ненужных воспоминаний – болезненных, неприятных. Куски крема на руках и боль… хохот коллег.
Забыть. Не помнить! Дожевать и сглотнуть!
Все. Я сделала это. Противно, но пережить можно. Не рассыпалась. Вот только… зачем?
- Молодец.
Теперь Дэлл смотрел тепло, почти ласково, как на дикого звереныша, который наконец-то начал одомашниваться. А затем наклонился – я не успела даже отреагировать – и поцеловал. Секунда, резкий стук собственного сердца, и его губы накрыли мои. Большой палец мягко надавил на подбородок, заставляя мой рот приоткрыться, и его дыхание смешалось с моим. Нежно, сладко, будто награждая за послушание. В тот момент, когда его язык проник внутрь, я забыла и об апельсинах, и о торте, и неприятных воспоминаниях. Остался лишь жар его кожи и нежность губ. Голова поплыла… Горячий торс, крепкая мужская шея, короткий ежик волос на затылке. Неужели моя рука уже зарылась в них?...
Когда Дэлл прервал поцелуй, я едва не застонала. Сдержалась, только прикусила губу, сожалея, что ее лишили тепла прикосновений.
- А теперь еще раз…
Голос прозвучал хрипло, хитро блеснули в полумраке глаза. Очередная апельсиновая долька оказалась у губ.
- Что ты делаешь?... Дэлл, зачем?
- Не спрашивай. Делай.
Он вновь нежно надавил на подбородок, положил ее на мой язык, дождался, пока прожую, а затем снова поцеловал. Я не успевала опомниться. На этот раз поцелуй более страстный, более мужской, более требовательный. Но все еще ласкающий, скручивающий мучительно нежные спирали в животе.
- И еще одну.
Я сжевала следующую с такой скоростью, будто от этого зависела моя жизнь. Плевать, сколько будет апельсинов, лишь бы поцелуи не прерывались, лишь бы жар все усиливался, лишь бы не разрывалась в конце эта связь… Я царапала его плечи, таяла от крепости спины под пальцами, зарывалась ими в волосы… Апельсин… и снова его язык, снова мужские губы, твердые бедра, вдавленные в промежность. Еще апельсин, и еще больше страсти - испить, почувствовать его язык внутри, легко прикусить за губу, прижаться к широкой груди, обвить за шею…
- Вот видишь?
Поцелуй вновь оборвался. И сразу стало холодно. Почти болезненно одиноко. Все мое существо тянулось навстречу, не желая разъединяться.
- Что?
Дыхание никак не удавалось выровнять. Горел подбородок, потертый о жесткую щетину.
- Ты все съела.
Он знал, что я хотела большего, и мне было вовсе не до того, съела я все или нет, и улыбался. Подушечка большого пальца нежно провела по нижней губе.
- Это называется подмена ассоциаций, Мег. Теперь, глядя на апельсины, ты будешь думать о другом.
Я уставилась на пустую тарелку, словно голодный пес. Неужели они, правда, закончились? А поцеловать еще?... Неужели все? Только не все! Нет! Неужели это была только игра – восстанавливающий психологический тренинг? Впору было заскулить: низ живота пульсировал от прилившей крови, меж моих бедер все еще покоились мужские, хотелось следовать за ласкающим губы пальцем хоть на край света…
Как сказать, что я хочу еще? Дальше… больше… глубже, хочу всего! До конца!
- Это все? Только урок? Мы… мы… не продолжим?
- А ты бы хотела продолжить?
- Да, – (Зачем признаюсь? Унижаюсь… выпрашиваю) Но не сдержалась и добавила. - Очень…
Вновь почти рабыня, вымаливающая у господина толику ласки.
Серо-голубые глаза напротив плавили жаром, плавили так, что налитый возбуждением воздух почти потрескивал. Казалось, несколько секунд Дэлл боролся с дьяволом внутри себя. Затем прикрыл глаза и прошептал:
- Ты ведь пожалеешь об этом…
В груди на секунду кольнуло, но боль тут же скрылась, оставив после себя тягучий растворяющийся след.
- Да, возможно. Но не сегодня.
И когда глаза напротив распахнулись, я поняла, что в этот вечер Дэлл уже не остановится.
Казалось, дальше существовало две Меган: та, что, прижатая к стене, царапала мужскую спину в порыве страсти и захлебывалась в эмоциях, и другая - неосязаемая оболочка-разум, парившая отдельно, что наблюдала за происходящем с нежной грустью в глазах. Не шах и не мат, нет, только начало, но уже ничто не станет таким, как прежде.
Весь мир стал Дэллом – его жадными до поцелуев губами, его жесткими и нежными руками, его глазами, будто подернутыми дымкой безумия, прорвавшегося на поверхность желания. Будто гейзер, настойчиво бурливший в глубине, прорубился, наконец, через скалы и нашел выход наружу – вырвался на волю с шипением и брызгами.
Одежда отлетала в стороны, как ненужный лишний элемент между телами. Руки искали доступ к каждому сантиметру горячей обнаженной кожи, а взгляды к сердцу. Хочу в тебя… Глубже… Внутрь, в душу, насовсем…
Зубы покусывали шею, клеймили, с неслышным рыком впивались в иллюзорный загривок, пальцы сминали волосы, сжимали, тянули, заставляли склониться в подчинении, уступить сладкому натиску, признать поражение и тем самым обрести большее…
Разум-оболочка наблюдала за мужчиной, перенесшим женщину – нежную, сделавшуюся похотливой, растаявшей под ласками - от стены на кровать. Наблюдала за тем, как тот нетерпеливо расстегнул молнию на джинсах, лег сверху, какое-то время просто держал ее в объятьях, стараясь не нырнуть в омут с горы, как все же не выдержал и со стоном погрузился туда, куда, сам того не зная, мечтал попасть… Нет, не в сочащееся соками тело – в душу. В разум, в мысли, в чувства…
Вздрогнули, дернулись, как у жертвы, пойманной в капкан, стройные ноги, раздался стон, и полуобнаженные мужские ягодицы со сползшими джинсами задвигались ритмично и глубоко: то застывая, пока тело пропускало через себя чувство обладания, то вновь поршнем, бетонной сваей опускаясь на завоеванную женщину…
Ткань простыни трещала под судорожно сжимающимися пальцами, стоны ловились губами, нежно терлись друг о друга щеки – одна небритая, другая мягкая, почти шелковая. Толчок, удар, наполнение, нежность и ощущение обреченности в глазах, прижатые к матрасу запястья, и ощущение свершающегося факта…
Подрагивала стоящая у кровати тумба, а по ней медленно, будто пытаясь ретироваться от смущающего откровенного зрелища, шаг за шагом скользил назад будильник.
Стал ли Дэлл моим?
На какой-то момент он стал моим больше, чем чьим-либо еще, и пока этого было достаточно. Восьмой час утра, белесый свет, пробивающийся сквозь шторы спальни, тяжелая мужская рука на обнаженном животе и глубокое, размеренное дыхание у самого уха, шевелящее спутавшиеся от пота волоски. Явь, сделавшаяся сказкой.
Вспомнилась гладкая стена, холодившая спину и зад накануне вечером, и натиск горячего тела, ладони, сжимающие лицо, и жадные ищущие губы. А потом ощущение наполненности… как хорошо, до идиотизма хорошо, когда он внутри…
Я закрыла глаза.
Сегодня будильник не зазвонит – его никто не заводил.
Не нужно на работу, к Тони, не нужно торопиться в Солар. Как странно, но как хорошо. Пусть будет завтрак без спешки, запах кофе, новые разговоры, ощущение тепла, а следом и новый день.
А пока - теплая рука, покрытая светлыми волосками, которую можно погладить, осторожно коснуться пальцем, провести сверху вниз…
И он не проснется. Потому что он устал.
Глава 10
Как прошли следующие пять дней?
Как в дымке, в наркотическом тумане, в постоянной эйфории, со знанием, что тропка, по который ступает нога, находится очень высоко, а рядом глубокий, смертельно опасный, бездонный провал. Но если смотреть только вперед, то можно на какой-то момент забыть о страхе, не помнить, что соскользнуть легко, убедить себя в полете, в ощущении крыльев за спиной. Мир для меня! Для нас! И к черту мысли…
Пять дней… Долгие и короткие, состоящие из звонков, его приездов – иногда ожидаемых, иногда застающих врасплох, - из мягких поцелуев в полумраке салона, из слов «Как ты, девочка? Ждала?» О, да… всегда ждала. Находясь в Соларе, мурчала, тщательно накладывая макияж и подбирая одежду, порхала по полутемной каморке, не замечая полумрака, словно та была ярко освещенной гримерной актрисы, нежно любимой и лелеемой одним единственным зрителем. Хватала телефон, стоило тому ожить, с такой скоростью, что трещал пластиковый корпус…