Когда выходили, заметил, что оба Мака старательно прокладывают дорогу. Значит, это – есть и здесь.
Не выходят из головы дети в клетках, хотел бы забыть, но не могу. Особенно того, голубоглазого. Ему всего лет восемь, как он попал в клетку? Как вообще кто-то может торговать детьми? И как может Корона позволять такую мерзость?
МакКлюр сказал, что русские воюют с нами, они снабжают пуштунов оружием, и поэтому мы не должны их жалеть, а должны ненавидеть. Я ненавижу русских, но при чем тут их дети? Разве может человек чести поощрять торговлю детьми, пусть даже и детьми врага?
Надо обо всем рассказать бабушке, когда вернусь. Бабушка должна знать все про эту дикость, про то, что делается от ее имени. Пусть найдут тех чиновников, которые договариваются от ее имени с работорговцами, и накажут негодяев. Вообще, очень хочется поговорить с бабушкой, у меня в душе такое смятение…
И хочется поговорить с Люси.
12 июня 2002 г. Царство Польское, Варшава Здание штаба Виленского военного округа
– Ковальчек, значит…
Полковник Збаражский, в своем костюме с иголочки, улыбался во все тридцать два зуба, был чем-то доволен. Граф Комаровский, наоборот, выглядел помятым и мрачным.
– Сейчас проверим, кто такой этот… Ковальчек…
У полковника Збаражского при себе был мобильный компьютер – из тех, которые можно носить в небольшом дипломате, и там еще останется место. Маленький, легкий и в то же время вмещающий всю полицейскую базу данных.
– Этот? Подойдите поближе, граф…
Граф Ежи подошел поближе, взглянул на экран. Раскалывалась голова от дурной, сивушной водки – не помог даже выпитый утром аспирин. Графиня Елена осталась у них в поместье – университет она решила прогулять, она вообще к жизни относилась поразительно легко. Слово «долг», с которым рос граф Ежи, было ей неведомо.
Человек на экране был без очков, и на монитор падал солнечный свет из окон.
– Не уверен. На том были очки.
– Но похож?
– Возможно. Он говорил, что родился в САСШ.
– Значит, он. Пан Димитрий Ковальчек. Магистр в области химии, заканчивал Стэнфорд, при-ехал по программе международного обмена два года назад. Употребляет легкие наркотики. Неблагонадежен.
– Мне сказали, что он еще и содомит.
– Содомит? Вот как… Кто сказал?
– Не важно.
Полковник кивнул головой.
– И в самом деле, не важно. Тем более – он вполне может быть содомитом, на его родине за это нет наказания. Значит, содомит…
Пальцы полковника забегали по клавишам, внося в досье Димитрия Ковальчека новые данные.
– И что он вам предлагал, господин граф?
– Сказал, что у них на факультете химии какой-то дискуссионный клуб. Собирается молодежь, дискутирует. Этот содомит осмелился предложить прийти и мне.
– Но это же просто прекрасно! Вы обязательно должны там быть, граф.
– Мне там нечего делать. Тот, кто унижает себя общением с подобными людьми, не может считаться человеком чести.
Полковник Збаражский назидательно поднял палец.
– Высшее служение родине, граф, – переступить через себя! Переступить даже через свои понятия о чести, ради Родины! Вы думаете, что такое разведка? Я тоже был бы рад работать с высоконравственными людьми, людьми с представлением о чувстве долга. Но, увы, такие люди не интересуют противную сторону.
– Вы хотите сказать, что у меня нет представления о чувстве долга?!
– Я неправильно выразился. Конечно же, оно у вас есть. Признаюсь, я удивлен тому, как быстро они вышли на вас, это само по себе – повод для того, чтобы задуматься. Но они на вас вышли, и у меня нет другого выхода – следует продолжать игру. Вместе с вами, граф.
– Я не давал согласия ни на какие игры.
– Давали, граф, давали… Вы просто не поняли этого, но согласие дали. В нашем деле вход – рубль, выход… а выхода-то и нет. Вы ведь все понимаете…
– Что, например?
– Например, про графиню Елену. Я рад, что у вас развиваются отношения. Но она по-прежнему настроена бунтарски и готова на любые безумства.
В принципе то, что происходило сейчас, было не что иное, как вербовка агента, ее завершающий этап. Об этом написаны целые тома научной литературы, которые нельзя купить на полках, этому учат в полицейских академиях: вербовка – высшая форма полицейской и разведывательной работы. И полковник Збаражский был ее подлинным асом. Если у его коллег значительная часть агентурной сети представляла собой просто фикцию, чтобы списывать деньги из полицейского рептильного[47] фонда, то у Збаражского сеть была действующей. На полном ходу.
Но кое в чем Збаражский просчитался. Он был профессионалом, завербовавшим за свою жизнь более двух сотен человек, но среди них аристократов было всего двое, и то – из первого поколения. Как и все профессионалы, полковник был чуточку самоуверен, да и время его поджимало, а потому он поторопился пойти в атаку, не присмотревшись как следует к своему потенциальному агенту, не изучив его реакцию в различных жизненных ситуациях. Его небрежение в этом вопросе можно было бы оправдать спешкой, но в таком деле оправданий быть не может вообще. Он считал, что все люди одинаковы и предел прочности каждого не слишком отличается от других. Но так можно считать только тогда, когда ты не рос в семье высокопоставленного польского офицера. Более того – польского офицера, сознательно принявшего решение присягнуть Государю всея Руси и тем самым поставить себя и свою семью против подавляющего большинства поляков. Более того – в семье польской шляхты, в роду, из которого вышло немало знатных гусар и воевод. А граф Ежи был как раз из такой семьи. Он моментально понял, куда клонит Збаражский, – и холодная ярость поселилась в его душе. Ярость на шантажные намеки, на грязь, в которую его пытались затащить. Но он эту ярость никак не показал, он просто принял решение.
– Что вам нужно от меня? – спросил он, выдерживая тон.
– Помилуйте… я вовсе не предлагаю вам лечь в постель с этим содомитом или даже строить с ним дружеские отношения. Не желаете – ваше право. Я бы только просил вас посетить мероприятие, на которое вас позвали.
– А потом – донести?
Збаражский скривился.
– У вас удивительно острый язык, сударь.
– Я называю вещи своими именами. Только и всего.
– Сударь! Вы аристократ и служите Государю Императору. Вы помните слова клятвы, которую приносили на верность Императору? Ну, повторяйте за мной!
…о ущербе Его Величества интересам, о вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися…
– Я помню присягу! – с вызовом произнес Комаровский.
– Не вижу!
Збаражский внезапно сменил тон. Это называлось «маятником». Кто-то наивно считал, что маятник – это техника стрельбы, но в данном случае это была техника работы с агентурой, с подозреваемыми, с обвиняемыми. Качать из крайности в крайность.
– Сударь, я прекрасно понимаю ваши сомнения. И прекрасно понимаю, о чем прошу. Для любого нормального человека вашего возраста служба – это открытое противостояние силам зла, открытая борьба. Но есть еще и тайное зло – оно во много раз опаснее. Представьте, что было бы – если бы вы не остановили графиню Елену тогда под мостом, не удержали от гибельного шага. Представили?
Граф представил. Содрогнулся. Он всецело поддерживал смертную казнь для террористов, но не мог представить в петле Елену. А ведь это может случиться, если он не вытащит ее из гнилого болота!
– Представьте себе, что вы сражаетесь, а кто-то бьет вам кинжалом в спину. Представьте себе, что это будет такой вот растленный содомит, как Ковальчек. Представьте себе, сколько бед он может наделать, если мы его не остановим. Увы, в нашей стране не законы военного времени, мы не можем его просто взять – и расстрелять. Кто-то должен изобличить его, показать всем его гнилую содомитскую сущность. Кто-то должен спасти Елену и подобных ей – детей, по сути – от растления, которое готовят им ковальчеки, растления сексуального, политического, морального.
– Почему бы просто не арестовать его за содомию?
– Арестовать за содомию? И чего мы добьемся? Ну, высечем мы его – он просто станет героем дня, только и всего. Посидит и выйдет, пять лет – не срок. Может, он даже удовольствие получит от того, что его розгами хлещут, среди содомитов есть и такие. Завязанная на него сеть поймет, что она в опасности, и заляжет на дно. Вот и все, что будет.
– Елена не должна пострадать в любом случае.
– О Йезус-Мария, граф… – раздраженно проговорил Збаражский, – лично я не буду против, если вы хоть прямо сегодня возьмете ее за шкирку и так, за шкирку, притащите к ксендзу. Будет еще одна польская семья, а у меня будет меньше головной боли. Если вам так будет спокойнее – можете запереть ее в своем поместье.
– О Йезус-Мария, граф… – раздраженно проговорил Збаражский, – лично я не буду против, если вы хоть прямо сегодня возьмете ее за шкирку и так, за шкирку, притащите к ксендзу. Будет еще одна польская семья, а у меня будет меньше головной боли. Если вам так будет спокойнее – можете запереть ее в своем поместье.
– Это проще сказать, чем сделать, господин Збаражский… – расстроенно произнес граф Ежи, – это проще сказать, чем сделать…
12 июня 2002 г. Пограничная зона, граница Канады и САСШ
У каждого семейства должен быть дом. Не квартира, съемная или находящаяся в ипотеке, а именно дом. С участком, полностью в собственности и желательно принадлежащий этой семье уже как минимум два поколения. Чтобы в этом доме рождались и жили, старились и умирали. Чтобы в нем был большой стол, за которым могла бы собраться по праздникам вся семья, и чтобы было большое дерево, к которому можно подвесить качели. Те семьи, у кого нет такого дома, – это не семьи, они подобны деревьям без корней.
У семейства Мантино такой дом был. Пусть его купили не так уж давно, но теперь это был их дом, их родовое гнездо, переделанное под потребности их семьи их же собственными руками.
Чтобы не беспокоить мать, решили поговорить в машине, припаркованной на подъездной дорожке. Это был большой и тяжелый «Форд», фермерская модель, – на нем ездил отец. На дверях, обклеенных липкой пленкой, было название графства и надпись «Управление шерифа». Как только его отца не переизберут, можно будет просто отлепить пленку, и машина снова станет обычным пикапом.
Они открыли окна, чтобы дышать свежим воздухом, здесь он пах сосной, смолой, рекой и был просто целебным. Разместились так, чтобы смотреть в глаза друг другу. Сын и отец…
– Может, хватит?
– Что? – спросил шериф.
– Мама волнуется. Никак не уйдешь на покой. Пора уже, сколько лет в седле.
– Ты мне зубы не заговаривай. Я еще тебя обгоню, сейчас все слабые пошли, чуть что – и к врачу, а то и к психологу. У вас психолог есть в участке?
– А как же? По штатному расписанию положено.
– Положено… В наши годы по-другому было – зашел в бар, пропустил несколько стаканчиков, вот тебе и вся психотерапия. И все-таки – во что ты вляпался? Только честно?
– Да тут и честно не получается. Па, а можно, я тебе вопрос задам? Только ответь честно.
– Задавай.
– Вот представь себе. Ты вдруг узнаешь о том, что полицейский совершил преступление. Что ты будешь делать?
– А ты в этом уверен?
– В том, что коп совершил преступление? Нет. А как можно быть в этом уверенным до приговора суда?
Отец задумался.
– Но у тебя есть улики? Я имею в виду – ты не придумываешь?
– Я ни в чем не уверен. То, что у меня есть, можно истолковывать по-разному. Очень по-разному.
– Ты знаешь, что копы должны держаться друг за друга, решать проблемы, которые у них есть, самостоятельно.
– Знаю. А что, если это тяжкое преступление?
– Надеюсь, не совращение детей?
– Нет. Убийство.
Отец помолчал.
– Расскажи.
– Рассказать… Ты знаешь о том, что несколько дней назад погиб заместитель государственного секретаря САСШ?
Отец махнул рукой.
– Ты шутишь? Я знаю о том, что Вашингтон Нэшнлс[48] выиграли последний матч, причем с солидным перевесом. Я знаю, где в окрестностях можно поймать форель и где в сезон будет лучшая охота на оленя. Какое мне дело до Пу-Ба[49], который склеил ласты в Вашингтоне? Расскажи что-то поинтереснее.
– Это – интереснее некуда. Он склеил ласты на сто двадцать четвертой дороге, помнишь еще такую?
– Не он первый, не он последний. Это узкая и опасная дорога, особенно зимой. Ею часто пользуются те, кто хочет срезать путь, а те, кто хочет срезать путь, обычно торопятся и превышают скорость. Там же – не то место, которое позволяет гнать на девяноста милях в час. И что?
– Труп обнаружил коп. Детектив Мюллер, помнишь такого?
– Нет.
– И не должен. Он перевелся к нам с юга.
– Почему?
– Видимо, решил сменить климат. Это была не его зона ответственности, он не должен был там находиться – и тем не менее он там был. Он-то и обнаружил труп.
– Ехал мимо и…
– И увидел пролом в ограждении. Решил посмотреть.
Отец расхохотался.
– Сынок… Ты выглядишь уже достаточно взрослым, чтобы не купиться на эту туфту. Ехал и увидел. Когда ты там едешь – ты вцепляешься руками в руль, а глазами в дорогу. Решил посмотреть, надо же…
– Вот я и не купился. Я наведался в одну фирму – она занимается выписыванием квитанций за превышение скорости – и узнал, что детектив ехал не со стороны округа – а со стороны Вашингтона. И какого черта он поехал по сто двадцать четвертой дороге – совершенно непонятно. Ведь получается, что он развернулся и поехал назад, но не по Кастис Мемориал, а свернул на узкую и неудобную сто двадцать четвертую.
Старый шериф, бывший капитан полиции и детектив, немного помолчал, собираясь с мыслями.
– Как произошла авария? Пострадавший ехал в сторону Вашингтона?
– Да.
– И слева обнаружили следы от удара о другую машину. И решили, что это произошло при обгоне – просто парень увидел, что кто-то едет по встречной, и запаниковал.
– Да.
– И этот парень скрылся. И тот, кто ехал по встречке, тоже скрылся.
– Да. Откуда ты…
– Оттуда, что я без малого пятьдесят лет в этом деле. Вы ведете поиск?
– Да. Просматриваем камеры дорожного наблюдения на Кастис Мемориал, изъяли пленку с камеры видеонаблюдения с ближайшей заправки. Понимаешь, сейчас страховые компании требуют, чтобы на застрахованных объектах были видеокамеры, пусть дешевые, но…
– Забудь. Ты ничего не найдешь. Вы тянете пустышку.
– И как же оно было на самом деле?
– Очень просто. Мюллер ехал первым, за ним – твой Пу-Ба. Третьим ехал неизвестный. Третий начал обгонять, и в этот момент Мюллер затормозил. А третий – столкнул автомобиль второго под откос. После чего третий уехал, а Мюллер немного выждал и сообщил о дорожно-транспортном происшествии.
– Но на машине Мюллера нет следов столкновения!
– Их и не будет. Первый и третий – сработали на сто процентов. Когда перед тобой начинает тормозить машина – ты резко перекладываешь руль. Это и сделал Пу-Ба – он попытался уйти вправо, на встречную. Но там уже был третий, он нанес встречный удар своей машиной и столкнул машину Пу-Ба под откос. Достаточно точно ударить – в правое крыло, и у Пу-Ба не останется шансов. А замести следы достаточно просто. Камер там нет. На первой машине следов нет, третью машину либо сдали на металлолом, либо, что более вероятно, оставили в дурном районе с ключами в замке зажигания. Второе более вероятно, потому что, сдавая машину на металлолом, надо все-таки платить и расписываться, а угонщики решают такие проблемы анонимно. Вы никогда не найдете машину третьего.
– А если бы на машине Миллера остались следы? Как могли они быть уверены в том, что вторая машина не заденет бампером первую?
– Никак. Если бы это произошло, Мюллер просто уехал бы. Вот и все.
Лейтенант Мантино молча переваривал сказанное. Получалось еще хуже, чем он думал, – он думал, что Мюллер знал о том, что произошло, и знал о том, кто это был. А теперь, по словам отца, Мюллер сам мог принимать участие в убийстве. Если это всплывет наружу – детектив полиции убил заместителя государственного секретаря, – дело закончится отставкой министра юстиции. И лейтенант Мантино сделал ошибочный вывод, что причины слежки – в этом и кто-то просто пытается не допустить разрастания скандала и отставок в правительстве.
– Есть что-то еще? – отцовские глаза, строгие и проницательные, смотрели, казалось, прямо в душу. – Ты еще что-то хочешь мне сказать?
– Хочу. Этот скандал – он не заканчивается. Сегодня утром я проверил свой ящик в электронной почте. Там лежит письмо, подписанное заместителем министра юстиции. Мне предлагают новую работу.
– Где?
– Министерство безопасности Родины. Новая структура – борьба с терроризмом, анархизмом, угонами самолетов, активные действия против наркомафии и все такое. Как те парни, которых мы вынуждены были отпустить, только на гораздо более высоком уровне. И еще там есть письмо моего капитана. Ему уже известно о приглашении, и он поздравляет меня.
Оба мужчины, сидевшие в пикапе, знали, что это означает. Это прямой и недвусмысленный намек на то, что предложение следует принять.
– Сколько тебе собираются платить?
– Мне предлагают место в Нью-Йоркском офисе. Двадцать четыре тысячи пятьсот долларов в год[50], бесплатная медицинская страховка, включая стоматолога, бесплатное место на парковке[51]. Плюс надбавки за работу в опасных условиях.
– Сколько ты получаешь как лейтенант детективов?
– Двадцать две. Иногда бывают надбавки и премии, но наше начальство не слишком на них щедро.