– Я могу довериться тебе? – спросил он испытующе.
Я кивнул. Разумеется, он мог мне довериться! Из-за меня, пытаясь спасти меня, он убил человека! Я был обязан ему, да и не только поэтому – и по дружбе я помог бы ему всем, чем мог.
– Я доверю тебе свою жизнь, – сказал Васильев. – И не только свою.
Оказывается, он входил в состав Боевой организации своей партии. Все участники ее жили по условиям строгой конспирации и преследовались полицией куда более сурово, чем обычные, рядовые социалисты-революционеры, которые занимались только пропагандой и агитацией.
– То есть вы – такие же террористы, которые некогда убили Александра Второго? – спросил я изумленно.
– Да, – кивнул Васильев. – И многих других притеснителей народа. Слышал про убийство министра Сипягина? То-то же…
– Но объясни тогда, – наконец-то приступил я к тому, что меня сейчас волновало больше всего, и это были отнюдь не террористические акты Боевой группы социалистов-революционеров, – при чем здесь эта несусветная история с Тихоновым и госпожой Красавиной?! Почему ты в ней замешан? Почему ты говорил, что ничего не выйдет? Ты знал об этой странной авантюре? Кто она такая, эта Серафима Георгиевна, какое отношение имеет к ней Тихонов?!
– Серафима Георгиевна – наш товарищ, – сказал Васильев, и, надо признаться, я чуть не упал со стула. – Ее настоящая фамилия… пусть она останется тебе неизвестной, это вообще неважно. Ты далек от политики, но, наверное, даже ты можешь знать эту фамилию. С ней связаны такие террористические акты, что наши самые храбрые боевики преклоняются перед этой женщиной. По ее следу в Питере шла полиция. Удалось запутать след, сейчас ее ищут в Вильно и Риге, а мы спешно переправили ее сюда. Тихонов не состоит в нашей организации, но всей душой сочувствует нашему делу, как многие прогрессивные люди России, которые понимают, что старому режиму приходит конец. Он сам предложил нам спрятать Серафиму в актерской среде. Мы ничем не рисковали: на сцену бы вы ее не выпустили, ведь она совершенно лишена таланта.
– Да не сказал бы, – усмехнулся я. – Она очень ловко выдавала себя за вульгарную содержанку!
Васильев как-то странно посмотрел на меня, словно хотел сказать что-то, но не решался.
– Ну, договаривай! – напряженным голосом проговорил я, почуяв неладное. – Она в самом деле его содержанка?
– Э… э… – протянул Васильев. – Я не знаю их отношений, но не удивлюсь. Ты плохо знаешь Серафиму. Она никогда не притворяется. Предельно честна. И какой она тебе кажется, такая и есть. Я смотрю, – сказал он, меряя меня испытующим взглядом, – мои слова тебя волнуют? Ты уже похоронил своих мертвецов и готов открыть свое сердце… Послушай, Никита! Именем покойной Эльвиры Михайловны, которую любил ты и которая тебя любила до последнего дыхания… именем Лизы, вообще всем святым заклинаю тебя – держись подальше от этой женщины, если не хочешь, чтобы она погубила тебя! У нее нет чувств. Это революционная фурия, безумная фанатичка. Я безмерно уважаю ее преданность нашему делу, нашей организации, но раньше застрелился бы, чем отдал бы в ее руки свое сердце!
Его слова заставили меня содрогнуться, но… но я уже слишком глубоко увяз, чтобы пытаться выбраться. Я чувствовал, что жизнь моя и смерть – в руках этой женщины, и хотел выпить свою чашу до дна. Но, понятно, Васильеву я не намеревался этого показать.
– Что это ты придумал, Вася? – воскликнул я с наигранным ужасом. – Не скрою, она привлекательна, но… Нет, меня никогда не влекли безумные фурии!
Эх, все же не зря я посвятил жизнь сцене. Я стал хорошим актером. И я своей игрой убедил Васильева успокоиться.
Мы засиделись далеко за полночь, а потом пошел его провожать. Он ни за что не хотел остаться ночевать, потому что наутро к нему должны были прийти товарищи насчет организации какой-то сходки в Сормове. Он удивлялся, охота же мне тащиться по студеной слякоти, которая царила в те дни на улицах, но я только посмеивался, мол, боюсь, что он слишком пьян и не дойдет сам. Я кликнул извозчика, который подремывал на углу Жуковской улицы, мы сели и потрюхали по Большой Покровской, потом, миновав Новую площадь, свернули к нему на Канатную. Я попросил извозчика подождать и пошел проводить Васильева до квартиры. Он все дивился моей заботливости, а дело было вовсе не в ней. Я просто должен был убедиться, что он пришел именно к себе, что он не пойдет живой ногой в 1-й Ильинский переулок, который здесь совсем недалеко, минутах в десяти ходьбы. Я даже подождал, пока Васильев уляжется в постель!
Он был слишком пьян, чтобы заподозрить неладное.
Я вышел… и, расплатившись, отпустил извозчика.
А сам пошел… легко догадаться куда. По пути я иногда оглядывался, проверяя, не поднялся ли с постели Васильев и не отправился ли и он туда же, куда пошел я. Это доказывает степень моего глубокого умопомешательства.
Я перешел Арзамасскую и приблизился к нужному мне переулку. Здесь царила глухая тьма, и только приобретенная на севере никталопия позволяла мне идти, не спотыкаясь на каждом шагу.
Вот и переулок, который начинался неприметной тропкой между двумя домами. В котором из этих домов живет она?
Ветер пробрал меня до костей внезапным порывом. Я вздрогнул… Меня вдруг, словно ножом, пронзило ощущение близкой опасности. Чудилось, недобрый взгляд сверлит мне спину…
Да, я забрел в такие места, где лучше не ходить по ночам, тем паче одному!
И лишь стоило мне так подумать, как сзади моих лопаток коснулось что-то острое и твердое, а потом раздался странный, шипящий голос:
– Щщщто ты тут делаещщщщ?
– Ищу Серафиму Георгиевну, – выдавил я дрожащим голосом.
– Щщщщпик? – недобро выдохнул незнакомец.
Это слово меня приободрило. Если человек предполагал, что за Серафимой могут шпионить, значит, он знал, кто она такая! Значит, это не вор и не убийца. Значит, он не убьет меня, не выслушав.
– Нет… я… артист. Моя фамилия Северный. Я… я обидел Серафиму Георгиевну. Я пришел извиниться.
– Что?! – послушалось сзади изумленное восклицание, а потом смех… женский голос и женский смех.
Я обернулся так резко, что едва удержался на ногах.
Она стояла передо мной в черном, до пят укрывающем ее плаще.
Я молчал, глядя на ее распущенные волосы, на прекрасные глаза, на улыбающиеся губы. Желание скручивало меня, как боль.
– Извиниться хотите? – спросила она не без издевки. – Ну, давайте! Начинайте!
Я молчал, как последний дурак.
– Ну, – сказала она нетерпеливо, выпростав из-под накидки руку – в руке был револьвер! – и стволом поправив волосы. – Ну же!
Я молчал и смотрел на эту руку. Рука была голая. Волосы распущены. Она выскочила с постели – должно быть, заметила мою шляющуюся по переулку персону и встревожилась. Там, под плащом, что там?
Не помня себя, я взялся за края плаща, которые она стискивала другой рукой, и дернул в разные стороны. Плащ свалился. Она стояла в тонкой рубашке и каких-то чувяках на босу ногу. Ветер ударил ей в лицо, размел волосы, облепил тонкой тканью сорочки молодую грудь, живот, бедра…
– Ого, – сказала Серафима насмешливо, – да наш Гамлет весь горит!
И, подойдя ко мне вплотную, впилась своим алым ртом в мои губы.
Наши дни
– Давно ждешь? – спросил Андрей, поправляя очки и улыбаясь во всю свою бородатую физиономию.
– Да только что приехала, – ответила Алёна с самым невинным видом. – На маршрутке.
Она не собиралась рассказывать Андрею, как добиралась сюда. Когда утром позвонила диспетчер «Сатурна» и сообщила номер такси, Алёна сначала выяснила, как зовут водителя (оказалось, что ее должен транспортировать на вокзал некий Владислав Львович Перевалов), а потом повторила просьбу, чтобы он поднялся в квартиру. Водитель явился. Алёна уточнила, что это именно Перевалов Владислав Львович собственной персоной, и только потом открыла ему, но тут же сообщила, что передумала, вещи с собой не берет, а просит отвести ее на вокзал просто так, без багажа. Водитель несколько приуныл, однако Алёна посулила ему сто рублей сверх суммы – за беспокойство, – и все уладилось.
Она сняла с аппарата трубку и положила ее на стол. Если кто-то позвонит по домашнему номеру, решит, что занято. В кухне и кабинете горел свет… конечно, электричество нынче вздорожало, однако в такой пасмурный день, какой наклевывался, вполне естественно не экономить. Опять же – буде случится наблюдатель, он непременно должен решить, что хозяйка дома сидит и носа никуда не кажет.
На всякий случай она даже мобильный свой выключила!
И мысленно пропела, вспомнив мелодию, которая была сигналом телефона Секлиты Георгиевны:
Это, конечно, не вполне канонический текст, а вариант группы «Гражданская оборона», однако он весьма подходил к текущему моменту!
Это, конечно, не вполне канонический текст, а вариант группы «Гражданская оборона», однако он весьма подходил к текущему моменту!
Когда отъехали, Алёна, знай, оглядывалась и смотрела во все глаза по сторонам, но вроде бы преследователей не обнаружила. Поэтому на полпути она сообщила водителю, что намерена изменить маршрут, и велела везти ее к бассейну «Дельфин». Если водитель и счел, что дамочка малость не в себе, спорить не стал и высадил капризную клиентку, где требовалось.
Алёна обошла здание бассейна кругом, удостоверилась, что слежки нет, и почти бегом ринулась к университету, умудрившись явиться даже раньше Андрея.
– Ну что, вперед?
– Вперед.
И они двинулись… назад, то есть в том направлении, откуда только что прибежала Алёна, – к бассейну «Дельфин». Ей стало смешно, но она помалкивала. Впрочем, как только кончилась ограда университетского парка, сразу свернули в боковую улицу, а потом пошли вниз, к обрыву над Молитовским мостом. Сбоку высились липы и дубы парка «Швейцария», но Андрей вел Алёну по какой-то узенькой и довольно крутой тропинке.
– Самый короткий путь на Черниговскую, – пояснил он. – Мы же спешим?
– Ну да, – сказал Алёна и снова оглянулась.
Сзади – никого. Все в порядке!
– Что ты все озираешься? – усмехнулся Андрей. – Чужие здесь не ходят, не волнуйся. Если дороги не знать, можно скатиться вниз и ноги переломать. Тебе повезло, что я ее знаю!
Собственно, даже при этом условии Алёна несколько раз еле удерживалась на тропе и уже устала ноги ставить боком, чтобы не скользили.
Наконец они спустились под Окский мост. Наверху громыхали трамваи, просвистывали шинами машины. Отсюда, снизу, конструкции, поддерживающие мост, казались подавляюще-высокими, а граффити на них – уродливыми и нелепыми. Алёна никогда не видела в них ничего интересного, поэтому окинула взглядом равнодушно. В любом случае, того, что ей нужно, здесь нет.
Ее спутник яростно щелкал затвором фотоаппарата.
– Андреас, давай в темпе, а? – попросила Алёна, чувствуя, что начинает зябнуть. – В самой водокачке граффити тоже есть, может, там поснимаешь?
– И там, и тут, – пробурчал Андрей, чуть ли не запрокидываясь в сугроб, чтобы заснять какую-то многоцветную загогулину, запечатленную на перекрытиях.
К счастью, это оказалось последним объектом его внимания. Они выбрались на пустую дорогу, засыпанную снегом, с узкой тропой между сугробами. Впрочем, слабонаезженная колея свидетельствовала, что здесь иногда появлялись не только пешеходы.
– На самом деле, – сказал Андрей, – здесь неплохой объезд всех пробок площади Лядова и проспекта Гагарина, только этого никто не знает.
Дорога была окаймлена плотно сплетенными кустами ив. И вот наконец в конце этой черно-белой аллеи показалось нечто красное.
– Это водокачка? – спросила Алёна.
– Она самая, – кивнул Андрей. – Теперь очень тебя прошу: от меня ни на шаг не отходи. Идем след в след, понимаешь, что это такое? Как по болоту. Я более или менее знаю места, где можно безопасно ступить, а в других – провалишься в такую ямину, что запросто шею сломаешь или разобьешься. Я один раз ухнул… на мое счастье, плашмя, повис, как лягушка, ужасно вспомнить, даже не представляю, как вылез.
– Я… да, я буду осторожна, – пробормотала Алёна, не в силах оторвать взгляда от красных кирпичных стен, к которым они приближались.
Это были самые благородные и живописные развалины, которые ей приходилось видеть. Даже сам цвет стен был особенным, он говорил и о качестве кирпича, и о необычайном тщании кладки. Казалось бы, водокачка, ну что особенного? Однако архитектура ее больше напоминала грандиозный храм. Некогда это было великолепное, просто роскошное здание с огромными окнами и сводчатыми потолками, с несколькими залами. Алёна то шла, задрав голову, разглядывая строение потолков, то спешила выглянуть из высокого окна, полюбоваться высоким, заснеженным, заросшим ясенями обрывом, вплотную к которому стояла водокачка, то заглядывала в провалы под полом… Андрей уже устал то и дело одергивать ее:
– Осторожней! Не ходи туда! Стой!
Похоже, его немного удивлял этот энтузиазм. Ему казалось: ну, посмотрела писательница на развалины издали, ну, впечатлилась… А она снова и снова шныряет по всем углам, как будто что-то ищет.
Она и вправду искала, но пока не находила! Потолок был благороден, кое-где даже сохранилась старая побелка, но это был просто грязно-серый потолок без всякого намека на… на звезды.
Граффити здесь имелось сколько угодно. Чего только не намалевали на стенах! Чего только не написали! Кошки, люди, раскрытые рты, причудливые узоры, в которых на непосвященный взгляд не было никакого смысла, надписи, надписи… почему-то все на английском языке. Однако звезды не принадлежали к числу излюбленных тем граффитистов.
А ведь Константин ясно писал: «Поищите на Черниговской под звездами». Значит, где-то должны быть звезды! Кажется, они обшарили уже всю водокачку, но безрезультатно. Она спросила Андрея, но он тоже не мог припомнить звезд.
А может быть, водокачка вовсе ни при чем?! Да нет, ну как же… А где еще искать?!
Алёна снова подняла голову. Здесь потолок наполовину провалился, остались только балки перекрытия, сквозь которые виднелось серое пасмурное небо.
Небо… да, оно сейчас серое, мутное, непроглядное, но ведь в ясные ночи сквозь проломы видны звезды! Что, если Константин имел в виду именно обыкновенное, настоящее небо, которое можно увидеть сквозь проломы? Но потолок разрушен в нескольких помещениях. Надо их осмотреть и найти… что? Звездное небо… под звездным небом нужно повернуть кривую старухину скатерку. Скатерть-самобранка старухи Лоухи, хозяйки Похьёлы, – это Сампо, волшебная мельница. Значит, здесь что-то должно напоминать о Сампо.
Алёна оглядела каждый камешек, каждую рухнувшую балку в этом зале, потом перебежала в другой, в третий…
Андрей, уже убравший фотоаппарат, шел за ней, ничего не понимая, но чувствуя, что неспроста она так мечется по развалинам водокачки, забыв про опасность.
Те помещения, потолок в которых был цел, она пробегала не глядя. Но те, где наверху зияла хоть малейшая щель, оглядывала очень внимательно.
Но ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего о Сампо, здесь не было.
Кстати, а каким оно должно быть, Сампо? Мельница… Ветряная? Водяная? Ну, нет… В «Калевале» не было точного описания, Алёна вчера не зря сидела перед компьютером.
Собственно, это все описание волшебной мельницы. Еще сказано, что Сампо – большое, но все же его вполне могла унести старуха Лоухи.
И оно, получалось, было похоже на дерево, если имело корни? Ну да, на мировое древо… Недаром же некоторыми исследователями считается, что крышка Сампо символизирует усеянный звёздами небесный купол, вращающийся вокруг центральной оси – опоры, на которой покоится весь мир. А гибель Сампо привела к гибели мирового древа на Северном полюсе…
Однако в той старой книжке, которую Алёна так любила в детстве, было нарисовано что-то круглое, вернее, овальное, яйцевидное, сверкающее и сияющее. И правильно, ведь не только мировое древо знает мифология, но и мировое яйцо как модель мира, как нечто, из чего вообще мир произошел. И оно плавает в водах Мирового океана согласно легендам… а Вяйнемейнен, Ильмаринен и Лемминкайнен похитили Сампо у старухи Лоухи и увезли на лодке в море…
О, да ведь на куртке Данилы было именно изображение Сампо! Сверкающий овал, напоминающий мировое яйцо!
Значит, надо искать что-то подобное? Какой-то овальный камень? Овальную плиту?
Но знал ли Константин мифологию столь хорошо? Или он мыслил более простыми символами?
«Кривая старухина скатерка…» Почему кривая? Как вообще может быть скатерть кривой?
Нет, конечно, он имел в виду не скатерть, а мельницу как символ скатерти-самобранки. Кривая – сломанная?
Сломанная мельница под звездами…
Алёна снова отправилась в обход водокачки.
– У тебя полчаса, самое большее, – сказал Андрей. – Иначе я опоздаю.
– Андрей, ты иди, – сказала Алёна. – Иди. Я теперь тут уже более или менее ориентируюсь и не заблужусь. На обратном пути, конечно, на ту круть, где мы спускались, не полезу, выйду по Черниговской к Нижне-Волжской набережной, и все будет в порядке. Иди, спасибо тебе большое!