Ее узнавали полицейские и останавливали автомобиль, чтобы преподнести гвоздику или розу.
Ее узнавали в магазинах, предлагая в подарок любые товары и напрочь отказываясь брать деньги.
Ее узнавали в салонах самолетов, в модных бутиках, повсюду, где бы она ни появлялась.
Ее узнавали даже в Нью-Йорке, где никто никого не узнает, потому что жители «Большого Яблока» давно разучились удивляться…
И она была счастлива. Именно этого она и добивалась всю жизнь – любви публики, любви простых людей, мужчин и женщин. Именно для них она пела свои песни, воспринимавшиеся как гимн человеческой, земной любви.
Эта женщина купалась в лучах славы. Ее окружала любовь… Удивительно ли, что вскоре к ней пришло настоящее чувство? Как подарок в конце жизни. Как компенсация за перенесенные беды. Как награда за ее щедрый блистательный дар.
Но до момента той Главной Встречи нужно было еще дожить. И Пиаф изматывала себя бесчисленными выступлениями, словно торопилась спеть все, что должна была спеть в этой жизни.
Ценой страданий Эдит Пиаф было всеобщее обожание и преклонение.
73. Последняя встреча
В октябре 1961 года Эдит Пиаф исполнилось 46 лет.
Она чувствовала себя неважно и со дня на день собиралась посетить больницу, чтобы узнать результаты консилиума. Но концерты, дела, встречи – она совершенно закрутилась и визит к докторам отложила на потом.
В ежедневной суете она тем не менее ни на минуту не забывала о том, что обязана хорошо выглядеть. Ей уже изрядно надоели полные сочувствия газетные статьи о ее недугах. Она не желала быть старой развалиной, которую все только и делают, что жалеют. Пиаф терпеть не могла жалости по отношению к себе. Еще чего!
Она пригласила на дом парикмахера – уложить упрямые волосы и сделать макияж. Когда тот пришел, устроилась в кресле и стала ждать. Наступила странная пауза. Эдит сидела в кресле и смотрела в зеркало. Ничего, конечно, хорошего. Еле заметные (но все же заметные) шрамики на лице. Седеющие кудри. Какие-то пустые глаза. Опущенные уголки рта… Нельзя так, Эдит. Тебе еще не сто лет, а всего-то сорок шесть…
Эдит и Теофанис. Франция. Начало 1960-х годов.
Она в нетерпении скосила глаза в сторону. И увидела, что рядом с креслом на коленях стоит молодой человек. Эдит вскочила и бросилась к нему.
– Какие глупости… Кто ты?
– Теофанис Ламбукис.
– Какое странное имя… А почему ты стоишь на коленях?
– Потому что я вас люблю.
Это был красивый молодой человек лет двадцати пяти или чуть старше. Темноволосый, с тонкими чертами лица. Красивый как греческий бог.
74. Приговор
Он был на двадцать лет моложе ее. Но когда они впервые появились на публике вместе, впечатление было таково, что идут даже не мать с сыном, а бабушка с внуком. В 46 лет Эдит выглядела лет на 15 старше своего возраста…
Спустя всего несколько дней после той встречи, она узнала приговор врачей – неизлечимая форма рака. Жизнь подходила к концу. Впереди Пиаф ждали только еще более непереносимые страдания.
Но именно сейчас к ней вернулся вкус к жизни. Да, она хотела жить. Жить ради этого влюбленного мальчика. И дело было не в том, что он ее любил. Ее любил едва ли ни весь мир, его мужская половина – точно. Дело было в том, что она влюбилась сама. Решительно, бесповоротно, с первого взгляда. Влюбилась тогда, когда было уже поздно любить. Когда на страсть не осталось сил, а на любовь – жизни. Когда был запущен обратный отсчет. Когда она должна была умереть, оставив все – и музыку, и публику, и этого трогательного мальчика с причудливым именем.
Чуда не произошло. Приговор врачей и надломил ее, и придал сил. Да, все кончено. Но впереди еще несколько месяцев жизни. И она возьмет от нее все, что сможет. И все, что сможет, отдаст. И этому милому Теофанису. И всем тем, кто ее так любит.
Любовь в очередной раз спасла Эдит Пиаф. Правда, ненадолго. Но каждый день, каждая минута ускользающей жизни принадлежали ей всецело.
Кадр из телевизионной записи последнего концерта Пиаф.
75. Вы сильный человек, Эдит
– Я не верю, – сказал Пиаф, выслушав пожилого доктора Пелье. – Этого не может быть.
– Эдит, это не мое мнение. Это мнение консилиума, – ответил доктор после минутной паузы.
Пиаф задумалась. Доктору показалось, что она плачет. Но, присмотревшись, он увидел, что ее глаза сухи.
Пиаф устало улыбнулась.
– Ладно, я вам верю. Вы хороший врач, Пелье. И все эти профессора… тоже хорошие врачи.
– Мы сделаем все, что в наших силах, Эдит. И вам стоит себя поберечь. Отмените все выступления.
– Отменить? – Пиаф подняла голову и посмотрела прямо в глаза Пелье. – А что мне осталось, кроме выступлений? Восемь месяцев жизни?
– Вы можете прожить дольше. Скажем, год… Но болезнь непредсказуема. Все может закончиться и завтра.
– Я пока не тороплюсь, – с грустной усмешкой ответила Пиаф.
Пиаф и Тео. 1960-е годы.
– И все же оставьте сцену. Вам нужен покой. Сосредоточьтесь на вашем здоровье.
– А разве не поздно – сосредотачиваться на здоровье?
Пелье промолчал. А что он мог ей ответить? Он, вообще, жалел о том, что они все рассказали ей в глаза, лишив, хоть и иллюзорной, но надежды. Он даже не знал, как бы повел себя сам, окажись он на месте этой несчастной женщины.
– Не буду больше вас мучить, – сказала Пиаф, поднимаясь.
Она подошла к двери кабинета Пелье. И тут доктор сказал:
– Эдит, вы удивительно сильный человек…
76. Сопротивляйся!
– Мальчик мой, Тео, ты должен знать – я скоро умру.
– Все мы когда-нибудь умрем.
– Мне осталось недолго. Врачи говорят, месяцев восемь.
– Не верь врачам, Эдит.
– Это лучшие врачи Франции. И я им верю…
– Что я слышу, воробышек? Я тебя не узнаю… Где упрямая Пиаф? Где сильная Пиаф? Где любящая Пиаф?
– Я совсем старая, Тео. Я чувствую себя больной и разбитой.
– Ты удивительно молода. И ты победишь свою болезнь. Я верю в тебя. И я тебя люблю…
– Чудес не бывает, малыш. Я должна умереть.
– Прекрати… Ты не умрешь. Не сейчас, не через восемь месяцев и не через год. Ты не сможешь. Рядом с тобой я.
– Не смогу? Что ты говоришь? Разве остановить смерть в наших силах?
– А разве нет? Смерти, воробышек, вообще, не существует. Мы не можем ее ощутить, не можем понять. Значит, ее нет вообще.
Любовь сильнее смерти. После вердикта врачей Эдит прожила еще два года.
– Если бы так. Ты говоришь это, потому что молод и здоров.
– Я говорю это, потому что люблю тебя больше жизни. Я готов ради тебя на все.
– Даже на страдания?
– О каких страданиях речь, Эдит? Быть рядом с тобой для меня счастье.
– Знаешь, о чем я жалею больше всего? Что это не произошло пять лет назад. А сейчас уже поздно… Слишком поздно, Тео!
– Слушай, воробышек. Не зли меня. Не падай духом. Сопротивляйся!
– Хорошо. Как скажешь. Я буду… сопротивляться…
77. Я назову тебя Тео
Пиаф решила сделать из Теофаниса Ламбукиса эстрадную звезду и придумала ему сценическое имя – Тео Сарапо (по-гречески «я тебя люблю»). Парень и в самом деле был талантлив. Обладал хотя и не слишком ярким, но все же вполне приличным голосом.
Сын греческих эмигрантов, Теофанис с детства боготворил Пиаф. И однажды, еще в ранней молодости, пообещал друзьям, что женится на Эдит. Друзья его высмеяли, но Теофанис сдержал свое слово.
Судя по воспоминаниям современников и по самим делам Теофаниса, молодой грек был глубоко порядочным и преданным человеком. Он действительно любил Пиаф всем сердцем. Ухаживал за ней в моменты приступов болезни, отвлекал от тяжких раздумий. Когда ей было плохо, но надо было выходить на сцену (а Пиаф не признавала ни одной причины отказаться от концерта, кроме внезапной смерти), Теофанис выводил ее, а то и выносил на руках.
Он терпел все – ее приступы отчаяния и беспричинного веселья, когда Эдит напивалась до бесчувствия и уже не контролировала себя. Он почти никуда не отлучался, ловил каждое ее слово. Он вел себя так, словно в Эдит для него сосредоточился смысл всей жизни. Скорее всего, так оно и было.
Друзья Эдит отнеслись к появлению Теофаниса настороженно. А парижские газеты вылили на молодого человека ушаты грязи. С точки зрения газетчиков, о любви здесь говорить не приходилось.
С Тео Сарапо. 1960-е годы.
78. Предостережение
Однажды Эдит позвонил Ив Монтан. Он попросил ее о встрече, и Пиаф пригласила певца к себе.
Монтан устроился в кресле рядом с диваном, на котором лежала Пиаф. Сидеть ей было уже трудно, и она старалась лишний раз не подниматься.
– Эдит, ходят слухи… – начал он.
– Эдит, ходят слухи… – начал он.
Пиаф улыбнулась.
– О том, что юноша по имени Теофанис Ламбукис втерся ко мне в доверие, чтобы заполучить все мои деньги?
– Ну… можно сказать и так, – смутился Ив.
– А я согласна и на это. Что мне еще осталось? Только любовь этого мальчика и сочувствие друзей. Я больна, Ив. Очень больна. Врачи говорят, что не доживу до следующего Рождества.
Монтан смотрел на нее, и лицо его все больше темнело, а взгляд тускнел.
– Пусть все достанется ему… Но, поверь, это только песни. Я не хочу оправдываться перед тобой, Ив. Не хочу что-либо доказывать. Но, поверь, после меня Тео получит только память об этой любви… И это меня ранит больше всего. Если бы знала, копила бы, а не тратила. Для него.
С Ивом Монтаном.
79. Все ради тебя
Тео появился на пороге комнаты, где лежала уже одетая Пиаф. Наступило время второго завтрака. Он опустился на колени перед диваном. Поднос поставил на пол – прямо на мохнатый ковер, который некогда подарила Пиаф Маринетта Сердан… В доме было много вещей, напоминавших о прошлом. И Тео об этом знал.
– Я не хочу есть, – устало сказала Пиаф. – Мне больно есть, малыш.
– Ты должна, Эдит. Ради меня. Прошу… Это была старая уловка, которая неизменно срабатывала. Если Эдит наотрез отказывалась, лицо Тео выражало столь неподдельное, искреннее страдание, что она тут же сдавалась.
Она проглотила ложку бульона и поморщилась.
– Невкусно? – встревожился Тео.
– Нет, что ты. Дело вовсе не в этом. Вкусно, очень вкусно.
У парня в самом деле были воистину золотые руки. Готовил он превосходно. И даже прогнал кухарку – чтобы управляться на кухне самому…
На сцене Эдит и Тео.
Внезапно он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Это произошло в тот момент, когда Пиаф допила, наконец, свой бульон и съела маленькую горячую булочку с маслом. Тео рассмеялся. А потом обернулся.
В дверях, за шторой, стоял человек с печальными глазами. На немой вопрос Тео он сказал:
– Я Ив Монтан. Я пришел извиниться перед тобой, Тео.
– За что?
– За то, что плохо подумал о тебе.
80. Ветер в лицо
Он увозил ее прочь из Парижа. В лес, к реке, в поля. Пиаф вдыхала запах нагретой солнцем травы, наслаждалась солнцем. Тео бежал вдоль реки, раскинув руки и поднимая пятками тучу брызг. С криком подбегал к ней, падал у кресла, в котором сидела Пиаф, и обнимал ее ноги. Зарывался лицом в исхудавший живот и – целовал это изможденное страданиями тело.
Пиаф обнимала его голову, перебирала пальцами его жесткие непослушные волосы.
– Почему ты плачешь? – с тревогой спрашивал Тео.
– Плачу? Разве? Я счастлива, мой мальчик. Как же я счастлива, – улыбалась Пиаф сквозь слезы…
После этих прогулок ей становилось хуже. Но она не признавалась Тео, что выезды за город изматывают ее. Она терпела и даже ждала каждого такого дня. Пусть ей будет потом плохо. Но ради этих блаженных часов она готова вытерпеть все.
А еще они собирали друзей. Дом наполнялся людьми. И Пиаф смеялась:
– Тео, ты сейчас в неплохой компании моих бывших возлюбленных.
На что кто-то обязательно откликался: – И если бы только ты знал, малыш, как мы тебе завидуем!
Эта маленькая ложь веселила Эдит. Тео хмурился, но недолго – лишь несколько минут. На самом деле ему нравилось быть в компании этих знаменитых людей. Несмотря на их таланты и заслуги, Эдит выбрала из них именно его.
Прогулка с любимым.
81. Весь мир у моих ног
Несмотря на тяжкий недуг, Пиаф продолжала давать концерты. Именно это и еще, вероятно, любовь к Тео, продлили ей жизнь. После вердикта врачей Эдит прожила не восемь месяцев и даже не год, а почти два года.
Еще в 1960-м году Пиаф выходила на сцену «Олимпии» 12 недель подряд. Ее последние песни были записаны и разошлись в миллионах пластинок. Но для самой Пиаф это была изматывающая и очень тяжелая работа.
Она уже не предпринимала попыток сыграть в кино или в театре. Последним, восьмым по счету, фильмом стала лента «Любовники завтрашнего дня» 1959 года. Право, пророческое название – в отношении судьбы самой Эдит Пиаф.
Выступление следовало за выступлением. Она выходила на сцену даже если была не в силах передвигать ноги. Не уходила за кулисы, пока не падала в обморок. И пела, пела, пела.
Зачем она это делала? Может, это была та соломинка, которая удерживала ее на плаву? Песни и любовь Тео. И друзья, к которым она в конце жизни относилась с особой нежностью.
Венчание с Тео в греческой ортодоксальной церкви. 1962 год.
25 сентября 1962 года Пиаф взошла на Эйфелеву башню и спела со смотровой площадки свои самые известные песни: «Нет, я ни о чем не жалею», «Толпа», «Милорд», «Ты не слышишь», «Право любить».
Незатихающий, шумный Париж потрясенно замер. И голос Эдит Пиаф услышала вся планета.
82. Эйфелева башня
Это был непростой для нее день. Она еще справлялась со своей болезнью, хотя уже пережила назначенный врачами срок. На смотровую площадку ее доставили подъемником. Рядом неотступно был Тео Сарапо.
Праздновали премьеру фильма «Самый длинный день». Но все знали: это лишь повод. 25 сентября 1962 года парижане пришли к подножию Эйфелевой башни услышать ее голос – голос Эдит Пиаф…
Ветер растрепал ее волосы. Эдит подошла к краю площадки и ухватилась руками за перила. Толпа задравших головы зрителей взволнованно всколыхнулась.
Кто-то из молодых журналистов сказал:
– Смотрите, этот мальчишка снова рядом. Прилип – не оторвешь.
Но его слова утонули в возгласах толпы. Люди даже не закричали, они выдохнули: «Эди-и-ит!»
Заиграла музыка. Через репродукторы звуки разнеслись по площади, отдаваясь эхом. А потом вступила она.
Ее сильный низкий голос, который невозможно описать словами, запел те самые песни, которые более трех десятилетий подхватывала вся Франция.
Пиаф и Сарапо регистрируют свой брак. 1962 год.
Она не стояла – летела над Парижем. Она уносилась под облака и спускалась к своей публике. Она любила их всех, даже недоброжелателей. И они в этот момент любили ее – даже недоброжелатели.
Тот репортер, что только что надсмехался над Тео, смотрел на Пиаф, вслушиваясь в эти чарующие звуки. И слезы катились по его щекам.
Если бы он мог, если бы судьба сжалилась над ним, то он бы стоял сейчас рядом – там, где стоит этот грек Сарапо.
Но рядом с Пиаф стоял только Тео.
83. Я всю жизнь ждала тебя
Она боролась за свою жизнь до последнего дня. Операция за операцией, многочисленные болезненные процедуры, бесчисленные консилиумы. Пиаф переносила все стойко и мужественно. И всегда рядом с ней был ее юный Тео.
Он спал прямо в палате, где лежала Пиаф. Был готов выполнить любое ее желание, любой каприз. В дни просветления, когда в сердце Эдит вновь возрождалась надежда, они выходили на сцену вдвоем и репетировали. Она была уверена: труд и упорство принесут свои плоды. У Тео Сарапо есть талант. Надо его только развить.
Она выходила на сцену вместе с возлюбленным и представляла его публике. И публика верила Эдит. Раз Пиаф говорит, что это превосходно, значит, это превосходно. Тео всегда получал свою долю оваций, в которых было, конечно, только уважение к его знаменитой подруге – к Эдит Пиаф.
Тео Сарапо был терпелив и старателен. Он много выступал на радио, в концертах, раздавал интервью. И всегда говорил только о своей любви к Эдит, не обращая внимания на выпады газетчиков, называющих его альфонсом.
Их трогательный танец.
Его без конца расспрашивали: что с ней, как она себя чувствует, скоро ли поправится. И он отвечал: скоро, очень скоро. Надо лишь верить и надеяться…
За год до ее кончины Тео и Эдит стали законными супругами.
Однажды Пиаф сказала:
– Я всю жизнь любила Марселя Сердана, а ждала Тео Сарапо.
84. Если так считает Пиаф
Со временем идея вывести Тео на сцену стала для Эдит маниакальной. Пиаф заставляла его заниматься целыми днями. На репетициях с оркестром или без, под аккомпанемент пианиста или вовсе без аккомпанемента, но Сарапо пел одни и те же песни десятки раз, стараясь следовать указаниям Эдит.
Однажды на репетиции известный в те годы дирижер, человек заслуженный и много сделавший для французского искусства, не выдержал и пробурчал:
– У этого парня голос петуха. Ничего у него не выйдет.
Пиаф услышала. Она поднялась с кресла, на котором сидела, подавая уточняющие реплики стоявшему на сцене Тео. Подошла к оркестровой яме. И негромко произнесла:
– Вам не нравится мой голос?
Дирижер опешил.
– Нет, нет, Эдит, ваш голос мне очень нравится. Вы поете прекрасно.