— Привет трудящемуся классу! Какая из вас!.. — Он не договорил: «…работать будет». — Рыжая, что ли?
Смутить Светлану было нелегко.
— Чего ощерился! Кот усатый! Здесь рыжих нет.
— А ты разве не рыжая?
— Сам ты рыжий! Ирка, — обратилась она к подруге, — что нам здесь надо?
Володька сверху кричал:
— Бригадир, ты с девушками поосторожней! Я тебя знаю!
— Ирка, в чем дело?
Бригадир двусмысленно посмеивался.
— С кем дело иметь будем! С тобой, что ли, рыжая?
Светлана решила воздать ему по заслугам.
— Лучше с волками дело иметь, чем с тобой, усатая жаба!
Бригадир опешил.
— Ты… — угрюмо и строго сказал он. — Это что за выражение?
— Значит, заработал.
— Я постарше тебя лет на двадцать!
— Если старше, то и веди себя прилично. Еще не то услышишь.
Кажется, бригадир рассердился, вообразив, что у него хочет работать Светлана. Ирочке не нравился этот усатый дядя, видимо любивший покуражиться над людьми, которые были слабее его.
— Со мной будете иметь дело, — сказала она. — Я хочу у вас работать.
Светлана посмотрела на нее с ужасом. Володька опять натягивал на себя свои защитные доспехи. Ирочка успела крикнуть ему:
— Звони! Я жду.
Взяв Светлану под руку и не оглянувшись на бригадира, Ирочка перешла через дорогу.
— Ирка, я ничего не понимаю!
— Пойдем, пойдем. — Ирочка уводила Светлану, точно стесняясь своего знакомства с Володькой.
— Объясни наконец! Я ничего не понимаю.
— Ничего особенного, — почти с вызовом ответила Ирочка. — Я хочу работать у них в бригаде.
— Ты?! У этих хулиганов?
— Почему же они хулиганы?
— Определенно хулиганы. И ты собираешься с ними работать?
— Ну да, чудачка.
— Это… вот… песок из кишки? Ты? — Неизвестно, откуда у Светланы взялись такие презрительно носовые интонации.
— Ну да…
— Поклянись!
— Честное слово. Только отстань.
Светлана рассмеялась.
— Пойдем лучше к нам на фабрику, сумасшедшая. Я тебя в два счета устрою.
— Я так решила, Дуся.
— Дусю забудь!
— Я так решила, Светлана.
— Клянешься?
— Клянусь!
— Мало ли на свете сумасшедших!
Ирочка шла в задумчивости, слушая упреки, насмешки, увещевания Дуськи — Светланы…
Глава девятая Лестница жизни
Когда они вышли из лифта на своем этаже, раздался женский крик: «Не закрывайте!»
— Орет, как резаная, — сказала Светлана.
В то же мгновение у лифта оказалась нарядная женщина с головой дорогой и красивой куклы. Ее мелко завитые и искусно уложенные волосы напоминали коричневую шерсть породистых собак.
Глаза у женщины были быстрые, умные, понимающие.
— Спасибо, девочки, — сказала она, — очень спешу.
Уже из лифта, держась за створки дверей, женщина спросила:
— Кто же из вас моя соседка?
Ирочке почему–то не хотелось отвечать, и за нее ответила Светлана:
— Она.
— Как ее зовут?
— Ирина.
— А почему она молчит?
— Вы же опаздываете! — вдруг рассердилась Ирочка.
— Вот как! — весело сказала красивая женщина. — С характером… Чудно! — И она поехала вниз.
— Кукла крашеная! — угрюмо сказала вслед Ирочка.
Светлана глянула на нее искоса и усмехнулась.
— Напрасно сердишься. Тетка что надо.
Но вот они вошли в квартиру, и женщина с искусственной головой была забыта. Светлана долго повторяла такие общеупотребительные слова, как «сила», «мирово», «порядок». Эти слова выражали ее искреннее восхищение. Ирочка молчала. Ей надоело восхищаться. Она жила здесь в одиночестве, и временами на нее нападала тоска по–старому шумному жилью.
— Чего молчишь? — спросила острая на глаз Светлана.
— Я здесь скучаю.
— Без привычки. Пройдет. Не знаешь, как люди живут…
— Поговорить не с кем.
— Работать надо.
— Вот я и хочу.
У Светланы лицо сделалось непримиримым.
— Но не у этих же хулиганов?
— Брось! Ты же их не знаешь.
— А ты знаешь!
— Володька хороший…
— Который наверху с кишкой?
— Он.
— Хулиган!
— Оставь! Ты его не знаешь.
— Всех я их знаю! Все эти строители — одинаковая публика. Сплошная отсталость! Ну откуда у них культура?
Светлана увидела непроницаемые глаза Ирочки и махнула рукой.
— Ладно, пойди попробуй этого счастья. Если уж так хочется вкусить, пойди хоть на солидный завод, где солидные кадры. А то нашла каких–то бродячих артистов!
Обе они вдруг рассмеялись. Светлана тут же захотела немедленно принять ванну. Ирочка отвела подругу в ванную. Светлана опять сказала: «Сила!» Пока она плескалась и пела, Ирочка готовила поесть. В ту минуту, когда она позвала Светлану, раздался сильный звонок. Ирочка знала, что это Володька, так как ждала его с той уверенностью, в которой нельзя обмануться. Если бы Володька не пришел, для Ирочки это значило бы, что их отношения кончились. Но, к счастью, он пришел…
По его глазам и голосу Ирочка легко догадалась, что дело ее устроено.
— Сердишься? — спросил Володька.
— Ничуть.
— Говори! Вижу.
— Хорошо, сержусь. Что дальше?
— Бригадир, понимаешь, такая зар… — Он хотел сказать «зараза» и не договорил. — Обрабатывать пришлось.
— Как?
— Не знаешь как?
— Не знаю.
— Поставить пришлось. Теперь дело прошлое. Замнем.
— Что поставить? Выпивку?
Володька кивнул.
— И много?
— Кто так говорит? «Много»! — Володька улыбнулся и не ответил.
Из ванной явилась Светлана. Беленькое ее личико сияло.
— Знакомь! — коротко и решительно сказала она.
Володька глянул на нее и в этой незнакомой беленькой девчонке вдруг узнал свою Соню. Симпатия исчезла, не возникнув. Светлана сразу почувствовала в его глазах насмешку и мгновенно прониклась к нему сухим безразличием. Впрочем, она презирала Володьку еще и до знакомства с ним.
— Знакомьтесь.
— Светлана.
— Левадов, — осанясь и тужась для осанки, сказал Володька и добавил: — Владимир.
Они пошли к столу, и как–то сама собой появилась презренная четвертинка, от которой у Ирочки сразу потемнели глаза.
— Не серчай… — Володька хотел сделать ласковый жест, но Ирочка уклонилась.
Светлана водки не пила, но к тому, что ребята пьют, относилась терпимо и даже находила, что с водкой гораздо веселей, если, конечно, пьющие не хулиганят, не дерутся, а поют песни и хотят целоваться.
— Не серчай, — мягко повторил Володька, — не литр же.
— А ты можешь и литр? — с теми же потемневшими глазами спросила Ирочка.
— Конечно, может! — с небрежной уверенностью ответила за него Светлана и тут же с машинальным изяществом спросила: — Вам положить винегрету?
Володька обиделся не столько на Светлану, сколько на Ирочку.
— Я не алкоголик! — сказал он, наливая водку в чашку, приготовленную для чая. Он давно привык наливать водку куда придется и пить как придется.
Светлана накрыла свою чашку ладонью.
— Что ж, я один? — спросил Володька, но пить не стал. Ему и не хотелось. Четвертинка была взята по привычке. Он знал, что Ирочка пить не будет, но сидеть, «не укрепившись», ему представлялось скучным делом. — Вы еще не знаете, какие бывают алкоголики! — И он обвел девушек веселым взглядом.
Светлана решила во что бы то ни стало разбить безумное желание Ирочки работать «с этими хулиганами». Поэтому она с тайной радостью попросила Володьку рассказать о том, какие бывают алкоголики.
— Вот бригадир у нас! Это рекордсмен…
— Жаба с желтыми усами? — звонко спросила Светлана.
— Он!
— Расскажите. Интересно.
Ирочка стала совсем пасмурной. Володька выпил, закусил винегретом и начал:
— Сегодня к нам должны были приехать представители из треста. Что же он делает! Жрет гречневую кашу в сыром виде. Запросто жрет, целыми жменями. Спросите, зачем! Я тоже когда–то не понимал. Потом он меня научил: крупа отбивает запах. С утра выпил пол–литра, а во рту чисто, как в аптеке. Вот это настоящий алкоголик!
Ирочка не поверила.
— Пол–литра?
— А то?
— А глаза! Когда наш Иван Егорович выпьет сто грамм, у него глаза краснеют.
— Иван Егорович! Это же нормальный человек. Сознательный.
— При чем тут сознательность?
— Он же не пьет каждый день. А этот с утра пораньше. Не будет поллитровки, и не думай с ним разговаривать. Как зверь.
— А представители приехали? — спросила Светлана.
— Приехали! — с неприятной иронией ответил Володька.
— И что же?
— Я же говорю: аптека! Бригадир с ними умеет. Пол–литра так язык качают, заслушаешься… Все мы такие! — горько и сурово заключил Володька.
— А представители приехали? — спросила Светлана.
— Приехали! — с неприятной иронией ответил Володька.
— И что же?
— Я же говорю: аптека! Бригадир с ними умеет. Пол–литра так язык качают, заслушаешься… Все мы такие! — горько и сурово заключил Володька.
— Что значит — все? — хмуро и неприязненно спросила Ирочка. — Что значит — такие?
Светлане нужно было, чтобы Володька говорил как можно больше.
— Все, все! — поддержала она его.
— Но что это значит, вы объясните.
— А то, что бригадир у нас алкоголик и еще хуже…
— Что значит — хуже?
— Вам скажу, а представителям не говорю. И никто из нас не говорит. Значит, все мы такие.
— Поняла? — веско спросила Светлана.
Володька воодушевился. Ему захотелось раскрыть перед Ирочкой то, что болело в нем и мешало правильно развиваться его честной, энергичной, сильной натуре.
— Я не понимаю, о чем он говорит! — с вызовом сказала Ирочка. — Если ты, Светлана, понимаешь, объясни.
— Он сам объяснит.
Володька рассердился.
— Она не понимает! — передразнил он Ирочку. — Значит, жизни не понимаешь! Тогда не спорь.
— Я не спорю. Я спрашиваю.
— Нет, споришь. Чего тут не понимать! Мы же, например, представителей матом не кроем…
— Ну, ты… не забывайся!
— Ага! Не забывайся! А ты послушай, как мы говорим между собой. Это же чистое хулиганство.
Светлана расцвела от удовольствия.
— А представители этого не знают и завсегда фиксируют культурный рост. А может, и знают, но все равно фиксируют.
— Слышишь, Ирка?
Ирочка молчала.
— Показуха эта у нас в крови сидит, — продолжал Володька. — Нашего бригадира держат в организации за хорошего члена партии. Он воевал, ордена имеет. Вот никто и не скажет, что он алкоголик и еще хуже, чем алкоголик. А почему? Потому что мы все придерживаемся показухи.
— Что значит — хуже?
— Ладно! — Володька налил себе в чашку. — Узнаешь, когда пойдешь работать. Давайте сменим долгоиграющую на простую.
Воспитанная в хорошей, советской школе хорошими и милыми педагогами, Ирочка усвоила столь хорошие и столь милые представления о жизни, что в самом деле не понимала, о чем говорил Володька.
Иван Егорович не терпел людей дурного поведения, но никогда не говорил, будто у нас существуют люди с двойным образом жизни. Ирочка не могла поверить Володьке. Ей казалось, что, ругая бригадира, он просто хочет оправдать свою слабость к четвертинкам.
— Гадости говоришь! — решительно сказала она.
Володьку передернуло.
— Сама увидишь. Очень ты культурная. На улице поживи.
— И поживу. И хуже не стану. А ты говоришь гадости!
То, что казалось Ирочке клеветой на жизнь, было для Володьки тем якобы неразрешимым противоречием, которое давно мучило его.
А молодость знаменита своей категоричностью. Поэтому для Ирочки существовал один светлый тон, а для Володьки — один черный. Никаких переходов они не видели, иначе не стали бы судить о том, что их волновало, так, как судили сейчас.
Если какие–то люди скрывали что–то от других людей, как это делал бригадир, если они старались казаться лучше, чем были на самом деле, значит, в жизни существовали такие силы, которых им приходилось страшиться. Володька знал, как надо поступать в советском общежитии и как не надо. Ему были дороги нормы жизни советского общества, и он мучительно мирился с искажением этих норм в том маленьком мирке, который его окружал.
Ирочке сегодня не нравился Володька. Она не знала, когда именно он ей нравится, но знала, что нравится. Она не могла бы выбросить его из головы, он был с Ирочкой всегда, как никто до него. Почему–то она избрала по отношению к нему какую–то несвойственную ей строптивую манеру, очень хотела ее изменить и все–таки не изменяла.
— Ты не передумала? Завтра придешь? — спросил Володька так неизъяснимо родственно и посмотрел на Ирочку такими родными глазами, что у нее потеплело на душе.
Но она ничего не могла с собой поделать.
— Усвой! — ответила она раздраженно. — Я не привыкла передумывать.
— Вот человек! Спросить нельзя.
— Я просто хочу, чтоб ты знал.
— Значит, не передумала, — с облегчением сказал Володька. — С утра приходи на Арбат. Бригадир сам оформит. Обязан.
Ирочка не поняла.
— Как так обязан?
— Как, как! Я же тебе сказал!
— Тогда я не хочу!
— Имей дело с такими!.. — Володька рассердился.
Светлана закипела от удовольствия.
— Правильно, Ирка! Пошлем к чертям эту компанию. От одного вида усатой жабы зачахнуть можно.
Володька допил остаток водки.
— Имей дело с ненормальными. Для чего же я старался?
— А вам хочется, чтобы девушка имела дело с пылью, с песком, с грязью? — напустилась на него Светлана.
— Я не говорю, что мне хочется.
— А зачем вы старались?
— Она настаивала, — с неудовольствием ответил Володька.
— Ирка! — Светлана кричала. — Ирка, решай! Я же говорю, что запросто тебя устрою.
Но тут уже вступил в свои права характер Ирочки. Продолжая хмуриться, она сказала:
— Я не просила его угощать кого–то ради меня… Но передумывать я не привыкла.
Светлана не умела долго оставаться доброй и великодушной.
— Ну что ж, — язвительно сказала она. — Не хотела кушать белого, поешь чернушки. Правильно, — обратилась она к Володьке, — переменим пластинку. Давайте петь.
Голос у нее неожиданно оказался низким, глубоким, бархатным. Пела она выразительно. Володька удивленно примолк. Светлана пела какие–то свои, неизвестно кем сочиненные песни. Их не мог бы сочинить никакой поэт, потому что в них была неподдельная простота народного сочинительства. Светлане, Володьке, Ирочке были понятны простые, однолинейные образы этих песен, резкими и точными словами выражавшие любовь, измену, печаль, радость. «Ручей журчит, а я мечтаю…» Володька подладился к Светлане, и они запели вдвоем. Ирочка не знала слов и завидовала ребятам: за этими песнями стояли люди, к которым ее влекло.
Ведь до сих пор никто не знал, почему она так упорно стремилась в бригаду Володьки. Мир рабочих людей давно манил Ирочку, но после неудачного эксперимента с шинным заводом она поняла, что входить в рабочий мир нужно по–настоящему. Вместе с тем в ее решении работать в бригаде была и доля гордой юношеской романтики, и доля упрямства, и доля чувства к Володьке. Наконец, для чего–то Ирочка выписывала же свою любимую «Комсомольскую правду»!
— Ирка, я лечу. У меня свидание.
Володька вспомнил, что сегодня он должен быть у Сони, и у него сделалось нехорошо на душе. От одной к другой… Так вот разменяешься и ничего хорошего в жизни не увидишь. Володька твердо решил к Соне сегодня не ходить и, может быть, расстаться с ней навсегда.
На голове Светланы уже топорщилась ее ярко–оранжевая шляпка.
— Ирка, мы провели время мировушенски… Помнишь, в пятом говорили…
От пятого класса их отделяло уже шесть лет. Можно смеяться над оранжевым одеянием Светланы, но ведь она самостоятельный человек, живущий своим трудом. С завтрашнего дня Ирочка тоже начинает самостоятельную жизнь. Прощай, детство! Ты где–то вдали, в розовых мечтах далекого прошлого, мировушенское…
Как натура очень цельная в своих симпатиях и антипатиях, Светлана, уходя, лишь мельком кивнула Володьке, а Ирочке сказала:
— Будем дружить. Прошлому гроб и свечи.
Она сказала это так лихо, что Володька поморщился. Девицы, которые изъяснялись на языке рабочих парней, на его собственном языке, действовали ему на нервы.
Светлана ушла.
— И ты гуд бай, — сказала Ирочка.
Вот тебе раз! Он для нее старался, помог ей, наконец, потратился на нее. А она ему «гуд бай». В конце концов, можешь не благодарить, но не гони же человека, который к тебе всем сердцем.
— Что же ты стоишь?
Он потянулся к ее руке, все еще не веря, что ему и вправду надо уходить. Она прятала руки за спину.
— И уйду! — неожиданно для себя самого закричал Володька.
От горькой обиды кровь прилила у него к голове. Это случалось редко и, откровенно говоря, Володьке нравилось. Он считал, что кровь у него не простая, а казачья, и в таких случаях бушевал особенно воинственно и радостно.
— И уйду! — кричал он. — И не приду больше! Не приду!.. Не приду!..
Ирочка торжественно презирала его, пока он бушевал, кричал, неистово дышал, метался в поисках шляпы.
Одним махом распахнув дверь и выбежав на площадку, Володька чуть не сбил с ног женщину, которая, видимо, собиралась позвонить. Это была соседка, нарядная дама с искусственной головой. Она с удивлением посмотрела вслед Володьке, со всех ног бросившемуся вниз по лестнице, и вошла в квартиру.