Селяне тут же обратили на них все свое внимание.
— И что ж вы видели, пригожуньки? — хмыкнул пьянчуга.
Девицы наперебой стали рассказывать:
— Вчерась…
— Еще до купальского костра…
— Она к древнему капищу ходила!
— Что ведьмарка плясала!
— Кровь свою на камни проливала!
Люд в ужасе только и сумел, что разом ахнуть.
— Ну, что я говорила?! Неужто и теперича я впусте мелю? — бабка растянула в довольной улыбке свой местами беззубый рот.
— Чушь! — махнул рукой Вит.
— Доморадовна, хватит воду баламутить, — рассердился староста, уразумев неизбежность расправы над Милавой. Только бы девка сейчас в поле зрения не оказалась. Череда огляделся.
— Тебе ли ее защищать?! У тебя у самого вон беда со стороны черной силы пришла! Или я снова не права?
— О чем это она? — загудели селяне.
— О странной хваробе, что на Алеся напала. Вон, даже почтенный Рафал не ведает, как его лечить! Правда, дядька Рафал?
Старец сочувственно поглядел на старосту и вынужденно кивнул. Народ зароптал пуще прежнего.
— А что, ежели она эту хворобу наслала, чтобы всю деревню извести?! — ужаснулась баба в толпе.
— Ох, детки мои малые! — взвыла другая.
— Забить ее надобно! А лучше на костре спалить! — предложил пьянчуга и потряс кулаком.
Его тут же поддержал гул голосов. Протест старосты потонул во всеобщей жажде крови.
— А как же мы ее узнаем? — испугалась Домна, одна из немногих, чьи глаза не горели мстительностью.
— А узнавать и не придется, — радостно объявила Доморадовна и указала пальцем в сторону, — вон она идет.
Народ обернулся в указанном направлении. От леса шли две девицы. Одна — темноволосая, ладная, точно сочное яблочко. Другая — ликом смуглая, волосами светлая, тоненькая, как камышинка. Девиц и люд разделяли всего несколько локтей. Староста про себя ругнулся.
— Какая из них? — спросил пьянчуга.
— Та, у коей глаза чернее ночи да из косы сама тьма рождается! Приглядитесь, она ж прихрамывает! — оповестила Доморадовна.
— Хватай ведьмарку! — скомандовал пьянчуга — и люд кинулся навстречу девицам.
— А ну стойте! — заорал староста, но его рев увяз в воплях селян.
ГЛАВА 5 Пленница
— Бежим отсюда! — предложила Воста.
— Зачем? — не уразумела Милава, растерянно наблюдая за приближающимися селянами.
— Зачем?! Да они ж нас забить хотят! — взвизгнула смуглянка и потащила ворожею за рукав назад.
— Нет, не может такого быть, — замотала головой Милава, — это какая-то путаница. Не страшись, сейчас все прояснится.
Возможность сбежать упорхнула, точно соловей из клетки. В один миг молодиц взяли в кольцо. Кто-то лягнул Милаву по и без того ноющей ноге — от боли она стала оседать на землю, но упасть не поспела — селяне подхватили под мышки.
— За что? — спросила ворожея.
— А то не ведаешь! — гаркнул пьянчуга и со всей мочи рванул за темную косу — супротив воли из глаз ворожеи брызнули слезы. Кто-то посчитал, что этого мало, и нещадно ткнул в бок, досталось и голове, и щекам. Руки заломили за спину. Милава не сопротивлялась и надеялась, что всему виной какая-то разладица, что вот-вот появится староста и прикажет ее отпустить. Но пока девицу точно желали разорвать на части.
— Попалась, гадина! — заорал кто-то в ухо. Дорожный мешок покинул хозяйку, перекочевав в чужие ладони.
— Теперича тебе не скрыться! Не изводить тебе боле честной люд! За все ответишь! — поддержали другие.
— За что это вы ее?! — прорезал сумятицу громкий ледяной голос.
— А тебе-то что? А-а-а! Ведаю! Ты ее пособница! — заключил пьянчуга и уже потянулся схватить смуглянку, но с воем отпрянул — Вит с размаху рубанул ребром ладони ему по рукам:
— Не смей! Еще причастность первой не доказана, а ты уже другую винишь!
— Это мы еще поглядим! — злобно буркнул пьянчуга и побрел следом за людом.
Милаву чуть ли не волоком тащили к месту, где только недавно староста вещал с бочки.
— А ну, хватит!!! — что было силы заорал староста. — Отпустите девку!
Народ отступил, лишив Милаву изуверской поддержки, — девица осела на землю. Из носа текла кровь. Сарафан местами «украшали» дыры. На оголившемся плече наливался огромный синяк. Вит подскочил к обессилевшей девице и помог подняться. Ворожея повисла на сильной руке — казалось, ушибленная нога не выдержит и подвернется, как только хозяйка на нее встанет.
— Разве ей вынесли приговор?! — не сбавляя тона, рвал и метал Череда. — Разве он староста?! — Указал пальцем на пьянчугу. — Или она?! — Разозлившийся мужик кивнул в сторону выпучившейся Доморадовны. — Что за своеволие?!
— Ты, это, Череда… — промямлил пьянчуга, — поди, не князь. Старосту и переизбрать можно.
— Ах, вон оно что. — Сузил очи Череда. — Тогда прежде мне замену выберите, а уж опосля творите, как знаете!
— Погодь, Череда! — вмешался один из кожевенников. — Не надобно слушать дурня! Ты — староста. Никто супротив тебя ничего не имеет. Так ведь? — Мужик обвел взглядом люд.
Селяне в страхе замотали головами, отказываясь поддерживать решение зарвавшегося пьянчуги. Череда, он ведь не первое лето староста. Мудрый, умный. В самые трудные времена никого из селян без подмоги не оставлял.
— Вот и добре! — чуть тише, но не менее железным тоном сказал Череда. — Тогда, покуда я староста, мне и решать, кто в чем повинен, а кто нет.
— Неужто отпустишь ведьмарку? — В напускном ужасе округлила очи Доморадовна, сжимая петуха так, точно Милава его вот-вот в жабу обратит.
Народ зароптал. Старосту он, конечно, уважал и побаивался. Но и страх пред черными кознями внучки Кукобы не стихал. Череда, видать, это почуял.
— И это после всего, что она утворила? После того, как она на Алеся хворобу наслала?! То ли еще будет! — баламутила воду бабка.
— Сжечь ее! Забить каменьями! — загудела толпа.
— Я ничего худого не сделала, — слабым голосом воспротивилась Милава.
— Хватит! — рявкнул староста. — Никто никого убивать не станет!
Народ недовольно зашумел. Староста поднял руку, призывая к молчанию. Селяне нехотя повиновались.
— Пока ее вина не доказана! Вот придет в себя Цвет — послушаем, что он скажет. Тогда и решать станем. А покуда пусть только ее хоть пальцем кто тронет — самого накажу!
— Вот это дело! Справедливо! Правильно! — закивали селяне. Череда с облегчением выдохнул.
— Какое там?! Что, ежели сын кузнеца никогда прежним не станет? — продолжила сеять смуту Доморадовна.
— Это нам почтенный Рафал скажет, когда оглядит молодца. Покуда же не сметь девку чапать!
Люд возражать не стал. Даже пьянчуга не нашелся что сказать.
— И что ж? Пусть она так и гуляет по деревне? — не отступала Доморадовна. — А честному люду в хатах сидеть-трястись? Да ночь не поспеет наступить, как полдеревни помрет!
Народ снова зароптал. Староста махнул рукой:
— Нет, гулять она не станет.
— В яму ее! — заорал пьянчуга.
— В яму! — поддержали селяне.
— Не надобно, — пискнула Милава, умоляюще поглядев на старосту. Но Череда не воспротивился. — Как же так, люд добрый? За что вы меня в яму?
— За то, что ты — ведьмарка! — гаркнула Доморадовна.
— Нет, я не… — но тоненький протест потонул в пучине обвинений. Селяне кидались ими, точно каменьями.
— За то, что по твоему науськанью нечистики цельный обоз подрали! — рявкнул пьянчуга и, стиснув кулаки, пошел на Милаву. Вит угрожающе навис над «смельчаком», что только с девкой и мог сдюжить. Пьянчуга отступил, вытерев рукавом синеватый нос. Поди его пропитая сила не ровня налитой мощи крепкого младого мельника.
— За неведомую хворобу, что на Алеся наслала! — хором крикнули подружки.
— За бабку-ведьмарку! За кровавые подношения богам! За то, что село наше извести решила! За скисшие по вечере щи! За верного пса, что нынче на пороге подыхает!.. — страшные наговоры летели со всех сторон. Как водится, селяне смешали все в одну кучу. Своими же словами распаляли в себе незыблемую веру, что во всем повинна только Милава.
В какой-то миг ворожея уразумела, что не в силах больше различить отдельных обвинений. Крики переросли в сплошной гул. Она зажмурилась и попросила у богов сил выдержать все это. Тело саднило, голова разрывалась. Но больше всего Милаву страшило, что эта путаница не дозволит до Кукобы добраться и дар черный перенять. Вот тогда в селе взаправду начнут страшные дела твориться. Вот тогда тут наверняка Лихо Одноглазое с Моровой панной в разгул пойдут.
Из круговерти мыслей, что отделила ворожею от происходящего вокруг, ее выдернул и возвратил в явь окрик Вита:
— А ну назад! — одной рукой он поддерживал Милаву, другой же сжимал блестящий здоровенный охотничий нож. — Первому, кто сунется, не поздоровится!
Из круговерти мыслей, что отделила ворожею от происходящего вокруг, ее выдернул и возвратил в явь окрик Вита:
— А ну назад! — одной рукой он поддерживал Милаву, другой же сжимал блестящий здоровенный охотничий нож. — Первому, кто сунется, не поздоровится!
— Ты что ж это, своих соседей порешишь за пришлую ведьмарку? — зашипела Доморадовна, стиснув петуха с такой силой, что тот, сдавленно крикнув, безвольно обвис.
— Порешу! Не сомневайтесь!
— Вит! Спрячь нож! — скомандовал староста, испепеляя люд недобрым взглядом. — А вы все отступите назад на десять шагов!
— Да она никак его приворожила! Потому-то наш Вит и сдурел! — снова встряла Доморадовна.
— Еще одно слово — и я тебя разом с ней в яму посажу! — пригрозил бабке Череда.
— Меня? — ахнула Доморадовна, выцедив пару скупых слезинок. — Да за что ж такое неуважение к пожилой женщине?
— Худо, Череда! Почто добрую женщину обижаешь? — вступился за Доморадовну пьянчуга.
Народ зароптал. Староста поспешил прояснить свою позицию:
— Коли человек смуту сеет — будь то молодец иль человек преклонных лет, — ему один путь: держать за то ответ. Так что не серчай, Доморадовна, но ежели не угомонишься — угрозу в жизнь претворю.
— Староста верно говорит! Так издревле повелось, — поддержал Череду один из кожевенников.
— Неча раздор вносить да суду праведному очи затмевать! — закивал брат-близнец.
Доморадовна с самым разнесчастным видом напрасно поруганного человека отошла в сторону.
— Ну, а покуда все не прояснится — пущай Милава в яме посидит, — нехотя огласил решение староста. — Оттуда она никому худого учинить не сдюжит. Там и навес и клеть имеются.
— Дядька Череда, помилуй, — взмолилась ворожея.
— Вит, отведи, — велел староста, не без тяжкого вздоха пропуская просьбы девицы мимо ушей. Ублажившийся приговором люд успокоился, негромко переговариваясь о разумности старосты.
— Поглядите, она ж моего Хохлатого извела, — охнула Доморадовна, обнаружив, что петух боле не шевелится.
— Уймись! — цыкнула Домна. — Сама птицу задушила! Неча было его повсюду с собой таскать!
Вот тут из глаз бабки хлынул поток неподдельных слез. Она гладила любимца, просила его ожить, но все было напрасно. Правда, громче, чем вполголоса, Доморадовна выть не смела: отчасти из-за страха пред ямой, отчасти из-за ощутимо отдавленной вдовицей ступни.
— Как же так, дядька Череда? — пискнула Милава, уводимая Витом прочь от сборища. — Воста! Воста!
Но смуглянка лишь глядела на ворожею бесцветными глазами. Она и не помыслила вступиться.
— Не трусь, — шепнул Вит. — Староста не даст казнить тебя без причины.
Казнить? Милава только и сумела, что поглядеть на мельника с открытым ртом. Вот ведь, всего-навсего к бабке явилась — помочь в Навье перебраться да злые чары от деревни отвадить. А тут… Ворожея малодушно вспомнила о матери, о счастливом времени и мирной жизни в крохотной хатке промеж болот. Но тут же взяла себя в руки и отогнала прочь не к часу зародившиеся мысли. Мать всегда наставляла: люди завсегда в помощи нуждаются, даже когда сами не ведают, что творят страшное. И коль уж ей случилось тут оказаться, видать, сама богиня Макошь такую судьбу посчитала надобным спрясть. Эх, кабы сил только достало.
Ворожея больше ничего не сказала, позволив мельнику отвести себя к яме. Темница оказалась подле места сборища и мельницы, но далече от села. Сама яма оказалась сухой, даже высокий навес имелся — такой свет пустит, от дождя заслонит, но и небо с солнцем с глаз пленницы скроет — никак некогда колодцем была. Вит помог ворожее присесть, а затем оттащил крепкую клеть, что не дозволяла невольнику сбежать. Хотя куда там, из глубокой ямы… Разве что птахой иль мышью летучей обернуться. Видать, селяне мыслили, что Милава еще и не на то годна. Ворожея грустно усмехнулась — ведали б они, что для оного обращения ей иль бабкину силу перенять надобно, иль самой черным ремеслом овладеть.
— Что ж, полезай. Я тебе лестницу скинул.
Милава молча повиновалась. Яма оказалась довольно широкой — можно было спать, вытянув ноги, но навес заслонял лазурное небо да солнце красное, от этого сделалось тоскливо.
— Ты не серчай на дураков. Все будет добре. Подожди малость. Я сухого сена для подстилки принесу да снеди какой-нибудь раздобуду. Коли у тебя еще какие просьбы имеются, так ты не стыдись — сказывай. Все, что смогу, исполню.
Девица мысленно порадовалась, что среди селян хоть кто-то сумел человечьего обличья не утерять.
— А котомку мою принести сможешь?
Вит нахмурился, видать, слова подбирал:
— Я поспрошаю у Череды, но навряд ли.
— Ты дурного не мысли — мне бы из травок, что я на Купалье собрала, мазь сделать — ногу да ссадины излечить.
— Э-э-э, не думаю, что люд дозволит. Но я к тебе дядьку Рафала пришлю — он знахарь знатный. Вмиг тебя от недугов избавит.
Милава кивнула и села. Вит стал вытаскивать лестницу. Его виноватое лицо говорило само за себя — мол, коли бы он решал, девица бы теперича свободу обрела. Затем настал черед клети. Ворожея вздохнула и стала ждать. Эх, только поутру она такой добрый план сложила, и вот на тебе — все наперекосяк пошло. Нутро неприятно засвербело — возродились мысли о Кукобе. Эх, вот о чем надобно было Вита просить — пущай бы бабку известил, что не по своей воле Милава к ней не явилась. Ворожея даже вскочила, но больная нога подвернулась, заставив девицу осесть. Она потерла больное место, помолившись богам, чтоб мельник поскорей возвратился.
Из-за того, что навес не дозволял видеть, как светило перекатывается по небу, ворожея совсем потерялась во времени. То казалось, что молодец только-только покинул ее, то чудилось, что одинокое прозябание тянется целый день. Эх, никакой живности, только темные стены да запах сырой землицы. Милава тяжко вздохнула.
До поры до времени ей удавалось противиться худым думам, но скоро они уже грозились заполонить все нутро. И боле всего ворожею жалила мысль о Восте.
— Эй, девица! — окликнул кто-то сверху. Милава запрокинула голову. Сквозь железные прутья угадывался смуглый лик, украшенный морщинками и светлой длинной бородой. Лик принадлежал старику, что весь час держался в стороне от злой толпы. Видать, это и был тот самый дядька Рафал. — Я сейчас к тебе спущусь.
Скрипнула клеть, сползла лестница. Замаячило цветное платье. Вопреки достойному возрасту, старец двигался на редкость проворно и скоро очутился подле ворожеи.
— Здравствуй, девица. Ведаю, что Милавой тебя кличут. Ну, а меня Рафалом величают, — ворожея уже поднялась, дабы в ноги почтенному знахарю поклониться, но тот жестом удержал ее порыв. — Не надобно. Вот излечу твои недуги, тогда и станешь челом бить.
Дядька Рафал бережно положил свою суму на землю и попросил Милаву показать ушибы, что сильнее всего мучили. Девица вытянула лодыжку. Старик склонился ниже и внимательно осмотрел припухлость. В какой-то миг в черных глазах вспыхнула догадка:
— Не толпа виной этой ране. Аль какая беда с тобой ушедшим днем иль ночью приключилась?
— Ведаю, что сказать хочешь, дядька. Да только навет это. Ночью в лесу, Купальем озаренном, травы сбирала да за корягу зацепилась.
Старик кивнул, но всецелого доверия в его очах Милава так и не углядела. Рафал молча вытащил горшочек, развязал тесемку и снял лоскут.
— Шалвея? — догадалась Милава по сильному пряному аромату. — Видать, уже к вечеру о боли и думать запамятую.
— Откуда тебе ведомо? — недоверчиво покосился на девицу знахарь.
— Мамка моя в травах разбиралась. Умела через их силу самые страшные хвори отвести, — «Вот только со своей не сдюжила», — грустно подумала Милава. — Да и меня кой-чему обучила.
Старец стал втирать пахучую мазь в лодыжку девице с таким ликом, точно пытался на что-то решиться, размышляя о чем-то своем, дюже невеселом.
— А без больного определять недуг умеешь? — в очах лекаря замаячила надежда.
— Мне покуда не приходилось, — призналась ворожея, — но попробовать могу.
— А ну коли человека озноб бьет, тело горит, а из горла хрипы рвутся? — оживился Рафал.
«Проверяет» — подумала Милава.
— То нечистый в грудь забрался. Изгнать его помогает настой из бузины черной иль сало свиное с яблоками, лучше дичками. Зерновки овса с молоком также кстати придутся.
— Добре, — довольная улыбка расползлась по смуглому лику, уголки губ спрятались в седой бороде. — А ежели кость пополам пошла, что делать надобно?
— Прежде сложить обломки, затем обездвижить с помощью крепких палок. Ну а для скорого срастания хорошо настой из толченой скорлупы помогает.
Рафал снова порадовался сказанному девицей.
— Ну а коли человек в себя не приходит, недвижим, точно мертвый, а на теле да лике «красуется» россыпь язв да нарывов гнойных?