Государство, конечно, должно будет построить самый передовой в мире киногород, со сверхсовременными павильонами, оборудованием и прочим, но оно ни в коем случае не станет вмешиваться в деятельность частных студий, которые, опять-таки на конкурсной основе, станут снимать там свои фильмы. Я уверен, что при такой постановке дела Россия могла бы успешно конкурировать с Голливудом в борьбе за сердца мировой зрительской аудитории. Или наша актерская школа не лучшая в мире? Или у нас мало талантливых режиссеров и литераторов? Мало великих книг, достойных экранизации?
Министерство Русофилии должно будет заниматься всемирной пропагандой русского языка и российской культуры, нашего образа жизни и вообще всего лучшего, интересного, ценного, что у нас будет появляться. Для этого понадобятся постоянно действующие культурные центры и стипендии для студентов, пособия для преподавателей и переводчиков, выставки и показы мод, фестивали и ярмарки. Задача первого этапа – «деалиенизация», то есть разрушения стереотипа, согласно которому в большинстве стран Россия воспринимается как нечто очень далекое, чужое и малопонятное. Узнавание и понимание – вот непременные условия прочной любви (если, конечно, нас будет за что любить, но тут уж я надеюсь на усилия коллег, последователей нашего уважаемого Председателя).
Будущая Российская империя, которая несомненно будет называться каким-то менее фанфарным образом, представляется мне в виде некоей концентрической структуры.
К территории собственно России будут прилегать соседние страны, которые я условно назову «Близороссией», ибо они будут близки нам не только географически, но и во всех прочих отношениях. Они будут тесно связаны с нашей экономикой, вторым языком для них будет русский, необходимый для всякого мало-мальски культурного человека – одним словом, они будут нам как родные братья и сестры. Заметьте: я не говорю «младшие», потому что экономическая и культурная гегемония ни в коем случае не должны превращаться в диктат, выкручивание рук или политическое манипулирование. Это союз по обоюдной любви и взаимной выгоде, а не по принуждению. Нечто вроде Эллады и эллинистических государств – да простит меня наш Председатель, если мой пример исторически безграмотен.
Затем будет следовать круг «двоюродных» стран, имеющих прочные и жизненно важные экономические связи с Россией; воспринимающих нашу культуру как нечто хорошо известное и неизменно интересное; почитающих необходимым преподавание русского языка в средних школах как «первого иностранного». (Примерно так относились в дореволюционной России к Франции.)
В остальной части мира мы должны будем заниматься постоянной экспансией, укреплением своего влияния. Нужно будет открывать там филиалы наших торговых компаний и промышленных предприятий, культурные представительства, кружки русского языка, магазины российских товаров и так далее, ни в коем случае не забывая о приучении далеких народов к русской, вернее российской кухне, ибо путь к сердцу, как известно, пролегает через желудок. Мне вообще кажется, что когда мир распробует российскую кухню во всем ее этническом многообразии – русскую, кавказскую, среднеазиатскую, сибирскую и так далее, – наши рестораны станут популярнее французских или итальянских.
Несколько десятилетий стратегически выстроенной, последовательной, талантливой политики, и Россия станет истинно великой мировой державой – великой не за счет танков и аэропланов, а за счет своего экономического, интеллектуального и культурного влияния. Повторю еще раз: самый лучший, самый надежный способ завоевания – не через силу и страх, а через любовь и выгоду, через сердце и плоть. Вот что я имею в виду, когда говорю про империализм.
В заключение же, господа, скажу вам вот что. Даже если в результате всех этих усилий Россия не станет всемирно признанным лидером, уступив первенство Америке, Франции или какой-то иной великой державе, соревнование все равно пойдет на пользу и нам самим, и человечеству. В любом случае нас будут лучше знать и понимать, будут лучше к нам относиться. И Россия неизбежно займет в мире более заметное и достойное место, чем сегодня.
(ИЗ ФОТОАЛЬБОМА)Едва перевернул последнюю страницу – звонок по внутреннему.
Шванц. Будто из-за плеча подглядывал.
– Ну, много прочел?
– Две папки. Квашнина и Кролля.
– Ладно, передохни чуток. А то от такого чтения мозга за мозгу заедет. Давай ко мне, быстрой рысью.
– Слушаюсь.
Само выскочило. Раньше Филипп сказал бы: «Ага, сейчас зайду».
Рысью не рысью, но быстро прибыл, ждать не заставил. Однако за эту минуту начальник, шило в заднице, уже куда-то из кабинета умылился. Бляхин постучал, заглянул – пусто.
Поколебавшись, вошел. Во-первых, не топтаться же перед дверью. А во-вторых, приказано явиться – явился.
Садиться не стал, но и столбом торчать, по-холуйски, тоже посчитал для себя невместным. Принялся прогуливаться вдоль стены, вроде как фотографии рассматривает, хоть все их видел и прежде.
Вот Шванц помоложе и похудее, получает почетную грамоту от товарища Менжинского. Вот совсем молодой и совсем худой, без очков, стоит за спиной у Феликса Эдмундовича. Говорят, раньше была еще большая фотография с врагом народа Ягодой, но теперь на этом месте Шванц с товарищем Ежовым: нарком улыбается, капитана приобнимает за плечо. Удивительно, что оба в один рост, хотя в железном наркоме не больше метра пятидесяти, а Шванц даже со своими короткими ногами сантиметров на десять выше. Присел, что ли?
Засвиристел необычной, приглушенной трелью один из телефонов. У Шванца их стояло целых пять. Кроме трех стандартных еще серый, для связи с начальником Секретно-политического отдела майором госбезопасности Литвином и белый – прямой провод к товарищу наркому. Из двенадцати начальников отделений СПО только Шванцу такой положен. Он-то, белый, и свиристел.
Бляхин заметался. Что делать? Ответить? Бежать искать Шванца?
А тот уже откуда ни возьмись несся тигриным поскоком.
Два раза всего телефон и успел пожурчать.
– Слушаю, товарищ нарком!..Так точно, товарищ нарком… Когда я вас подводил, Николай Иваныч?
Говорили в основном на том конце провода, капитан только вставлял короткие фразы, по которым было не понять, о чем речь. Рубил четко, по-военному, будто рапортовал, вытянувшись по стойке смирно, а сам вольно сидел на краю стола, болтал ногой и еще успел пару раз Филиппу подмигнуть. Наглый, собака, думал Бляхин. Никого не боится.
– …Расскажете, товарищ нарком? – слегка нахмурился Шванц. Послушал что-то, спросил: – Когда прикажете?.. Слушаюсь.
Положил трубку, задумчиво почесал переносицу.
– Придумал что-то Малютка. Очень собой горд. По телефону не хочет, а принять сейчас не может, занят. Будет время – сам к тебе загляну, говорит. Опасаюсь я его идей.
Сказано было доверительно, как своему. А потом тем же душевным тоном спрошено:
– Как товарищ Мягков? Что супруга рассказала?
Эта задушевность была хуже всякой суровости. Знает, что Ева приходила. Докладывают ему. Стало быть, следит, глаз не спускает. Филипп внутренне весь подобрался, но лицо сделал радостное.
– Вроде Карп Тимофеичу получше стало.
– Да? – Капитан удивился. – Это хорошо, если получше. Давай бог, как говорят отсталые граждане. У меня, правда, другие сведения… Ладно, Бляхин, работаем. Пора тебе с арестованными знакомиться. Их у нас двое. Квашнин, как ты знаешь, застрелился, монах в бегах. Двое остальных здесь, в Лубянском домзаке. Раз ты писанину Кролля уже прочел, с него и начнем. Я распорядился, сейчас доставят. Проведешь допрос сам. А я тебе пока кратенько его обрисую, в порядке введения. Значит, Кролль Сергей Карлович. Бывший вице-директор Азиатского департамента царского МИДа, имел ранг посланника. Вдовец, детей нет и не было, есть брат и сестра, но они в эмиграции. Это жалко. Нажать не через кого, а сам Кролль – клиент тяжелый. Казалось бы, нетрудное дело – интеллигента сломать…
Начальник по своей привычке расхаживал перед Бляхиным, похрустывал пальцами сложенных за спиной рук. То ли инструктировал, то ли сам с собой вслух рассуждал – не поймешь.
– Методика обработки подследственного какая, если субъект упирается и не дает нужного результата? Вроде ясно. Человека простого, без фанаберии, надо ломать через физиологию, то есть через боль, а того, кто много о себе понимает, через унижение. Интеллигенция, к каковой безусловно принадлежит Кролль, попадает во вторую категорию. Вот что такое интеллигент?
Филипп задумался, как лучше ответить. Кто много учился? Кто прикидываются лучше, чем они есть? Кто любит усложнять, где не надо?
Но капитан ответил себе сам:
– Интеллигент – такое большущее «Я», Личность. Он твердо знает про себя, что он – не мелкая блоха, а целая вселенная. Средний интеллигент обрабатывается быстрее и легче, чем средний пентюх. Умному следователю обычно кулаки себе отбивать не приходится. На первом же допросе надо лишить интеллигента самоуважения. Без самоуважения интеллигент – как черепаха без панцыря. Покажи ему, что он никакая не вселенная, а мешок с дерьмом, и потом из него вей веревки.
Начальник по своей привычке расхаживал перед Бляхиным, похрустывал пальцами сложенных за спиной рук. То ли инструктировал, то ли сам с собой вслух рассуждал – не поймешь.
– Методика обработки подследственного какая, если субъект упирается и не дает нужного результата? Вроде ясно. Человека простого, без фанаберии, надо ломать через физиологию, то есть через боль, а того, кто много о себе понимает, через унижение. Интеллигенция, к каковой безусловно принадлежит Кролль, попадает во вторую категорию. Вот что такое интеллигент?
Филипп задумался, как лучше ответить. Кто много учился? Кто прикидываются лучше, чем они есть? Кто любит усложнять, где не надо?
Но капитан ответил себе сам:
– Интеллигент – такое большущее «Я», Личность. Он твердо знает про себя, что он – не мелкая блоха, а целая вселенная. Средний интеллигент обрабатывается быстрее и легче, чем средний пентюх. Умному следователю обычно кулаки себе отбивать не приходится. На первом же допросе надо лишить интеллигента самоуважения. Без самоуважения интеллигент – как черепаха без панцыря. Покажи ему, что он никакая не вселенная, а мешок с дерьмом, и потом из него вей веревки.
– Я помню. Ты рассказывал. Про касторку.
В прошлом месяце на производственном совещании по обмену опытом Шванц говорил, что, согласно закону диалектики, полезным вещам не грех поучиться и у врагов. Вот итальянские фашисты на допросах практикуют занятную штуку. У них, как и у нас, попадаются крепкие орешки, кого физвоздействием не возьмешь. Встанет такой романтический герой в позу Джордано Бруно – и хоть на костер его. В муссолиниевской Виджиланце подобных субъектов привязывают к стулу, насильно вливают в рот касторку, и через десять минут Джордано Бруно сидит весь обдристанный, на романтического героя не похожий. Вроде просто, а на людей непростых, гордых отлично действует. Трудно быть гордым, когда ты весь в какашках, – так объяснял на совещании капитан.
– Это хорошо, что ты внимательно слушал, – сказал он теперь. – Но универсальных методов, к сожалению, не бывает. Касторку я для интеллигентов применяю, и, в принципе, она дает результат. Профессора и инженеры, аристократы и гордые чайлд-гарольды сидят у меня в «Кафельной» обосранные и рыдают, как малые дети, а потом всё, лапочки, подписывают.
В допросной комнате, которую в отделе называли «Кафельной», когда-то была уборная для начальства. Но Шванц сказал: отдельный санузел – это не по-большевистски, и сделал рационализаторское предложение. Раньше, если подследственный сильно уперся, с ним как поступали? В рабочем кабинете можно максимум по щекам нахлестать или там поддых врезать, а серьезной обработки не произведешь, потому что кровища и рвота, и гадят, бывает. Значит, вези арестованного на спецобъект, где созданы нормальные условия для работы. А это потеря времени, бумажная волокита, перевод бензина и прочее.
Так Шванц, умная голова, что придумал? Кабинки и толчки из бывшего туалета убрал. Стало там просторно и пусто. Из обстановки – только стол для следователя и прикрученный к полу стул. Еще раковина со шлангом. После допроса вся грязь смывается, неприятные запахи выводятся через специальную вентиляцию. Остается чистый белый кафель, как в операционной. Удобно, быстро, гигиенично.
– Поглядел я на нашего посланника, – с невеселой улыбкой стал рассказывать Шванц. – Типичный такой интеллигент интеллигентович. Ну, думаю, этого я быстро расколю. Взял его в «Кафельную». Стул, наручники, касторка. Кролль даже не дергался и не бился, как другие. Челюсти насильно разжимать не пришлось. Выпил, как газировку. Я на четверть часа вышел. Скушал бутерброд с чаем. Перед тем как вернуться, зажал нос прищепкой. Короче, всё как обычно. Захожу, вижу – порядок. Он уже, голубчик, готовенький. Из порток натекло – красота. Только, гляжу, ведет себя как-то неправильно. Ни слез, ни переживаний. Сидит, позевывает. Я ему, тоже как обычно: «Ай-я-яй, Сергей Карлович, солидный, взрослый человек, а дотерпеть не смогли. Надо было у конвоира в туалет попроситься. Отстегните его, говорю, смотреть противно». А сам уже чувствую: что-то не то. И что ты думаешь? Этот самый Кролль преспокойно снимает штаны, подходит к раковине, поворачивается ко мне своим грязным задом и начинает обстоятельно, спокойно так подмываться. У меня чуть бутерброд из горла обратно не вылез. Главное, не торопится никуда! На меня и на охрану даже не смотрит. Будто он здесь один. Или будто мы не люди, а тараканы, и стесняться нас нечего. Понимаешь, Бляхин, в ответ на мою методу этот гад употребил свою.
– Какую?
– Да вот эту самую. Что он – человек, а мы все микробы или клопы. Микроб может вызвать понос, клоп может больно укусить, но чего их стесняться-то? Мы с тобой для него не люди, понимаешь? И это психологическая защита, которую прошибить трудно. На что я волк бывалый, а пока не придумал.
– Бить пробовали? – подумав, спросил Филипп.
– А как же. Орет благим матом, воет. Опять-таки безо всякого стеснения. Ну, как если бы у него, допустим, вступила почечная колика, а рядом нет никого, перед кем надо изображать стойкость. Говоришь ему: «Подпишите, не мучайте себя и меня». Он говорит: «Да ради бога. Но учтите: потом от всего откажусь. И прокурору напишу, и на суде сделаю заявление. Всю отчетность вам попорчу». Понимает, сволочь, что это у нас пойдет как брак в работе. А однажды он мне знаешь что сказал наедине? – Шванц остановился перед Филиппом, понизил голос. – «Если будете слишком усердствовать и сильно меня разозлите, расскажу на суде, что вы вели вредительские разговоры и обозвали товарища Сталина рябой обезьяной. Мне, конечно, не поверят и, может, даже в протокол не запишут, но душок останется. Я полагаю, у вас среди коллег недоброжелателей хватает? Кто-нибудь обязательно воспользуется». Ну не гнида, а? – воскликнул капитан – как показалось Бляхину, чуть ли не с восхищением. – И ведь с него станется. Я пытался зайти по-другому, как бы с его позиции. «Слушайте, говорю, Кролль, да какая вам разница, что будет на суде? Все равно советский суд для вас – как банка с червяками. Ничего не значит. Перед журналистами и публикой вам тоже покрасоваться не придется – у нас не Европа, в зале будут одни подсадные. Что вы уперлись? Плюньте вы на нас, подпишите наши смешные бумажки и ступайте себе в Вечность». Он говорит: «На вас мне действительно наплевать. Но потом, когда ваше время кончится, мое дело извлекут из архива. Зачем же мне на том свете перед потомками краснеть?» Представляешь? Он, гад, на сто процентов уверен, что наше время кончится и снова начнется ихнее! Нет, брат, такого фрукта на процесс главарем организации выводить нельзя.
Бляхин осторожно сказал:
– Я слышал, что в особо трудных случаях арестованных отправляют в Сухановку? Что там есть разное спецоборудование?
Может, говорить этого и не следовало, слухи пересказывать. Но Шванц не придал значения – только отмахнулся:
– Во-первых, зачем мне в мое дело чужого следователя пускать? Волка в огород. А потом, я ж тебе говорил: интеллигента одной болью не возьмешь. В нем надо стержень сломать. А у этого Кролля стержень гнется, но не ломается. Первый раз в моей практике встречаюсь с подобным экземпляром.
Кажется, теперь стало ясно, для чего ему понадобился Бляхин. Это было лестно.
– Хочешь, чтоб я попробовал? – спросил Филипп – хорошо так спросил, уверенно.
– Не надейся. Это тебе не Рогачов. Задача перед нами вот какая: не признание от Кролля получить – обойдемся. Нам надо добыть «брата Илария». Вряд ли ты перехитришь Кролля и какую-то нитку через него зацепишь, но просто погляди на него. Мужик ты башковитый, психологию понимаешь. Поделишься потом соображениями, обсудим. Может, какая идея возникнет…
Начальник смотрел мимо Филиппа, на фотографию с Дзержинским.
– Эх, Бляхин, раньше таких врагов много попадалось, волчищ с зубищами. Всех повывели, одни овцы остались. Придут овцу брать – она только «беее, беее, я ни в чем не виновааат, я верный лееенинец». Опера иногда на задержание без оружия ездят. Ленятся, собаки, на боесклад идти, в книге учета расписываться. А раньше…
Взгляд у Шванца стал немножко затуманенный, как бы мечтательный.
– Помню, в двадцать седьмом, еще операция «Трест» не закончилась, однажды поступает сигнал: на «спящую» явку прибыл неизвестный. Маленький такой, в очках, интеллигентной внешности. Дежурная группа поехала брать. Прибыла на место. Три опера – в дом, шофер остался внизу, в «форде». Только он это, покемарить наладился – пока обыск, протокол задержания, то да сё, чего не подрыхнуть – вдруг три выстрела. Из подъезда вываливается старший по группе, за бок держится. Успел сказать: «Только позвонили, а он шмалять…» И рухнул. Ничего себе очкарик-интеллигент, да? Тремя пулями троих. Двоих на месте, старший после окочурился. Ну, шофер по газам, дугой к воротам, с перепугу полкрыла о тумбу снес. Домчал до ближайшего милицейского участка, звонит: так, мол, и так, ЧП. У нас тревога, все бегают, орут. Погнали три легковухи, плюс из казармы грузовик с комендантским взводом, само собой, медицинская «карета». Все с сиреной, на бешеной скорости. Ясно, что контрик смылся, но надо же ребят подобрать, вдруг кто еще жив, следы, опрос соседей и тэпэ. Я тогда был рядовой опер, ехал во второй машине.