Я вдруг утратила дар речи. Мое воодушевление уступило место беспокойству. Что я делаю, сидя в своем доме одна, вернее, наедине с незнакомцем, обнаруженным в голом виде среди кустов? Логика подсказывала мне, что его следует бояться. По правде говоря, в глубине души я и впрямь испытывала ощущение надвигавшейся опасности.
Я попыталась внести ясность в ситуацию:
— Сколько же времени вы скрывались там, в дюнах, поджидая прохожих?
— Много часов. До вас я уже окликнул двух гулявших дам. Но они сбежали так быстро, что я не успел объяснить им, в чем дело. Я их ужасно испугал.
— Может, не вы, а ваш… наряд?
— Ну разумеется, мой наряд. Однако это самое простое, что я смог придумать.
И мы оба от души расхохотались.
— Я сам во всем виноват, — продолжал он. — Вот уже несколько недель я живу здесь, неподалеку, с моей семьей, и нынче утром мне захотелось поплавать. Я поставил машину за дюнами, хорошенько заприметил то место, затем, увидев, что на пляже нет ни одной живой души, сложил одежду на песок, прижал ее камнем и долго плавал. Но, вернувшись на берег, не нашел ни камня, ни одежды, ни машины.
— Улетучились? Или украдены?
— Знаете, я вовсе не уверен, что вышел в том же месте, где входил в воду, — я не очень-то наблюдателен. Да и как можно отличить одну песчаную дюну от другой?!
— Или одну скалу от другой.
— Вот именно! Потому-то я и не стал просить вас поискать мой автомобиль за дюнами, ведь я представления не имею, где он может быть.
— Вы очень легкомысленны!
— О, я так захотел поплавать в море обнаженным, что не смог побороть искушение. Морской простор звал меня.
— Я вас понимаю.
И верно, я хорошо понимала его. Мне казалось, что он так же одинок, как я, и потому природа оказывает на него такое же пьянящее воздействие. Но тут у меня зародилось одно подозрение.
— А вы были намерены вернуться на сушу?
— Вначале — да. А потом, когда плыл по течению, — нет. Мне хотелось, чтобы это продолжалось вечно.
Он пристально взглянул на меня и медленно произнес:
— Но я не самоубийца, если вы это имели в виду.
— Именно это.
— Я люблю заигрывать с опасностью, в таких случаях я прямо-таки дрожу от азарта, и когда-нибудь, наверное, совершу что-то ужасно безрассудное, но не испытываю никакого желания умереть.
— Скорее, желание жить?
— Именно так.
— И бежать от чего-то…
Эти слова явно застигли его врасплох, и он плотнее закутался в плед, словно хотел отгородиться от моей, смутившей его, проницательности.
— Кто вы? — спросил он.
— А вы как думаете?
— Моя спасительница, — прошептал он с улыбкой.
— И все? А ну-ка, давайте проверим, наделены ли и вы даром фантазии.
— О, боюсь, что я освоил лишь алфавит, а с фантазией у меня плохо.
— Впрочем, разве это важно, кто мы на самом деле? Вот вы для меня — прекрасная живая статуя, которую я нашла на пляже, отогрела и сейчас одену во что-нибудь, дабы поскорее вернуть вашей жене.
Он нахмурился:
— Почему вы говорите о моей жене? Я не женат.
— Простите, недавно вы упомянули о своей…
— …семье. Я живу здесь с родными — родителями, дядями, кузенами.
До чего же я глупа! Я сболтнула, что он прекрасен, лишь потому, что считала его женатым, и теперь сгорала от стыда, как будто сама явилась перед ним неприлично обнаженной. Он внимательно разглядывал меня, склонив голову набок:
— А вы… разве ваш муж не здесь?
— Нет. Сейчас — нет.
Он явно ожидал более подробного ответа. Я же поспешила отойти к камину и начала ворошить горевшие поленья, пытаясь собраться с мыслями… Я понимала, что этот человек безумно нравится мне, и чувствовала, как меня охватывает смятение. Теперь я уже не хотела, чтобы он ушел, но в то же время никак не могла решиться сказать ему, что живу одна в доме. Вдруг он этим воспользуется… А собственно, чем этим? Соблазнит меня? Что ж, я не против. Обворует? Если вспомнить о его „костюме Адама“, то он скорее жертва воровства, нежели вор. Нападет на меня? Нет, не похоже, он не производил впечатления агрессивной личности.
Обернувшись к нему, я пошла напролом:
— Скажите, вы опасны?
— Смотря для кого… Для рыбы, для зайцев и фазанов — несомненно, поскольку занимаюсь и рыбной ловлей, и охотой. Но для всех остальных…
— Ненавижу охотников.
— Значит, вы ненавидите меня.
Он с улыбкой бросал мне вызов. Я снова уселась перед ним.
— Я заставлю вас изменить свое мнение…
— Мы знаем друг друга всего несколько минут, а вы уже намерены изменить меня?
— Мы совсем друг друга не знаем. — Запахнув поплотнее плед, он негромко продолжал: — Хочу ответить на ваш вопрос: нет, вам не стоит меня бояться. Я бесконечно благодарен вам за то, что вы вытащили меня из этой глупой переделки и храбро впустили к себе в дом. Но я не хотел бы злоупотреблять вашим гостеприимством… Возможно ли позвонить отсюда, чтобы за мной приехали?
— Конечно. Но не хотите ли сперва принять горячую ванну? Это вас согреет…
— Я не смел просить вас об этом.
Мы встали.
— И еще… если бы у вас нашлась какая-нибудь одежда…
— Одежда?
— Ну да, рубашка, брюки… Можете не сомневаться, я, разумеется, верну их вам постиранными и выглаженными.
— Видите ли… у меня здесь нет мужской одежды.
— А ваш супруг?
— Видите ли… у меня нет и супруга.
Воцарилось молчание. Он улыбнулся. Я тоже. Потом упала в кресло, бессильно, как тряпичная кукла.
— Очень сожалею, что у меня нет мужа, чтобы выручить вас, до сих пор мне никогда не приходило в голову, что от мужа может быть какая-то польза.
Он со смехом опять присел на диван:
— А ведь мужья бывают очень даже полезны.
— О, я заранее знаю, что мне не понравится то, что вы собираетесь сказать! Но все равно, говорите… Так какую же пользу мог бы принести мне муж? Не стесняйтесь, начинайте…
— Например, составлять вам компанию.
— Для этого у меня есть книги.
— Сопровождать вас на пляж.
— Я хожу туда с моим спаниелем Бобби.
— Открывать вам дверь и пропускать вперед, когда вы куда-нибудь входите.
— Я прекрасно справляюсь с дверями сама, и мне не нужен муж, который пропускает вперед других. Нет, этого мало; чем же еще он мог бы мне услужить?
— Ну, например, заключил бы вас в объятия и стал целовать в шею, в губы.
— Вот это уже лучше. А потом?
— А потом он отвел бы вас в спальню и сделал счастливой.
— Даже так?
— Он бы любил вас.
— И это ему удалось бы?
— Мне кажется, вас совсем нетрудно полюбить.
— Почему?
— Потому что вы очень милая.
И тут мы невольно, бессознательно придвинулись друг к другу.
— А разве так уж необходимо выйти замуж, чтобы испытать все это? Разве эту роль не может выполнить возлюбленный?
— Да… — почти неслышно прошептал он.
Внезапно его лицо окаменело. Он откинулся назад, туго стянул на плечах плед, вскочил с места, окинул тревожным взглядом стены, заставленные книгами, и произнес совсем другим голосом, твердо и раздельно:
— Мадемуазель, мне очень стыдно за свое неприличное поведение. Вы так очаровательны, что я забыл о ситуации, заставляющей вас слушать, а меня толкнувшей на недопустимые высказывания. Прошу простить мне эти выходки. Не могли бы вы провести меня в вашу ванную?
Его голос звучал с новой, властной силой, и я подчинилась не раздумывая.
Впустив его в ванную, я пообещала, что одежда будет ждать на табурете у двери, и бросилась в свою комнату.
Торопливо распахивая шкафы и выдвигая ящики комодов, я вспоминала всю эту сцену. Что же со мною приключилось? Я вела себя как авантюристка, льстила ему, поощряла, распаляла… да, прямо-таки вынудила его к ухаживаниям… Во мне проснулось страстное желание понравиться, оно пронизывало все мои слова, все жесты и взгляды, побуждая превратить нашу беседу во флирт. Сама того не желая, я установила между нами атмосферу эротического притяжения, вошла в образ доступной женщины и позволила ему проявить недопустимую вольность в обращении со мной; к счастью, в последний миг он вспомнил о приличиях и отреагировал должным образом.
Содержимое шкафов привело меня в полное уныние. Мало того что я не нашла в них никакой мужской одежды, но и все остальное решительно не подходило моему гостю по размерам. Вдруг мне пришло в голову подняться наверх, в комнату моей служанки Маргит, которая отличалась высоким ростом и дородной коренастой фигурой; пользуясь ее отсутствием, можно было позаимствовать что-нибудь из ее вещей.
Вспотев от волнения, я вытащила из ее сундука самую широкую одежду, какая нашлась, спустилась вниз и крикнула сквозь дверь ванной:
— Мне стыдно признаться, но это просто ужасно: я могу предложить вам только халат моей служанки.
— Сойдет и халат.
— Вы так говорите, потому что еще не видели его. Я жду вас в гостиной.
Когда он спустился по лестнице, облаченный в этот просторный наряд из белого ситца, с кружевцами на вороте и обшлагах, мы оба расхохотались. Он-то смеялся над своим нелепым видом, я же больше от смущения, ибо эта женская одежда, в силу контраста, подчеркивала его мужественный облик. Меня волновали его большие руки, длинные ноги.
— Могу ли я позвонить?
— Да, телефон вон там.
— Что мне сказать шоферу?
Удивившись тому, что он собирается говорить с шофером, а не с кем-то из родных, я не сразу поняла вопрос и ответила невпопад:
— Скажите, что ему будут здесь рады, а также угостят чаем.
Вильгельма одолел такой смех, что ему пришлось сесть на ступеньку лестницы. Я пришла в восторг оттого, что мои слова развеселили его, хотя и не понимала причины. Слегка успокоившись, он объяснил:
— Простите, мой вопрос означал совсем другое: какой адрес я должен назвать шоферу, чтобы он за мной приехал?
— Вилла „Цирцея“, дом два, улица Рододендронов, Остенде.
Стремясь взять реванш и доказать, что меня тоже хорошо воспитали, я оставила его у телефона и удалилась в кухню, где начала греметь посудой, чтобы он не думал, будто я подслушиваю его разговор, более того, даже стала что-то насвистывать под звон чайников, ложек и чашек.
— Вы готовите чай так звучно, что вам позавидовал бы симфонический оркестр.
Вздрогнув от неожиданности, я повернулась и обнаружила своего гостя на пороге кухни.
— Вы дозвонились родным? Успокоили их?
— Они и не думали волноваться.
Мы вернулись в гостиную с чайником и второй порцией бисквитов.
— Скажите, Эмма, а вы сами пишете?
— Почему вы спросили? Странно, все задают мне этот вопрос!
— Вы ведь столько читаете.
— Я сочинила несколько ужасных стихов, но думаю, что на этом и остановлюсь. Чтение и сочинительство не имеют между собой ничего общего. Это все равно что я спросила бы вас, не хотите ли вы превратиться в женщину лишь потому, что любите женщин! Ну вот, ваш вопрос звучит так же абсурдно.
— Это верно, но откуда вы взяли, что я люблю женщин?
Я прикусила язык. Попалась! Значит, я все-таки невольно придала своим словам оттенок эротики. Когда этот человек находился меньше чем в трех метрах от меня, я не могла сладить с собой и не завлекать его.
— Ну… мне так кажется, — пробормотала я, пряча глаза.
— Видите ли, я не пользуюсь репутацией женолюба, — добавил он, понизив голос. — Мои братья и кузены бегают за юбками куда больше, чем я. Они упрекают меня в благоразумии, в чрезмерном благоразумии.
— Вот как? А почему же вы так благоразумны?
— Думаю, потому, что берегу себя для одной женщины. Для настоящей. Для единственной.
Вначале я сдуру подумала, что эта фраза обращена ко мне. Но тут же осознала свою ошибку и отреагировала, попытавшись придать этой теме иной поворот.
— Вы же не станете уверять меня, что в вашем возрасте не… все еще не…
Я не договорила — мне стало безумно стыдно за себя! Ну с какой стати я мучаю этого божественно красивого мужчину, которого сперва вырядила в женские тряпки, а теперь допытываюсь, сохранил ли он непорочность?!
Его губы искривила удивленная и одновременно веселая усмешка.
— Нет, будьте покойны, к этому я приобщился. И очень доволен, что приобщился. Видите ли, меня окружало множество женщин старше меня годами и тем не менее блестящих красавиц; они с удовольствием посвятили меня в это, когда я был еще довольно молод.
— Спасибо, вы меня утешили! — ответила я с облегченным вздохом, как будто он похвастался своими успехами в гольфе.
— И тем не менее я предпочитаю долгие прогулки на природе, пешие или конные, а также многочасовые заплывы, как сегодня утром. Вот видите, мои удовольствия подчинены строгой иерархии.
— Мои тоже, — солгала я.
И отошла к камину, якобы спеша поворошить поленья, чтобы оживить угасавшее пламя.
— Почему вы мне об этом говорите? — холодно спросила я.
— О чем, простите?
— Почему вы рассказываете мне такие интимные вещи, ведь мы с вами совсем незнакомы.
Он отвернулся, задумчиво помолчал, потом серьезно взглянул на меня.
— Для меня это очевидно…
— Для меня — нет.
— Мы ведь нравимся друг другу, верно?
Наступил мой черед спрятать лицо и сделать вид, будто я размышляю, перед тем как взглянуть ему в глаза.
— Да, вы правы, это очевидно.
И мне почудилось, будто в этот миг — и на все последующие годы, подаренные нам судьбой, — воздух, окружавший нас, волшебно переменился.
Внезапно эту идиллию разорвало пронзительное дребезжание дверного звонка. Он поморщился:
— Это мой шофер…
— Уже?
Какие же удивительные сюрпризы готовит нам жизнь: в полдень я еще не знала этого человека, а сейчас, в сумерках, мне было невыносимо тяжко расставаться с ним.
— Нет, Вильгельм, вы не можете уйти так…
— В этом халате?
— В халате, не в халате — вы не можете просто взять и уйти.
— Я вернусь.
— Вы обещаете?
— Клянусь вам.
Он поцеловал мне руку, и это мгновение затмило все предыдущие двадцать три года моей жизни.
Когда он переступал порог, я сказала ему вслед:
— Полагаюсь на вас, иначе мы больше не увидимся, ведь я даже не знаю, кто вы.
Он с улыбкой сощурил глаза:
— Вот это-то и прекрасно: вы меня не узнали.
И прикрыл за собой дверь.
Я не захотела смотреть, как он уезжает, — так и осталась сидеть без сил, в глубине темной комнаты.
Оглушенная случившимся, я не придала значения его последней фразе, зато ночью, перебирая одну за другой все минуты нашей встречи, задумалась над этими словами: „Вы меня не узнали“. Разве мне уже приходилось его видеть? Нет, я бы непременно запомнила человека, наделенного столь замечательной внешностью. Может, мы жили рядом в детстве? Да, скорее всего так: детьми мы играли вместе, а потом выросли. Он меня узнал, я его нет, этим все и объяснялось.
Так кто же он?
Я долго рылась в памяти, но не нашла в своем прошлом никакого Вильгельма… И потому лихорадочно ждала его возвращения.
На следующий день он предварил свой приход телефонным звонком, спросив, можно ли прийти к чаю.
Когда он появился, меня буквально ослепил его вид: элегантный блейзер, рубашка из тончайшей ткани, дорогие туфли и множество прочих деталей костюма превратили вчерашнего дикаря в светского человека, создав ощущение, что передо мной какой-то незнакомец.
Он заметил мое смущение.
— Ну-ну, только не уверяйте меня, будто сожалеете о том, что я облачен в свои собственные вещи. Иначе я сейчас же переоденусь в халат вашей служанки, я ведь его вам принес.
И он вручил мне халат, завернутый в шелковую бумагу.
— Не нужно меня запугивать, — ответила я, — уж как-нибудь постараюсь привыкнуть к вашему новому обличью.
Я провела его в гостиную, где нас ждали чай и пирожные. Похоже, ему было приятно вновь оказаться здесь.
— Я все время думал о вас, — признался он, садясь.
— О, вы украли у меня текст: это были первые слова, с которыми я хотела к вам обратиться.
Он прижал палец к губам, затем повторил еще нежнее:
— Да, я все время думал о вас…
— Любимый мой! — воскликнула я, и меня одолели рыдания.
Я и сама не понимала, отчего веду себя так необычно, когда этот человек оказывается рядом со мной. С какой стати я вдруг залилась слезами? Чтобы укрыться в его объятиях, ибо в следующее мгновение я именно это и сделала. Сомнений не было: стоило ему приблизиться, как другая женщина, доселе дремавшая во мне, гораздо более женственная и хитрая, тотчас просыпалась и действовала столь умело и ловко, что я решила дать ей полную волю.
Он успокоил меня, отстранил, усадил в кресло, сам сел в другое, рядом, и попросил разлить чай. Он вел себя вполне разумно: слишком бурные эмоции действуют убийственно. Этот возврат к привычным жестам позволил мне вновь обрести хладнокровие и остроумие.
— Вильгельм, вчера вы узнали меня, но я вас так и не узнала.
Он недоуменно поднял брови.
— Простите, не понял. Вы сказали, что я вас узнал?
— Наверное, мы играли вместе, когда были совсем маленькими, разве нет?
— Вы так полагаете?
— А разве вы не помните?
— Нет, совсем нет.
— Тогда почему же вы упрекнули меня в том, что я вас не узнала?
Он вдруг ужасно развеселился.
— Честное слово, я вас просто обожаю!
— В чем дело? Что я такого сказала?
— Вы единственная женщина на свете, способная влюбиться в неизвестного мужчину, вышедшего из воды. Я смеюсь над тем, что вы меня не узнали, потому что я известен.
— Мне?
— Нет. Множеству других людей. Обо мне пишут газеты, они печатают мои фотографии.