Уходя, Джон обернулся и процедил:
– О да, конечно! Скорее уже раза четыре.
Утром он снова вышел на улицу поискать программку, но больше мы ее так и не видели. Тем временем дело о плагиате, затеянное нами против Карсвелла, которое поначалу складывалось в нашу пользу – и буквально все нас в нем поддерживали, – вдруг самым загадочным образом затормозилось и вообще почти остановилось. Заведующий кафедрой и декан, которые до того нам активно помогали, теперь начали мычать и выдавать нечто нечленораздельное в разговорах с Джоном, а вскоре перестали отвечать на его телефонные звонки.
Как выяснилось, Карсвелл даже не нанял адвоката, однако по какой-то совершенно непонятной причине все вокруг вдруг стали говорить, что ситуация очень туманная и что правота Джона вовсе не столь уж очевидна. Наш адвокат внезапно заболел и отказался от ведения дела, ни один другой адвокат не соглашался. Парочка близких друзей Джона как-то даже шепнули мне – Джону они ничего подобного сказать бы не осмелились, – что ему следует забрать исковое заявление, забыть об этом деле, успокоиться и заняться работой.
И вот за десять дней до его гибели у меня возникло ощущение, что ко мне вернулся мой Джон, каким я его знала в первые дни нашего знакомства. Казалось, темная полоса его жизни закончилась, и он снова шел по дороге, ярко освещенной солнцем. Он начал улыбаться и даже немного поправился. Несколько недель подряд Джон ходил ссутулившись, низко опустив плечи, так, словно в любой момент ожидал удара в спину; теперь он выпрямился, расправил плечи, высоко поднял голову. Он не хотел прекращать дело против Карсвелла, но впервые за последние месяцы стал обращать внимание и на другие проблемы. Мы принялись обсуждать самые разные вопросы: о том, что надо куда-то уехать, что нужно где-то устраиваться семьей. Мы снова начали заниматься любовью, но самое восхитительное мое воспоминание относится к вечеру накануне его гибели. Мы гуляли по нашему кварталу – подобное было бы невозможно всего за несколько дней до того, – стоял прохладный осенний вечер, и мы долго ходили, взявшись за руки, по темным улицам поддеревьями.
Извините… Мне так тяжело без него…
В тот последний вечер я была дома одна. Впервые за все время, пока длился этот кошмар, Джон захотел поработать в библиотеке допоздна, а затем пройтись до дома пешком. Было уже довольно поздно. Я сидела на диване в ночной рубашке и читала и тут услышала, как кто-то зовет меня. Кричали на улице, называя меня по имени.
Я вышла на середину комнаты и прислушалась. Крик становился громче, однако голос мне был совершенно незнаком, и я испугалась. Погасила свет в комнатах, чтобы с улицы нельзя было меня разглядеть, и прошла к окну рядом с пожарной лестницей. В свете уличного фонаря я увидела, что листья на дубе снова дрожат, на сей раз так, словно дерево кто-то трясет. Крик доносился откуда-то снизу, из темноты, и я, конечно, ничего там не разглядела, а открыть окно и выйти на маленький балкончик, рядом с которым проходила пожарная лестница, боялась. Вопли становились все громче и отчаяннее. Ветви дерева продолжали дрожать.
Вдруг в тусклом свете фонаря среди ветвей старого дуба я увидела лицо мужа. Я никогда его не забуду. Он был бледен, глаза широко открыты и полны ужаса. Он звал меня по имени, карабкаясь по веткам дерева так, словно от этого зависела его жизнь. По его взгляду даже в темноте я поняла, что он ищет глазами окно, но меня не видит. Я распахнула окно и позвала его, и он начал взбираться вверх по дереву еще быстрее. Он снова позвал меня, крикнув:
– Беверли! Помоги мне!
Я вышла на наш балкончик, ухватилась за ступеньки пожарной лестницы, окликнула Джона и сказала, что я здесь, рядом с ним. Он продолжал отчаянно карабкаться вверх, хватаясь за любую ветку и подтягиваясь, даже не проверив, насколько она надежна и есть ли над ней другие. Назад он ни разу не оглянулся.
– Открой окно! – кричал он. – Впусти меня!
– Оно открыто! – крикнула я ему в ответ. – Я здесь!
Джон уже почти достиг вершины дерева, а я, ухватившись за ступеньки пожарной лестницы, протягивала ему руку. Я кричала ему, чтобы он хватался за мою руку. От предельных усилий у него дрожали руки и ноги, лицо побелело, взгляд застыл. Он находился на расстоянии всего нескольких футов от меня, наши пальцы почти соприкасались. Обеими руками Джон ухватился за большой сук, и тут листья на всем дереве как-то странно зашелестели – не так, как бывает, когда по ним пробегает сильный ветер, а так, словно ствол изо всех сил тряс кто-то, обладающий чрезвычайной силой, – и Джон сорвался, как будто снизу его дернули за ногу. Он в последний раз выкрикнул мое имя, протянул ко мне руку и рухнул вниз.
Дерево как-то страшно вздрогнуло, закачалось из стороны в сторону. У меня перехватило дыхание, я не могла кричать, не могла издать ни единого звука. Что-то ударилось о землю со страшным, жутким глухим стуком. Я выбежала из квартиры и ринулась вниз по лестнице, не понимая, куда бегу и что я там увижу.
Нет смысла продолжать рассказ. Все дальнейшее и так ясно. Внизу я увидела нескольких человек в пижамах и ночных рубашках, окруживших что-то, лежащее на земле. Это был Джон. Конечно, мертвый, у него была сломана шея. Но самым страшным было выражение его лица. Я видела его всего мгновение, но никогда не смогу забыть.
Я так и не узнала, почему Джон полез на дерево, почему просто не вошел в дверь дома и не поднялся по лестнице. Его портфель нашли на расстоянии квартала от нас на тротуаре, и потом несколько человек свидетельствовали, что как раз перед самой гибелью Джона слышали или видели человека, бежавшего по лужайкам и проезжей части улицы так, словно он спасался от кого-то.
Его смерть, казалось, вернула мужество университетскому руководству, и Карсвелла заставили подать в отставку, взамен согласившись закрыть дело, начатое против него Джоном. Конечно, мне это не очень понравилось, как вы понимаете, но что я могла поделать? Я думаю, коллеги Джона испытали облегчение от того, что все так закончилось.
Не поставив меня в известность, Джон застраховал свою жизнь, и я после его гибели получила довольно приличную сумму. Конечно, подобное является лишь слабым утешением. Ведь я так и не окончила университет и не получила диплом. С момента его гибели я не спела ни одной ноты. И сильно прибавила в весе.
Карсвелл, разумеется, нашел себе другое место. Такие, как он, никогда не пропадут. Я последовала за ним, однако пока держусь на расстоянии, выжидаю. Он либо не знает о том, что я здесь, либо это его не заботит. И что я могу ему сделать? Я живу очень скромно, деньги у меня на исходе. Я жду. Хотя нельзя сказать, что я попусту трачу время. Я посвятила себя изучению Виктора Карсвелла и его трудов. И сама учусь. Я хочу узнать то, что знает он. Мне кажется, теперь мне известно, что он сделал с моим мужем и как, но, конечно, пока я ничего не могу доказать. Поэтому я жду благоприятной возможности и держу его в поле зрения. И жду… жду…
8
Время уже близилось к полудню, когда Беверли закончила рассказ. Солнце взошло высоко и теперь светило не только в большое центральное окно дома Вирджинии, но и в боковые окна. Сэм тоже сменил место и нежился на диване. Беверли давно допила свой кофе, а кофе Вирджинии так и остался недопитый и холодный в чашке. Остыл не только кофе, сама Вирджиния страшно замерзла. Она сидела в кресле, сжавшись в комок, время от времени потирая локти. Беверли смотрела на собеседницу широко открытыми глазами; кожа на ее щеках и лбу блестела от пота.
– Итак, – смиренным тоном произнесла Вирджиния, пытаясь переварить все услышанное, – вы хотите сказать, что Карсвелл собирается похитить результаты моей работы?
Беверли закрыла глаза и вздохнула.
– Дорогая моя, – промолвила она, открыв глаза, – Карсвелл хочет вас убить.
Вирджиния судорожно выдохнула, и выдох ее плавно перешел в истерический хохот. Она зажала рот рукой, но все равно не смогла остановиться.
– Ерунда какая-то! Прошлой ночью мне всего лишь приснился кошмар, обычный кошмар, вот и все.
– Вы видели его книгу? – спросила Беверли.
– Книгу?
Вирджиния обхватила себя руками в надежде остановить приступ истерического смеха, но не смогла.
С недовольным брюзжанием Беверли поднялась, подобрала свою сумку с пола в гостиной и вернулась с ней за кухонный стол. Сумка была большая, из черной кожи, уродливо раздувшаяся. Беверли без особого труда отыскала в ней и извлекла наружу маленькую книжку в красной обложке и протянула ее Вирджинии. Книга представляла собой дешевое издание fi твердой обложке – главный продукт деятельности провинциальных университетских издательств – с переплетом из имитации кожи. На обложке в глаза бросались буквы, выполненные дешевым подобием золотого тиснения:
ВИКТОР КАРСВЕМ. А.В., [4] МА. [5] , Ph. D. [6]ИСТОРИЯ КОЛДОВСТВА НА ПОРОГЕ НОВОГО ВРЕМЕНИ
Вирджиния прикусила губу, чтобы удержаться от смеха, и открыла книгу. Бумага была ненамного лучшего качества, чем бывает в изданиях дешевых бульварных романов, шрифт слишком мелкий, почти нечитабельный, с обилием типографских «клякс» и мазни. Вирджиния взглянула на титульный лист. Книга отпечатана в издательстве Мискатоникского университета.
Вирджиния прикусила губу, чтобы удержаться от смеха, и открыла книгу. Бумага была ненамного лучшего качества, чем бывает в изданиях дешевых бульварных романов, шрифт слишком мелкий, почти нечитабельный, с обилием типографских «клякс» и мазни. Вирджиния взглянула на титульный лист. Книга отпечатана в издательстве Мискатоникского университета.
– Вот смотрите, – сказала Беверли, забирая книгу у Вирджинии.
Не глядя, она открыла том на одной из страниц где-то ближе к концу и продемонстрировала его Вирджинии. В самом верху правой страницы Вирджиния прочла:
Приложение VII:РАСКЛАД РУН
Вирджиния ощутила необычайную слабость и усталость, с ней часто бывало такое в детские годы после приступов сильного смеха.
– Это руководство, – объяснила Беверли, глядя на Вирджинию широко открытыми глазами поверх книги. – Вы раскладываете руны тогда, когда вам нужно приворожить человека или, наоборот, избавиться от него. Особенно в последнем случае. И здесь, – она потрясла книгой перед носом Вирджинии, – сказано, как можно добиться желаемого. Все, что вам нужно знать, за исключением самих рун. Карсвелл хранит их в тайне.
Беверли захлопнула книгу и швырнула ее на стол. Вирджиния слабо захихикала, Беверли протянула руку, схватилась за край своего стула, рванула его вперед и оказалась колено в колено с Вирджинией.
– Если бы мой муж, – бросила она резко, с особой силой в голосе, – отдал ту программку Карсвеллу, ту, с рунами на последней странице, и заставил бы Карсвелла забрать ее по собственной воле, Джон Харринггон был бы жив и по сей день.
Беверли попыталась поймать взгляд Вирджинии.
– Вы меня слушаете, Вирджиния? – громко спросила она, схватила ее за руки и потрясла. – Где рукопись, которую вам вернул Карсвелл?
Вирджиния не сопротивлялась, позволила поднять ее за руку и, двигаясь совершенно механически, отвела гостью в комнату, к шкафу с бумагами. Едва только она начала выдвигать ящик, Беверли резким движением, протянув руку из-за ее спины, захлопнула ящик.
– У вас все окна закрыты? – спросила она, оглянувшись по сторонам.
Они проверили все окна в доме, а Беверли еще и подергала каждое из них, словно для того, чтобы убедиться в прочности запоров. Затем Вирджиния снова провела Беверли в гостиную – кот внимательно и удивленно наблюдал за всеми их манипуляциями, – и они вместе открыли верхний ящик шкафа. Вирджиния была почти уверена, что оттуда взовьется порыв ледяного воздуха, но ощутила только запах лака и искусственной кожи папок.
Она протянула руку, чтобы вынуть нужную папку, однако Беверли схватила ее за запястье и сама осторожно извлекла папку из ящика, так, словно та излучала какие-то смертоносные лучи.
Впервые за все время Вирджинии показалось, что Беверли нервничает: кожа ее еще ярче заблестела от пота, а дыхание сделалось еще более тяжелым. Она стояла посередине комнаты, держа рукопись слегка дрожащими руками, и осторожно поднимала страницу за страницей, пока не дошла до последней. И тут Беверли медленно и хрипло выдохнула:
– Да-а-а-а. Теперь ты в моих руках, Виктор.
Она подняла блестящие глаза на Вирджинию, а та, растирая локти, чтобы согреться, и пытаясь преодолеть нервную дрожь, подошла поближе и взглянула на рукопись. Вдоль поля последней страницы красными чернилами были нанесены угловатые руны – линии, прямые и перекрестные, со странными засечками.
У Вирджинии все внутри сжалось.
– Что здесь написано? – спросила она. Беверли пристально взглянула на нее и ответила:
– «Умри, Вирджиния, умри».
Вирджиния охнула. Беверли нахмурилась.
– Ну конечно, наверное, не совсем в такой прямой форме. И откуда мне знать?
– Дайте я посмотрю.
Вирджиния раздраженно потянулась за последней страницей своей работы. Беверли резким движением убрала всю стопку.
– Вам следует быть весьма, весьма осторожной с этим, – сказала она, с осуждением глядя на Вирджинию из-под своих кудряшек. – Здесь заключен наш единственный шанс остановить Карсвелла.
– Мой единственный шанс, вы хотите сказать, – возразила Вирджиния и ухватилась за уголок страницы.
Лист бумаги опасно натянулся, так как обе, хоть и стояли, практически прижавшись друг к другу, тянули бумагу к себе. Вирджиния встала на цыпочки, чтобы получше разглядеть руны на полях страницы. В голове у нее уже зародились обычные для исследователя вопросы: где начинается строка рун, читаются они справа налево или слева направо?
– Стоит вам потерять это – и вы погибли! – провозгласила Беверли.
За спиной что-то зашуршало, и Вирджиния почувствовала, как зашевелились от страха волоски у нее на шее. Сэм настороженно приподнялся на диване. Обе женщины обменялись испуганным взглядом, а затем повернулись на звук.
За два года своей жизни в доме Вирджиния и Чип никогда не пользовались камином, а просто складывали в него старые газеты. Теперь же газетная стопка вдруг зашевелилась, словно из каминной трубы подул слабый ветерок, первая страничка верхней газеты приподнялась, развернулась, и все газеты одна за другой стали подниматься в воздух. Обе женщины молча наблюдали за тем, как газетные страницы медленно парят по комнате. Вирджинии снова стало холодно, как будто в доме открылись все двери и окна и возник жуткий сквозняк.
– Дымоход, – пробормотала Беверли.
На противоположной от камина стороне комнаты послышалось точно такое же шуршание. Обе женщины оглянулись и увидели, что бумага, лежавшая на столе – какие-то карточки, счет за телефон, листки для заметок, – вихрем поднимается вверх. Страницы другой рукописи Вирджинии, сваленные неровной кучей на краю стола, тоже стали подниматься, вначале медленно, по одному листу, затем все быстрее и быстрее, словно их перелистывали чьи-то невидимые пальцы. На диване угрожающе заворчал кот.
Беверли рванула в свою сторону ту рукопись, которую они продолжали держать вдвоем.
– Лучше пусть она будет у меня, – сказала Беверли.
– Но это моя рукопись! – возразила Вирджиния и потянула на себя.
Они тянули ее каждая в свою сторону. Рукопись рассыпалась.
Внезапно вся комната наполнилась сильнейшим ветром, бумага поднялась в воздух, и теперь в вихре крутились и белые страницы рукописи, и сероватые, усеянные черным шрифтом газетные листы. В последний раз Вирджиния видела полный отпечатанный вариант своей статьи для юбилейного сборника. Страницы, срываясь с проволочного степлера, порхали в воздухе подобно белым крыльям.
Вирджиния с визгом подпрыгивала, пытаясь схватить их, но страницы ловко ускользали от нее, и рукопись ее работы рассеялась в буране белых страниц, разлетевшихся по комнате. Вирджиния выкрикивала нечто нечленораздельное, бегала по комнате, пытаясь угнаться непонятно за чем и даже не замечая стен вокруг. Она хлопала по бумаге, летавшей по комнате, стараясь поймать наиболее важные для нее страницы. Края листов царапали ей руки, уголки кололи лицо.
Вирджиния не видела Беверли, но слышала ее страшный крик. Весь воздух был наполнен летающими страницами. Большой газетный лист приклеился к талии, другой обернулся вокруг ноги. Сэм, скорчившись среди диванных подушек, испуганно шипел.
– Где она? – кричала Вирджиния. – Я ее не вижу!
– Не дайте ей вылететь из комнаты! – крикнула Беверли. Теперь в ее голосе не было ничего кукольного, он гремел подобно гласу валькирии.
На какое-то мгновение Вирджинии показалось, что она видит страницы рукописи, которые парили у самого потолка все более широкими кругами.
– Вижу!… – крикнула она, и в это мгновение кусок газеты полностью закрыл ей лицо.
Вирджиния попыталась закричать, но не смогла. В ноздри набилась типографская краска и бумага. Газета, гладкая и скользкая, никак не отдиралась, Вирджиния потеряла равновесие и упала. Она слышала шуршание бумаги, летающей вокруг, слышала вопли насмерть перепуганного Сэма, слышала, как где-то рядом злобно топает по полу ногой Беверли.
Пытаясь нащупать на затылке край газетного листа, она почему-то вдруг вспомнила о жутком лице, которое глядело на нее прошедшей ночью из постельного белья, и от одного воспоминания чуть было не лишилась чувств, однако ей все-таки удалось ногтем ухватиться за край листа и сорвать его, судорожно хватая ртом воздух.
Пространство у самого пола теперь было свободно от бумаги, а на расстоянии нескольких футов в самом центре вихря Вирджиния разглядела толстые ноги Беверли. Юбка ее вздулась колоколом, одну ногу полностью покрыли листы офисной бумаги для принтера, другая пока была свободна. Вирджиния смотрела на Беверли с пола, и Беверли казалась ей неким колоссом, застывшим с распростертыми громадными дланями и массивными ногами, расставленными, как у борца сумо, глаза ее не отрываясь смотрели на одну движущуюся точку в бумажном урагане. Беверли шевелила только головой, следя за одной ей видимой целью, ветер же нещадно трепал ее кудряшки.