Расклад рун - Джеймс Хайнс 15 стр.


Он улыбнулся присутствующим.

– По крайней мере я надеюсь, что не смогут. Ведь мне выпала почетная обязанность представлять его… – он бросил взгляд на часы, -…примерно через час. Не хотелось бы чувствовать себя неловко перед большой аудиторией из-за его отсутствия.

Беверли взглянула на историка, и ее глаза сверкнули лихорадочным блеском.

– Вы думаете, кто-то придет его слушать? – спросила Вирджиния.

– Ну конечно, придут, мой дорогой, придут, – убежденно воскликнула профессор Роудз и громко расхохоталась, так что красные бутоны на ее кофте пришли в движение.

Смеялся и профессор Монтэгю, кожа вокруг его глаз собралась в широкий веер плотных морщинок.

– Ммммфф, – согласился молодой диссертант, давясь очередной порцией экзотического угощения.

Почетная профессорша повернулась к Вирджинии с видом тетушки, наставляющей любимого племянника.

– Молодой человек, – сказала она, – все женщины на этой конференции, а также очень многие мужчины совсем не прочь вонзить зубы в упомянутого Виктора Карсвелла.

– Да, должен признать, – добавил историк, – что у Виктора вряд ли за последние годы появилось много друзей.

– А после его вчерашних заявлений на открытии конференции, – воскликнула Роудз, покачав головой, – их стало еще меньше. «Цивилизованный»! Как же!

Монтэгю поднял два пальца, изобразив ножницы.

– Чик-чик, – сказал он.

Диссертант, уже поддевший было на вилку кусок мяса с ананасом, передумал, положил его обратно и решил заняться рисом.

– Однако я в довольно сложном положении, – сказал историк. – Двое из троих выступающих на моей секции отказались от своих выступлений.

– Вот как?! – воскликнула Роудз. – Кто же?

– Мэри и Эллен, – ответил историк, употреблением имен виднейших специалистов в области гендерных исследований демонстрируя свое предельно близкое знакомство с ними. – Они заявили, что хотят вместо этого посетить внеплановое заседание, посвященное плакату конференции. Но, как мне кажется, они просто не хотят присутствовать на одной секции с Виктором, особенно после вчерашнего происшествия.

Вирджиния почувствовала, как кто-то коснулся ее голени носком туфли. Она убрала ногу.

– Виктор Карсвелл будет говорить о феминистской теории, – провозгласила профессор Роудз, содрогнувшись под кафтаном. – От одной мысли страшно становится.

– Вот именно, – откликнулся Монтэгю, и глаза его сверкнули, – это все равно что слушать лекцию доктора Менгеле по гигиене полости рта.

Гарвардский историк сжал губы, чтобы не рассмеяться. – Думаю, Карсвелл доволен, – заметил Монтэгю, – у него не будет соперников.

– Отнюдь! – возразил историк. – Виктор получает особое наслаждение от… как бы лучше сказать?… От жестокой рукопашной схватки.

Кто-то снова и явно намеренно ударил Вирджинию по ноге. Она заметила, что Беверли многозначительно подняла брови и указывает головой в сторону историка.

– Я надеялся, – сказал историк, улыбаясь профессору Роудз, – что смогу соблазнить вас, моя дорогая, на участие в работе нашей секции.

– О нет, – ответила та и расхохоталась еще громче. – Я тоже не собираюсь участвовать в работе секции, в которой участвует Виктор Карсвелл.

Брови Беверли вновь пришли в движение, она дернула головой и теперь начала как-то многозначительно покашливать в ладонь.

– В таком случае нам, по-видимому, придется вообще отказаться от обсуждения его доклада, – подвел итог историк.

Беверли ударила Вирджинию по ноге с такой силой, что та вскрикнула. Все взоры обратились в ее сторону.

– Вне всякого сомнения, – проговорила Беверли, – вам удастся уговорить моего супруга присоединиться к дискуссии.

Вирджиния, потиравшая ушибленную ногу, подняла глаза.

– Я не… – начала было она.

– Какими проблемами вы занимаетесь? – спросил явно заинтригованный историк.

– Тендерными исследованиями и… как это там твой остров называется, дорогой? – спросила Беверли.

– Э-э… в самом деле я не…

– Профессор… Юнгер?

Историк перегнулся через стол и прочел бедж Вирджинии.

– Название острова начинается с «Р», – сказала Беверли, мило улыбаясь всем присутствующим, – «Р» и как-то там дальше.

– Вы знакомы с работами Виктора? – спросил историк, проявлявший все более очевидный интерес к молодому участнику конференции.

Монтэгю, Роудз и Джеймс – все повернулись и воззрились на Вирджинию. Она почувствовала, как кровь прилила к лицу. Фраза «с работами Виктора» прозвучала для нее оглушительной пощечиной.

– Да, – ответила она после короткой паузы, – я знаком с его работами.

– Коул очень хорошо, я бы сказала, близко знаком с проблемой гендерных исследований, – добавила Беверли, сияя. – Не скромничай, милый.

– Я чувствую ваше нежелание, профессор, – сказал историк, наклоняясь, – но если бы я был в вашем возрасте, то, не раздумывая, ухватился бы за подобную возможность. Возможность сойтись mano a mano с таким закаленным старым бойцом, как Карсвелл.

Все сидевшие за столом воззрились на Вирджинию: почетная профессорша и археолог с некоторым удивлением и одновременно смущением; диссертант, челюсти которого ни на минуту не прекращали работы, с явной завистью; историк – с надеждой; а Беверли устремила на Вирджинию тяжелый гипнотизирующий взгляд. Мысль о том, что ей предстоит, ужасала Вирджинию. Тем временем рукопись работы, лежавшая в нагрудном кармане, той, которую Карсвелл меньше чем через час собирался прилюдно выдать за свою, жгла ей сердце.

– Хорошо, я согласен, – сказала наконец Вирджиния.

17

Вирджиния правильно сделала, что согласилась участвовать в дискуссии, так как в противном случае она просто не нашла бы свободного места в аудитории, где намечалось проведение секции. Лекционный зал «А» в Харбор-Холле вмещал восемьдесят человек, но к тому моменту, когда туда вошли Вирджиния, Беверли и гарвардский историк, которого, как оказалось, звали профессор Оппенгеймер, в нем было уже больше ста желающих услышать Карсвелла.

– Не родственник, – заметил Оппенгеймер, подмигнув Вирджинии, когда они шли по центральной площади кампуса.

– Не родственник кому? – спросила Беверли шепотом, дернув Вирджинию за руку.

Лекционная аудитория использовалась также как маленький кинотеатр, поэтому сиденья здесь были мягкие, и ряды поднимались амфитеатром. Большую часть аудитории составляли женщины разных возрастов, стиля и сексуальных предпочтений, аспирантки в джинсах и майках бок о бок с уважаемыми, преклонных лет профессоршами в дорогих костюмах. В общем, аудитория в высшей степени демократичная.

Некоторые аспирантки сидели в передних рядах, в то время как авторитетные профессорши стояли, прислонившись к задней стене аудитории, или сидели на корточках в проходах, натянув юбки на колени. Войдя в аудиторию вслед за профессором Оппенгеймером, Вирджиния почувствовала, что в ней дышать нечем, в лицо пахнуло духотой и запахом пота. Как только они вошли, разговоры прекратились, и Вирджиния ощутила, что все взгляды в аудитории устремлены на нее, на профессора и на Беверли, следующих по проходу к столу.

– Вижу, здесь сегодня не то что яблоку, волосу негде упасть, – произнес профессор Оппенгеймер вместо извинения, протискиваясь мимо женщин, рассевшихся в проходах.

– Извините, простите, – бормотала Вирджиния направо и налево. – Прошу прощения.

Отодвигаясь, давая ей дорогу, женщины, сидевшие в проходе, задирали головы и внимательно всматривались в нее. Вирджиния уже раскраснелась от жары, вспотела, сильнейшее неудобство начал доставлять ей подбородок с наклеенной бородой. Вместо того чтобы держать руки перед собой для сохранения равновесия, она засунула их в карманы брюк, чтобы не было заметно, как они дрожат. По толпе, собравшейся в аудитории, легким бризом пронесся шепот:

– Кто это такой?

В передней части аудитории располагалась кафедра с двумя столами с откидными крышками по бокам. Карсвелл еще не прибыл, и место за столом занимал пока только один из участников дискуссии – усталого вида коротышка средних лет в мятом костюме, купленном явно не в самом дорогом магазине. Он сидел, сгорбившись и нервно потирая руки. Казалось, коротышка тщетно ищет в аудитории хоть одно дружественно настроенное к нему лицо. Увидев спускающихся по проходу Оппенгеймера и Вирджинию, он с вялой улыбкой распрямился.

Подойдя к кафедре, профессор Оппенгеймер попытался убедить женщин, сидевших на полу в передней части аудитории, немного потесниться и дать место Беверли, и та примостилась на самую нижнюю ступеньку, которая вела на возвышение для столов президиума. На самом возвышении второй диспутант вскочил на ноги с каким-то преувеличенным энтузиазмом и, как только профессор Оппенгеймер представил их, начал неистово жать руку Вирджинии.

– Боб Доу, – сказал он, сверкая глазами. – Канзасский университет.

Затем наклонился ближе, схватив Вирджинию за плечо, и хрипло прошептал ей на ухо:

– Эх, дружище, если б ты знал, как я рад тебя видеть!

Вирджинию обдало горячим дыханием канзасца и сильным запахом алкоголя.

Оппенгеймер, однако, производил впечатление человека, идеально владеющего собой. Его щеголеватый двубортный пиджак напоминал рыцарские доспехи преуспевающего интеллектуала, а слегка лукавая улыбка явно служила ему превосходным оружием. Шепот в аудитории нарастал, переходя в некий общий гул. Более сотни глаз были устремлены на кафедру и столы президиума.

Оппенгеймер обвел толпу холодным уверенным взглядом.

– Ну-с, – сказал он, – где же наш главный герой?

– Здесь, – провозгласил четкий пронзительный голос, и Виктор Карсвелл вошел в низенькую дверь, расположенную за спинами президиума.

В аудитории воцарилась гробовая тишина. В ней эхом разносились шаги Карсвелла, прошедшего к своему месту рядом с кафедрой и громко водрузившего на стол портфель. Замки портфеля щелкнули, словно оружейный затвор, и в тот момент, когда Карсвелл вытащил из него доклад, на губах у него появилась улыбка. Он выглядел так, как выглядел всегда: твидовый пиджак с жилетом, сдержанная, но очень точная жестикуляция, прическа в эдвардианском стиле. Рассказ диссертанта за обедом оказался совершенно точен: на Карсвелле были панталоны – короткие брюки, затянутые чуть пониже колен, стройные икры туго обтягивали шерстяные чулки. Он производил впечатление джентльмена, только что вернувшегося с прогулки по Озерному краю где-нибудь году в 1907-м.

Карсвелл положил на кафедру свой доклад, небольшую стопку листов, скрепленных в углу, и захлопнул портфель со звуком, напоминавшим громкий выстрел. Затем быстро повернулся к Оппенгеймеру; тот подошел к нему и что-то прошептал на ухо. Карсвелл кивнул и сказал:

– Да, я вижу.

Казалось, все присутствующие одновременно затаили дыхание. А Вирджиния почувствовала, что все глаза устремлены на нее, словно прожектора в ночи. Даже при том, что здесь было много чужаков, приезжих, в аудитории, вне всякого сомнения, присутствовал кто-то, кто очень хорошо ее знал, кого не могли обмануть ни перекрашенные волосы, ни накладная борода, ни мешковато сидевший костюм, и кто, конечно, разглядел бы под всем этим нервную молодую женщину. Она оглянулась на Беверли и увидела, что ее светловолосая «супруга» сидит, скорчившись, на нижней ступеньке, готовая в любую минуту вскочить и броситься в бой. Она сверлила Карсвелла таким взглядом, с которым по пронзительности вряд ли мог сравниться чей-то еще взгляд из всей сотни присутствующих.

– Профессор Юнгер? – произнес Оппенгеймер, и Вирджиния резко подняла голову.

Оппенгеймер представлял ее Карсвеллу.

– Профессор Юнгер из Нортфилдского университета, – сказал Оппенгеймер. – Сегодня он будет участвовать в нашей дискуссии.

– Профессор! – сухо сказал Карсвелл, протягивая руку.

Сердце Вирджинии бешено колотилось, и ей было непросто вытащить руку из кармана. Она никогда раньше не прикасалась к Карсвеллу и теперь была уверена, что, как только коснется его, он сразу же поймет, кто она такая. Оппенгеймер вежливо подтолкнул ее к Карсвеллу, и она протянула полностью одеревеневшую руку. Пальцы Вирджинии инстинктивно сжались, как только коснулись ладони Карсвелла. Его рука источала жуткий ледяной холод, он обхватил ее кисть своими короткими пальцами.

– Виктор Карсвелл, – произнес он, прищурившись.

Кто-то из публики свистнул, и, к величайшему облегчению Вирджинии, Карсвелл отпустил ее руку и повернулся в сторону толпы, презрительно сжав губы. Вирджиния обменялась взглядами с Бобом Доу, стоявшим немного поодаль и вспотевшим от предвкушения предстоящей баталии.

– Коллеги, прошу вас, – произнес Оппенгеймер шутливо-ворчливым тоном. – Не надо нам тут дырявых покрышек, умоляю.

– Да-да, – добавил Карсвелл, – сохраните, пожалуйста, все известные вам способы публичной демонстрации презрения до того момента, как я завершу чтение доклада.

В аудитории послышались возгласы удивления и даже чей-то хохоток. Оппенгеймер повернулся к Вирджинии и Бобу Доу и спросил:

– Начнем?

Все расселись, кроме Оппенгеймера, который прошел на кафедру. Карсвелл и Боб Доу сели слева от кафедры, поэтому Вирджиния заняла место справа в самом конце стола, как можно дальше от Карсвелла.

Оппенгеймер извлек из нагрудного кармана карточку и начал в высшей степени дипломатичное, нейтральное представление Карсвелла, без каких-либо похвал или чисто формальных выражений дружелюбия, как обычно принято в подобных случаях, – просто излагал его биографию, перечислял степени, публикации, места работы. Только однажды он чуть было не похвалил его, когда характеризовал исследовательские интересы Карсвелла.

– И вот он снова всех нас поразил, – провозгласил Оппенгеймер, – темой своего сегодняшнего доклада, каковая знаменует возвращение нашего гостя к своим истокам, к исконной почве, если слово «почва» может быть вообще применимо к Южной Океании.

Он сделал паузу, ожидая смеха в аудитории, но слова его были встречены гробовым молчанием.

– Сегодняшнее выступление нашего гостя также является, – продолжал Оппенгеймер с видом опытного актера, – в высшей степени волнующим, если не сказать вдохновляющим вторжением в область тендерных исследований. Леди и… гм… джентльмены, рад представить вам профессора Виктора Карсвелла.

Одна пара рук начала аплодировать. Все взгляды в аудитории обратились на Боба Доу из Канзасского университета. Его одинокие жалкие хлопки, в которых слышалось нечто из дзен-буддизма, затихли, как только Доу обвел взглядом присутствующих. Единственным другим звуком в зале было эхо от его собственных аплодисментов. Он поднял глаза к потолку, облизал губы и сунул руки под мышки.

Оппенгеймер сел справа от кафедры, и на кафедру взошел Карсвелл.

– Спасибо всем, почтившим меня своим присутствием, – сказал он, раскладывая листы рукописи.

Откуда-то из задних рядов донеслось шипение, долгое и злобное, очень напоминавшее змеиное. В зале воцарилась долгая страшная тишина. Все боялись пошевелиться. Карсвелл же даже глазом не моргнул.

– Мне прекрасно известно, что вы все обо мне думаете, – произнес он наконец, едва сдерживая улыбку. – Я знаю: вы думаете, что я… как бы точнее выразиться?… что моя лучшая пора прошла. Что я – вчерашний день. Что мне давно следовало бы свернуться, засохнуть, как опавшему листу, и позволить ветру постмодернизма смести меня и мне подобных с вашего пути.

– Вполне правильное сравнение, – раздался чей-то голос с передних рядов, за которым последовал смех, а за смехом еще более напряженная тишина.

Карсвелл улыбнулся, и даже сбоку, с того места, где сидела Вирджиния, его улыбка казалась не менее злобной и зловещей, чем то шипение, что раздалось незадолго до этого. Он поднял свой доклад – мой доклад, подумала Вирджиния, – зажав листы между большим и указательным пальцем, и продемонстрировал его хранящей гробовое молчание толпе женщин.

– Я здесь для того, чтобы поразить вас, – прошептал он.

Карсвелл сделал глубокий вдох, положил текст перед собой и перевернул титульный лист. Затем извлек из жилетного кармана пенсне и водрузил на нос.

В аудитории возникло какое-то движение, сопровождавшееся довольно громким шумом, что заставило его оторвать глаза от текста. Вирджиния тоже повернулась к залу и увидела, что лица всех женщин постепенно одно за другим обращаются в сторону кого-то, кто сидел в центре аудитории. Кто-то пытался встать, неуверенно поднимая дрожащую руку. Это была бесформенная, низкого роста дамочка в мешковатых слаксах, широком свитере и большущих очках. Бесцветные букли обрамляли округлое лицо, делая его похожим на маску.

– П… п… профессор Карсвелл, – заикаясь, произнесла Вита Деонне.

Она размахивала руками, не зная, куда их деть.

У Вирджинии перехватило дыхание, она чуть было не вскрикнула. Зал поплыл перед глазами. Она отвела взгляд, подавив желание взглянуть в сторону Беверли. Ей казалось, что она прекрасно понимает, что хочет сказать Вита.

«Профессор Карсвелл, – скажет сейчас она дрожащим голосом, и в глазах ее появится блеск, свойственный только ей, – знаете ли вы, что джентльмен, сидящий за два стула от вас, не джентльмен вовсе?»

Все лица в зале повернулись в сторону Карсвелла, спеша увидеть, как он отреагирует на подобное вмешательство.

– Время для вопросов будет предоставлено позже, – сказал профессор Оппенгеймер, подчеркнуто повысив голос.

– Я… я… я… – настаивала Вита, тоже повысив голос, и, чтобы руки не дрожали, сжала их на груди, словно школьница. – Мне бы хотелось знать, почему в президиуме нет женщин?

Назад Дальше