— Не корзно [29] , а сарафан малиновый ему впору!
— Волосы под кику [30] , и хоть сейчас на осклепище [31] !
Ярослав, видя хохочущие лица мужиков, ухмыляющихся в бороды бояр и старост, с трудом сдерживая ярость, подал знак воинам охраны. Те, стоя у паперти полукругом, придвинулись ближе к князю и обнажили мечи.
Смех разом прекратился.
— Почто без моего на то дозволения сполох подняли? — все так же спокойно, не повышая голоса, повторил свой вопрос Ярослав Всеволодович.
— Ты нам не князь! И дозволения нам твоего не надобно! — прогудел боярин Ермила. — Роман и Святослав князья нам. Отец твой, Всеволод, их в железах держит, и нам тебя след в железа взять!
Толпа угрожающе загудела.
К Ярославу приблизился епископ Арсений. Став чуть справа от князя, он тихо произнес:
— Может, тебе в соборе укрыться? Народ недоброе замыслил.
— Управлюсь, — холодно ответил Ярослав и решительно тряхнул головой. Подняв руку вверх, он провел ею из стороны в сторону, и тут же из-за двора купца Захария, выходящего высоким тыном на площадь, конно по трое в ряд показались дружинники княжеские. Разрезая толпу горожан на две части, давя зазевавшихся копытами, они быстро продвинулись к паперти церкви, образуя широкий проход, по которому князь Ярослав не спеша, с достоинством, покинул площадь.
Глядя на удаляющегося князя, Арсений в раздумье произнес:
— Молод Ярослав, а норов перенял отцовский. Упаси нас, Господь, от гнева Всеволодова.
Епископ перекрестился и, повернувшись, медленно вошел в распахнутые двери соборной церкви Успения Богородицы.
2
Ночь воцарилась над Рязанью. Страсти, кипевшие днем на соборной площади, потихоньку улеглись, и рязанский люд, умаявшийся в делах и спорах, мирно почивал: кто на лавках, а кто и в мягких постелях. Только сторожа на башнях да дружинники князя Ярослава бдили, опасаясь: одни — незваных гостей с Дикого поля, другие — ретивых хозяев, грозивших мечом и цепями.
В доме боярина Ермилы — гости. Но не слышно шумного веселья и перезвона гуслей, да и вечерняя трапеза скромна. Не для пира сошлись на боярском дворе лучшие градские люди, а для тайного совета. За длинным дубовым столом и вдоль стен не по чину, а кто когда приходил, расселись по лавкам бояре, старосты, кое-кто из служилых, а также самые именитые купцы. Освещенные колеблющимся светом свечей, сидели молча, тяжело, шумно вздыхая и покряхтывая. Начало тайного совета затягивалось.
Наконец, сопровождаемый хозяином дома боярином Ермилой, в светлицу вошел князь Изяслав Владимирович. Порывисто пройдя к единственно стоявшему во главе стола креслу, он торжественно произнес:
— Помолясь, приступим.
Пошевелив коротко губами, он нарочито громко начал:
— Не пристало нам под щенком Всеволодовым ходить. Всегда Рязань особливо стояла. Никто ею не помыкал. Так ли?
— Так, батюшка!
— Верно, верно говоришь! — донеслось в ответ.
— Издавна повелось, что на великий стол киевские князья садились, им-то не грех старшинствовать. Да тут Андрей, за ним и Всеволод возомнили себя князьями великими. Всю Белую Русь под себя подмяли, теперь и к южным землям подбираются. Сынов-то у Всеволода аж шестеро, всем удел дай. А внуки пойдут, им тоже удел дай на кормление. Вот и подумайте: не паутину ли Всеволод плетет, дабы опутать ею все земли? Ни вам, ни князьям вашим нет места в княжестве Володимирском, потому-то они в железах, а скоро и вам черед.
Зашумели, возмущаясь, бояре, загалдели купцы, закудахтали, точно куры, согнанные с насеста.
— Да как же так, Господи?
— Неужто изведет под корень род князей рязанских?!
— Где же заступника-то сыскать от такого песиглавца [32] ?
Изяслав молчал, давая высказаться другим, выхватывая взглядом и отмечая для себя особо ретивых.
— Собрать дружину, черниговцев позвать, а попервой имать выкормыша княжеского — Ярослава, — прогудел он.
— Как имать, как? — перекрикивая всех, завопил кто-то из старост. — Ярослав в детинце, на стрельнях [33] дружинники!
— Петуха красного подпустить, володимирцы сами выйдут из-за заборала [34] , — предложил купец Евсей, торговавший хлебом и рыбой.
— Совсем глузда [35] лишился, по вые бы тебе надавать, — замахнулся на купца тысяцкий Афанасий Дробыш. — Град спалить хочешь?
До полуночи спорили лучшие градские люди. Предлагали разное, но сошлись в одном: немедля ехать к пронскому князю Михаилу за помощью; созывать большую дружину; на всех дорогах, идущих от Рязани, поставить заставы и имать посыльщиков княжеских, а до поры до времени затаиться и ждать ответа из Пронска. К князю Михаилу надлежало ехать боярину Ермиле и Афанасию Дробышу. С ними возвращался в Пронск и князь Изяслав Владимирович.
Уж за полночь, а княжеский терем светится окнами, словно в праздник. Двор также залит светом факелов. Ржут лошади, звенят оружием и доспехами дружинники. Ярослав Всеволодович среди воинов. Он возбужден, щеки его горят, в глазах мечутся веселые озорные огоньки. Вся эта суета ему в радость.
— Уехал ли посыльщик в Володимир? — остановив воеводу Лудара, спросил Ярослав.
— Уехал, князь, как ты велел, еще засветло, — нехотя ответил Лудар, ибо князь спрашивал его об этом уже в третий раз.
— Надо бы в Новгород, к Святославу, тож человека направить. Ему хоч тринадцать всего, да с ним боярин Михаил — муж зрелый и в ратном деле сведущ.
— Как скажешь, князь. Ежели надо, пошлем, — согласился воевода.
— Да нет, повременим малость. А что, бояре все собрались?
— Володимирские, что с тобой пришли, в тереме. И жены их, и дети, и челядинцы [36] — все здесь.
— А ты съестной припас оглядел? На сколь хватит, коли в осаде быть нам?
— Не успел, прости, князь, нерадивого, — потупил взор воевода.
— Эко ты! — покачал головой Ярослав. — В осаде вода и еда — первейшее дело. Пойди проверь, — строго приказал князь и уже на ходу крикнул: — Я — в стрельню. Погляжу на град, тихо ли.
— Вот неугомонный, — крякнул в бороду, досадуя на князя, Лудар и, оглядев двор, расположившихся на нем дружинников и вооружавшихся владимирских бояр и их слуг, заметил, что к сражению готовятся. «Да не осмелятся рязанцы супротив великого князя пойти, время не то», — подумал воевода. Постояв еще немного у коновязи, поразмышлял о житье многотрудном в граде Рязани и направился осматривать кладовые. Знал Лудар, что молодой князь ничего не забывает.
Ярослав, освещая путь факелом, по скрипучей лестнице поднялся на смотровую площадку башни. Ветер яростно рванул полы кафтана, плаща, разметал волосы. Пламя факела затрепетало и погасло.
— Надо было маслом напитать, — донеслось из темноты. — Березовые-то факела в тихую ночь хороши.
— Сколь вас? — спросил Ярослав, осторожно ставя ноги на прогибающийся под его тяжестью настил.
— Я, князь, Степан Городецкий и дружок мой Филька, — подал голос один из дружинников.
— Ты со мной в Переяславле был? — припоминая имя, спросил Ярослав.
— Был, княже.
— Оттуда нас выгнали и отсели норовят. Устоим ли?
— А то как же! — бодро ответил Степан. — Там-то князь Всеволод Чермный супротив нас стоял, а здесь бояре. Они токмо горло драть здоровы. Князья-то их все у батюшки твоего в порубе сидят.
— То-то и оно, что не все. В толпе я приметил ноне князя Изяслава. А он — вой знатный.
Помолчали.
— А что, в граде спокойно ли? — спросил Ярослав.
— Тихо. Сторожа токмо колотушками балуют. Будь в надеже, государь, коли что, мы мигом сполох поднимем.
Ярослав, укрываясь плащом от порывов ледяного ветра, еще раз оглядел спящий город и осторожно спустился со сторожевой башни.
Князь тихонько вошел в спальню, осторожно прикрыл дверь. Полумрак скрывал очертания ложа и разведенного в стороны полога. Ярослав устало опустился на лебяжью перину, утопая в ней.
— Спишь ли? — спросил он, и неожиданно из дальнего темного угла донесся ответ:
— Тебя ожидаю, государь.
Откинув медвежью шкуру, из глубокого кресла выпорхнула молодая княгиня. Сделав пять-шесть шагов, она стремительно обвила руками шею князя, прильнула к нему горячим худеньким тельцем. И хотя ей было семнадцать, глянулась она намного моложе. За год супружеской жизни Ярослав не раз отмечал для себя, глядя на молодую жену: «Отроковица [37] ! Истая отроковица! Ей бы в куклы играть да с подружками хороводы водить!»
Привезенная из половецких степей, дочь хана Юрия Кончаковича явилась залогом дружбы между вечными непримиримыми врагами — Русью и Диким полем.
Когда Ярослав впервые увидел ханскую дочь в богатом пестром наряде, шароварах и под легким белым покрывалом, такую маленькую, худенькую, заморскую птичку с огромными испуганными, черными, чуть раскосыми глазищами, то удивление и жалость заполнили его сердце. Приняв жену как неизбежность, Ярослав поначалу чурался молчаливой княжны, со временем попривык, а через полгода и полюбил свою скуластую половчанку.
— Ты чего же не ложилась? А если бы я до утра не пришел? — с теплотой, на которую только был способен, спросил князь.
— Ждала бы до утра.
— А коли до самого вечера…
— Ждала бы столько, сколько ты пришел, — ответила она, на что Ярослав рассмеялся.
— Не «сколько ты пришел», а пока бы ты не пришел, — поправил он свою жену.
Ханской дочери язык русов давался с трудом, и потому она чаще молчала, но ее глаза, горячие и ласковые руки были красноречивее любых слов.
— Ты встревожен. Беда пришла? — заглядывая Ярославу в глаза, тихо спросила княжна.
— Беды особой нет. Бояре люд рязанский в смуту вводят, супротив меня народ поднять хотят.
— Какие они, — покачала головой княжна. — Таких отец мой сек саблями, а очень плохих за ноги к лошади, — показала она руками, будто вяжет узел, — и пускали в поле. — Помолчав, добавила: — Позови отца моего. Он порубит плохих бояр.
— Нет. Не хочу крови.
— Хан любит кровь врагов своих, когда она стекает с его меча.
— Но я не хан, а русский князь.
— Урусски кенязи не раз звали наших воинов против врагов своих. Кенязь Рюрик звал ханов на Киев, и сегодня еще в Переславле половецкие воины.
— В Переяславле, — поправил Ярослав жену. — Ты верно говоришь: половцы в граде том, но надолго ли? Отец с этим мириться не будет. Переяславль теперь наш — володимирский, — уверенно произнес молодой князь и, заметив, что жена дрожит, строго приказал: — Немедля в постель! Озябла ведь. Вона трясца берет, того и гляди зубами застучишь. А с боярами управимся, не тревожься. Коли не сами, так великий князь поможет.
3
Всеволод Юрьевич не повел войско в Рязань. Он стал лагерем в виду города на берегу Оки, отправив воеводу своего к Ярославу и боярам рязанским с приказом: явиться в полдень на ряды [38] . Поставлен был только шатер великого князя, дружинники же владимирские расположились на склоне взгорка и в перелеске, спускавшемся к реке. Сколько было воинов у Всеволода, рязанцам видно не было, и оттого суда княжеского они не испугались. Отправляя бояр и выборных от мастеровых и купцов на ряды, горожане напутствовали:
— Не уступайте!
— Держитесь своего!
— Князей ослобоните! На что нам приблудные‑то!
Среди важно выступавших на княжеский суд рязанцев шел в окружении священников епископ Арсений. Под тяжестью золоченой ризы, отягощенный толстой золотой цепью, на которой висела панагия [39] , он, опираясь на посох, с трудом переставлял ноги. Перед выходом из города Арсений пытался еще раз призвать паству к смирению, повиниться великому князю, но рязанцы не захотели слушать епископа.
Следом за выборными из ворот города в сопровождении двух десятков воинов выехал Ярослав. Обогнав шествие рязанцев, он первым прибыл к княжескому шатру и, спешившись, попал в крепкие объятия братьев — Константина и Юрия.
Старший брат, высокий и строгий, как монах, хотя и был рад встрече, вел себя сдержанно и радости не выказал.
Юрий же, тиская Ярослава крепкими ручищами, забросал его вопросами:
— Здрав ли? Как женушка твоя, поздорова ли? Что содеялось в Рязани? Чем люд рязанский прогневил? — и, не давая ответить, тут же рассказывал сам: — Брат Владимир просился с нами, да отец не взял: мал еще. Бояре твои с тобой, а дружина где же?
— В граде оставил, в воротах.
— Почто в воротах? — тряхнул кудрями Юрий. — Воротных сторожей разве нет?
— Есть. От них и поставил дружину, дабы за стенами градскими не укрылись бунташные.
— Есть и такие?
— Вон сколь, — кивнул Ярослав в сторону приближающихся рязанцев, — да и в самом граде осталось немало. — И, сокрушенно махнув рукой, спросил в свою очередь: — А как батюшка? Здоров ли?
— Великий князь в здравии, — тихо ответил Константин. — По весне занедужил как-то, да потом выправился.
Ярослав, отстранившись от Юрия, повернулся к старшему брату. Всмотревшись в его худощавое, землистого цвета лицо, участливо спросил:
— Сам-то ты здоров ли? Вона как глаза запали…
— Все в руках божьих, — так же тихо ответил Константин. Рядом со своими крепкими, розовощекими, жизнерадостными братьями он выглядел изнуренным, усталым, словно точила его какая-то внутренняя, неведомая болезнь. Узкое лицо Константина, обрамленное редкой бородой клинышком, глубоко посаженные глаза, тонкий нос с горбинкой и резкая черточка, делившая сросшиеся брови, дышали внутренним покоем и умиротворением. Будто пришел он в этот грешный мир сторонним наблюдателем: без радостей, желаний и страстей.
— А что батюшка, в шатре? — забеспокоился Ярослав. — Не терпится обнять родителя.
— Тебе нельзя в шатер! — предостерегающе поднял руку Константин. — Не забывай, кто ты, и говорить с тобой великий князь будет не как с сыном, а как с удельным князем. О том и напомнить велел.
Ярослав понимающе кивнул и нехотя отошел к приехавшим вместе с ним боярам.
Между тем рязанские выборные подошли ближе. Встретил их боярин Зарок и указал место, где им надлежало быть в ожидании суда княжеского.
В полдень из шатра вышел великий князь. Кинув взгляд на Ярослава, он указал ему на скамью, стоявшую слева, сам же сел в высокое резное кресло. Оглядев выборных рязанцев, Всеволод спросил:
— С чем пришли, бояре?
Из толпы выступил бородатый дородный мужик. Придерживая окладистую бороду, поклонился поясно и, крякнув в кулак, зычно произнес:
— Вины на нас нет, государь, а потому говорить пришли о наболевшем: доколе держать в неволе князей наших будешь?
— Не о том речь! — прервал боярина Всеволод. — Помолчи! Говори ты, князь, — кивнул он Ярославу.
Тот встал, не спеша поправил висевший на поясе меч и громко произнес:
— Винюсь пред тобой, великий князь, что допустил в земле рязанской смуту, непокорство и предательство. Не углядел сговора бояр с князьями пронскими, не пресек предательство сие в самом начале. А они, — указал Ярослав перстом на толпу выборных, — смутили рязанцев на бунт супротив меня, великий князь, над Рязанью тобой поставленного.
Ярослав говорил долго, приводя примеры, называя имена… И с каждым новым деянием, содеянным, по словам Ярослава, рязанцами, Всеволод Юрьевич все больше мрачнел.
— Так, говорите, нет вины на вас? — возвысил великий князь голос, недобро поглядывая на выборных. — Где же ты, праведник, заступник земли рязанской? Арсений! Отзовись! — выкрикнул Всеволод Юрьевич. — Кажи свой лик! Ответствуй! Верно ли сказывал князь Ярослав? Может, напраслину возвел на Рязань?
Арсений, поддерживаемый под локоть одним из священников, вышел вперед. Перекрестившись, он тихо проговорил:
— Бог милостив и нас, великий князь, призывал к милосердию.
Перекрестившись еще раз, он отступил и смешался с толпой рязанцев.
— И это все? — удивился Всеволод. — Бояре рязанские, ответствуйте: прав ли князь Ярослав?
Бояре, возмущаясь услышанным и перебивая друг друга, принялись доказывать свою правду. Речи их были дерзостны, требования непомерны и оскорбительны, но великий князь терпеливо выслушал всех. После чего он встал, обвел взглядом рязанских послов, воинов дружины, своих сыновей и медленно, выделяя каждое слово, произнес:
— Воля моя такова: этих, — кивнул он в сторону выборных, — заковать в железа и отвести в стольный град Володимир; злых и виновных в измене имать, пытать и казнить; мужиков рязанских с женками и детьми, со всем скарбом из града вывести и направить на жилье в города володимирские, суздальские, ростовские; град же мятежный предать огню! — И, помолчав многозначительно, в нависшей тишине добавил: — А кто воле моей воспротивится, сечь головы немедля!
4
Содрогнулась Рязань от криков и стонов, заалела кровью людской, запылала избами и теремами. Дружинники князя Всеволода врывались в дома, а кто запирался, то выламывали двери и выгоняли жителей из теплого жилья на холод, а потом, как скотину бессловесную, гнали из города в поле.
Княжичи в сопровождении десятка конных гридей с трудом продвигались к соборной площади по заполненной бредущими горожанами улице. Константин, взирая на разливное людское горе, тяжело вздыхал и часто крестился, Юрий же, пораженный решением отца и свершаемым на его глазах, лишь все больше мрачнел и нервно покусывал ус. Следовавший за княжичами Роман шумно сопел и недовольно бухтел себе под нос: