Она закусила губы и впилась в меня взглядом.
— Вы… вы мне не поверили?
— Ни на йоту, но это не имеет никакого значения.
— Что?!
— Я все равно вам благодарен.
Откуда у нее взялись силы толкнуть меня так свирепо? Она ударила меня в грудь, и я опрокинулся вместе со стулом.
— Глупец! — Она кипела от ярости. — Убирайтесь прочь! Немедленно покиньте эту комнату! Прочь! Я не желаю вас больше видеть!
В библиотеку, всполошенная этими криками, ворвалась Герда.
— Что у вас тут стряслось?
Эмма увидела племянницу и растерянно замолчала, не зная, что ответить. Между тем, толстуха обнаружила меня лежащим на ковре и бросилась поднимать.
— Ай-ай-ай, как же это тебя угораздило, месье? Надо же так упасть! Об ковер запнулся, что ли?
— Именно так, Герда, он запнулся о ковер. Я потому тебя и звала. А теперь прошу вас оставить меня в покое, я хочу отдохнуть. Одна!
В голосе этой тщедушной старухи звучала такая стальная воля, что мы с Гердой покорно очистили помещение.
Укрывшись на втором этаже, я начал корить себя: зачем мне понадобилось приводить Эмму в такую ярость? Прежде я считал ее лгуньей, но не помешанной. Однако ее бурная реакция доказывала, что она верит в собственные бредни. И вот теперь, по моей вине, страдает больше, чем прежде. Как же быть?
Герда наведалась ко мне под тем предлогом, что хочет подать чай; на самом деле ей ужасно хотелось разузнать подробности сцены, которую она застала лишь в конце.
— Что ты ей наговорил? Она прямо вся кипит от злости.
— Я сказал, что не очень-то верю ее вчерашнему рассказу…
— Ах вон как… ну тогда понятно…
— И еще я добавил, что эта история меня увлекла и не важно, если она ее придумала. За это она меня и ударила!
— Ой-ой-ой!
— Я даже не подозревал, что она так искренне верит в свои измышления. Это уже за гранью душевного равновесия. Мне казалось, что она либо лгунья, либо мифоманка; я и предположить не мог, что она…
— Сумасшедшая?
— Ну, это слишком сильно…
— Не хочу тебя огорчать, месье, но ты должен понять, что у тети Эммы и впрямь с головой не все в порядке. Вот ты сам пишешь романы, — разве ты думаешь, что там все правда? Нет, не думаешь! Поэтому я и говорю, что тетя моя свихнулась. Да что там, об этом вся наша родня знает… Дядя Ян всегда это говорил. И тетя Эльетта тоже!
Я умолк. Мне было тягостно признавать правоту этой неотесанной бабы: когда здравомыслие вещает устами такой вот крутолобой коровы в кошмарном цветастом платье и желтых резиновых перчатках, с корявой речью и бедным словарным запасом, оно меня только отвращает. Тем не менее я был вынужден согласиться с ее диагнозом: Эмма Ван А. покинула мир реальности ради мира химер, даже не осознав, насколько безвозвратно она в него ушла.
Герда отправилась на кухню готовить обед.
Меня же по-прежнему терзали угрызения совести. Остаться при своем мнении или успокоить Эмму? Нет, не мог я причинить горе этой женщине. Лучше уж было солгать ей, чем оскорбить недоверием.
В семь часов вечера, дождавшись ухода Герды, я спустился в гостиную.
В тусклом свете угасавшего дня, посреди библиотеки, погруженной в полумрак, она сидела на своем обычном месте; глаза ее были красны от слез. Я медленно подошел.
— Мадам Ван А… — Мои слова затерялись в мертвой тишине комнаты. — Вы позволите мне сесть?
Полное отсутствие реакции. Мне почудилось, будто я стал невидимым и неслышимым.
Она не удостоила меня ни словом, ни взглядом, однако по тому, как судорожно сжимались ее губы, как упрямо она смотрела в сторону, я чувствовал, что она знает о моем присутствии и что оно ей неприятно.
Нужно было как-то выйти из этого положения, и я решился на вдохновенную импровизацию:
— Мадам Ван А., я крайне огорчен недавним инцидентом и считаю себя полностью виноватым в нем. Сам не знаю, что на меня нашло. Скорее всего, это была зависть. Да, несомненно, зависть. Ваше прошлое так ослепительно прекрасно, что мне захотелось доказать его нереальность, доказать, что вы его придумали. Поймите: простым людям, таким как я, трудно смириться с тем, что на свете бывают столь… необычные вещи. Примите мои извинения. Меня попросту обуял дух противоречия. Мне захотелось растоптать ваше счастье, объявив, что оно выдумано. Вы слышите меня?
Она повернула ко мне голову, и ее лицо медленно озарилось торжествующей улыбкой.
— Вы позавидовали? Правда позавидовали?
— Правда. Да и кто бы не позавидовал, слушая ваш рассказ…
— Об этом я не подумала.
И она взглянула на меня с искренней симпатией. Я решил упрочить атмосферу доверия, возникшего между нами.
— Не сомневаюсь, что именно поэтому вы никого не посвящали до сих пор в свою тайну: вы хотели избавить себя от злобных завистников.
— Нет. Меня удерживало только одно — данная клятва. И еще боязнь, что меня сочтут сумасшедшей.
— Сумасшедшей? Но отчего же?
— На земле есть множество несчастных, которые ведут такое жалкое, унылое существование, что начинают фантазировать и в результате искренне верят в собственные бредни. Впрочем, я их хорошо понимаю.
Загадочная власть слов… Они точно птицы — садятся на ветку дерева, которое даже не замечает их. Вот так и Эмма Ван А. изобразила свой случай, даже не осознав, что приписывает другим «несчастным» собственную болезнь.
Я почувствовал, что она утешилась. И, как ни странно, на меня тоже снизошел душевный покой.
Вот так, в тишине, я и покинул Эмму Ван А.
На следующее утро, в половине девятого, меня разбудили вопли Герды: она обнаружила свою тетку мертвой в постели.
Санитары, врач, сирены, полицейские, звонки, хлопающие двери, суета и гвалт весь день напролет напоминали нам о том, что мы увидели, войдя в ее спальню: Эмма Ван А. скончалась от очередного сердечного приступа.
Герда оказалась на высоте положения: печаль не помешала ей сделать все необходимое, заняться организацией похорон и при этом еще спросить меня, не собираюсь ли я сократить срок пребывания на вилле, — ведь я уплатил вперед за две недели. Я ответил, что остаюсь, и она поблагодарила меня от себя и от имени тетки так горячо, словно я оказал им большую милость, тогда как мне попросту некуда было деваться.
Эмму Ван А. обмыли, загримировали и уложили на кровать в ожидании доставки гроба.
А я продолжал ходить на прогулки, которые приносили мне непонятное утешение.
Теперь от моря, окутанного серой дымкой, веяло сдержанной печалью. Я приехал в Остенде, желая излечиться от любовной раны, воображая этот город нежным, ностальгическим, размытым — эдаким туманным приютом, в недрах которого хотел укрыть свое горе. Как же я ошибся! Остенде вовсе не был туманным — во всяком случае, не более туманным, чем, например, поэзия, — и все же я здесь исцелился. Эмма Ван А. одарила меня бурными чувствами и на свой причудливый манер вернула к жизни.
И я наслаждался, как незаслуженной привилегией, этими последними днями на вилле «Цирцея», где ее дух еще витал надо мной и Гердой.
В пять часов племянница принесла мне чай, недовольно бурча:
— Меня нотариус вызывал, сообщил, что у него есть тетино распоряжение относительно похорон: напечатать извещения о смерти в двух бельгийских ежедневных газетах, в двух нидерландских, в двух датских и в двух английских. Нет, она и впрямь была чокнутая!
— Вы сделали это?
— Да нотариус сам уже все сделал.
— А кто наследник?
— Я. Она мне давно уж обещала все оставить, я про это знала. Да, вот еще что: она велела, чтобы гроб стоял в доме трое суток — ну, оно так и положено, — зато есть другое, совсем уж диковинное желание: чтоб вместе с ней похоронили перчатку.
Я вздрогнул. Герда продолжала, закатив глаза в потолок:
— И эта перчатка вроде бы лежит в ящичке красного дерева в углу ее гардероба.
Я-то знал, о какой перчатке идет речь, но не захотел лишний раз порочить Эмму перед племянницей, повторяя ее измышления.
Спустя несколько минут Герда вернулась, опасливо держа перед собой открытую шкатулку и подозрительно изучая ее содержимое.
— Глянь-ка, перчатка-то мужская, верно?
— Да.
Племянница плюхнулась на стул и трудно задумалась, — это занятие было ей явно не под силу.
— Значит, выходит, у нее все-таки был мужчина?
— Перчатка мужчины, — мягко возразил я.
Она улыбнулась, поняв смысл моих слов.
— Ага, ясное дело.
— Какая-нибудь невинная встреча на балу. А все остальное она придумала. Незнакомый красавец, у которого она ее стянула, так никогда и не узнал, что произошло… Вот как я думаю, Герда.
— Да и я то же самое.
Подняв голову, я снял с полки томик, стоявший на самом виду.
— И мне нетрудно угадать, что за книга подсказала ей этот сюжет.
Я открыл изящное издание «Сказок» Перро и отыскал нужную страницу.
— Перчатка мужчины, — мягко возразил я.
Она улыбнулась, поняв смысл моих слов.
— Ага, ясное дело.
— Какая-нибудь невинная встреча на балу. А все остальное она придумала. Незнакомый красавец, у которого она ее стянула, так никогда и не узнал, что произошло… Вот как я думаю, Герда.
— Да и я то же самое.
Подняв голову, я снял с полки томик, стоявший на самом виду.
— И мне нетрудно угадать, что за книга подсказала ей этот сюжет.
Я открыл изящное издание «Сказок» Перро и отыскал нужную страницу.
— «Золушка»! Она оставляет туфельку на лестнице, убегая с бала. Принц поднимает туфельку и пытается отыскать ее владелицу.
Я взял в руки перчатку.
— Вот она — перчатка принца, которая вполне стоит Золушкиной туфельки.
— Бедная моя тетя! Не удивляюсь, что она вычитывала свои любовные романы в сказках. Судьба обошлась с ней слишком круто, верно я говорю? Тетя Эмма была мало что калекой, она к настоящей жизни была не приспособлена. Только и умела, что мечтать.
Я молча кивнул.
— Ну ладно, посмеялись, и будет, — решительно сказала Герда. — Я уважу тетину последнюю волю. Откуда бы ни взялась эта перчатка, я положу ее в гроб.
— Я помогу вам.
Мы вошли в комнату умершей, где царила торжественная тишина, и должен признаться, что был искренне растроган, вкладывая эту перчатку — именно потому, что видел в ней воплощение грез, — в руки старой женщины, сложенные на груди, на сердце, которое жило только мечтами.
На третий день мы все — Герда, ее муж, дети и я — вошли в комнату, где покоилась Эмма Ван А., чтобы отдать ей последние почести, а затем, в ожидании похоронного катафалка, сели играть в карты Таро.
Когда в дверь позвонили, я крикнул Герде, которая вышла в кухню:
— Не беспокойтесь, я сам открою.
Отворив дверь, я с удивлением увидел перед собой только одного человека.
— Здравствуйте. Вы… один?
— Простите, месье, это дом госпожи Эммы Ван А.?
Его слова разъяснили мою ошибку: посетитель вовсе не был гробовщиком, тем более что в этот момент из-за угла с торжественной медлительностью выплыл катафалк.
— Извините, я принял вас за служащего похоронного бюро. Вы, конечно, знаете, что мадам Эмма Ван А. скончалась?
— Да, месье, я пришел сюда именно по этому поводу.
Обернувшись, он взглянул на людей, выходивших из кабины катафалка.
— Я рад, что подоспел вовремя. Могу ли я побеседовать с вами наедине?
Он был одет в элегантный, темный, безупречно скроенный костюм с галстуком, и в его голосе звучала спокойная властная уверенность человека, привыкшего устранять препятствия на своем пути. Я безбоязненно провел его в гостиную.
— Надеюсь, вы меня простите, месье, если я сразу приступлю к делу, — сказал он на хорошем, почти без акцента, французском. — Я пришел сюда со странной миссией, суть которой непонятна мне самому. Прежде всего позвольте представиться: Эдмонд Уиллис.
И он помахал передо мной визиткой с гербом, которую я не успел рассмотреть, поскольку он снова заговорил, понизив голос:
— Вот уже пять лет я служу секретарем по общим поручениям во дворце королевского семейства. Когда мне разъясняли мои обязанности, я получил от моего предшественника — который, в свою очередь, получил его от своего предшественника, и так далее, уходя назад во времени, — одно весьма туманное предписание. Не знаю, утратило ли оно смысл в процессе передачи от поколения к поколению, или же его специально сделали таковым, чтобы запутать следы, но факт остается фактом: сегодня в королевском доме никому не известно, кто именно его отдал… В любом случае приказ есть приказ, и он гласит следующее: если секретарь дворца узнает о кончине госпожи Эммы Ван А., проживавшей на вилле «Цирцея», дом два, по улице Рододендронов, в Остенде, ему следует доставить туда эту перчатку и положить ее на грудь покойной, перед тем как гроб этой дамы будет закрыт.
И он протянул мне белую перчатку, под пару той, что Эмма, на своем смертном ложе, прижимала к сердцу.
Совершенное преступление Пер. Екатерина Драницына
Если все пойдет хорошо, через несколько минут она убьет своего мужа.
Узкая тропинка извивалась по круто вздымавшемуся над долиной склону. Еще сотня метров, и любое неловкое движение окажется смертельным. Оступившемуся не за что будет ухватиться: ни дерева, ни куста, ни уступа, только острые камни, готовые пронзить своими зубьями падающее тело.
Габриэлла замедлила шаг и огляделась. На дороге ни одного любителя горных прогулок; долины, раскинувшиеся на другой стороне ущелья, тоже безлюдны. Итак, свидетелей нет. Не считая, конечно, кучки баранов, пасшихся на лугу в пятистах метрах южнее и жадно поглощавших траву.
— Что, старушка, устала?
В ответ она скорчила гримасу: «„Старушка“ — вот чего тебе не следовало говорить, если дорожишь своей шкурой».
Муж обеспокоенно оглянулся:
— Ну же, соберись с силами. Здесь слишком опасно останавливаться.
В голове Габриэллы какой-то злобный голосок высмеивал каждое слово будущего покойника. «Ты сам это сказал „опасно“. Так опасно, что ты отсюда не выберешься живым, старичок!»
Раскаленное добела солнце заливало ярким светом притихшие, жаждущие хоть легкого дуновения ветерка Альпы, словно хотело испепелить и людей, и растения, уничтожить все живое, чего коснулись его палящие лучи.
Габриэлла догнала мужа и пробурчала:
— Иди вперед, все в порядке.
— Дорогая моя, ты уверена?
— Ну, я же сказала.
Он будто мысли ее читает. Возможно, она, сама того не замечая, ведет себя необычно? План оказался под угрозой, и Габриэлла постаралась беззаботно улыбнуться, чтобы успокоить мужа:
— Правда, прекрасно, что мы сюда поднялись. Я в детстве тут часто бывала с отцом.
Муж обвел взглядом крутые склоны:
— Здесь чувствуешь себя таким маленьким!
Внутренний голос проскрипел: «А скоро станешь еще меньше».
Они продолжили подъем, он впереди, она за ним.
Только не давать слабины. В нужный момент без колебаний толкнуть его. Не вызвать подозрений. Не встретиться с ним взглядом. Вложить все силы в точно рассчитанный бросок. Важен результат, только результат. Решение Габриэлла приняла уже давно и не отступится.
Он приблизился к опасному повороту. Габриэлла незаметно, стараясь даже не дышать, чтобы не привлечь его внимания, ускорила шаг. Она была так напряжена, что второпях чуть не поскользнулась на некстати подвернувшемся под ногу камешке. «Нет, только не ты! — раздался в ее сознании насмешливый голос. — Не хватает самой убиться, когда свобода так близко». В этом внезапном упадке сил она почерпнула мощный заряд энергии, кинулась на маячившего впереди мужа и изо всех сил толкнула его в спину.
Он изогнулся, потерял равновесие, и тогда она довершила дело ударом по щиколоткам.
Тело взмыло с тропинки и рухнуло в пропасть. Габриэлла в страхе отпрянула и прижалась к скале, чтобы не упасть и чтобы не видеть того, что она натворила.
Ей достаточно было слышать…
Исполненный ужаса удаляющийся крик, потом удар, еще удар, вопль боли, новые удары, хруст ломающихся костей, грохот камнепада и, наконец, полная тишина.
Ну вот! Получилось. Теперь она свободна.
Вокруг нее простирались величественные и приветливые Альпы. В чистом, омытом дождями небе парила над долинами птица. Ни обличающего визга сирен, ни размахивающего наручниками полицейского. Казалось, сама царственно безмятежная природа была ее сообщницей и защитницей.
Габриэлла оторвалась от скалы и склонилась над пропастью. Лишь через несколько секунд она увидела разбившееся тело — оно лежало не там, где она ожидала. Кончено! Габ не дышал. Все оказалось так просто. Она не чувствовала вины, только облегчение. Впрочем, ее уже давно ничто не связывало с лежащим внизу трупом.
Она опустилась на землю, сорвала бледно-голубой цветок и стала его пожевывать. Теперь у нее будет время понежиться, поразмышлять и ее больше не будут мучить дела и секреты Габа. Она возвращалась к жизни.
Сколько минут прошло?
Далекий звон колокольчиков прервал ее блаженные мечтания. Бараны. Ах да, нужно спускаться, разыгрывать комедию, звать на помощь. Проклятый Габ! Не успел умереть, а она опять вынуждена посвящать ему свое время, заставлять себя что-то делать ради него! Отвяжется он от нее когда-нибудь?
Немного успокоившись, она гордо выпрямилась. Главное сделано, теперь пути назад нет и до долгожданного покоя всего несколько шагов.
На обратном пути она освежила в памяти свой сценарий. Забавно было вспоминать об этом плане, который она составляла в прошлой жизни, еще обремененной присутствием Габа. В другой жизни, уже такой далекой.