– Она уже около часа в таком состоянии! – сообщил бармен.
– И что она пила?
– Виски со льдом. – В его интонации так и слышалось невысказанное: «идиот!» Видимо, в окружении Германа Панкина все знали, что его жена предпочитает виски. – Выцедила почти целую бутылку. Но могло быть и хуже.
Напустив на себя скорбный вид, он вытащил из кармана прозрачную пластиковую трубочку с таблетками и бесцеремонно сунул мне в ладонь. Я оторопело посмотрел на непроизвольно пугающий предмет. В полутемном помещении мне было не прочесть названия лекарства.
– Что это? – спросил я.
– Фенобарбитал. Если бы я не приглядывал за ней, то… – Боб посмотрел на меня так многозначительно, что я понял: с ним придется расплатиться за проявленную бдительность. – Надо сказать, она вела себя весьма странно… Я никогда не видел ее такой.
– Вы ее хорошо знаете?
– А как же! Она часто бывает здесь с мужем. Ее папаша – владелец ресторана. – И, словно спохватившись, бармен уточнил: – Был владельцем. Теперь «Оскар» отошел ей.
Молодая женщина попыталась встать, но у нее ничего не получилось, и она снова рухнула на диванчик. Юбка ее задралась, обнажив стройные ноги. Я с неохотой оторвал от них взгляд. Странно говорить такое про пьяную женщину, но она была очень красива. И казалась абсолютно беззащитной. В мужчинах, когда они рядом с такими женщинами, просыпается дух рыцарства: им хочется взять их под свое покровительство, совершить безрассудство.
Бармен Боб пустился в дальнейшие рассуждения. Теперь тон его стал патетически-театральным.
– Видите ли, сначала я подумал, что она кого-то ждет: она выглядела совершенно нормально. А потом она принялась пить…
Слушая Боба вполуха, я пытался прикинуть, могла ли женщина уже до моего прихода получить известие о смерти мужа. Теоретически, конечно, могла. Но если она после этого сидит здесь и накачивается виски вместо того, чтобы бежать в морг и рыдать на груди у покойного, значит, вся эта история еще драматичнее, чем я предполагал. Может быть, желание покончить с этой драмой и заставило молодого и благополучного с виду человека броситься под мою машину?
Боб между тем продолжал:
– Естественно, я не мог не присматривать за госпожой Евой! Мало ли что… Приходилось, между прочим, то и дело оставлять стойку! А я – материально ответственное лицо!
Я догадался, что денег ему придется дать больше, чем собирался.
– Да… Так вот! Когда я пришел сюда в очередной раз, – не умолкал Боб, – госпожа Ева как раз достала из сумочки таблетки… Я хорошо знаю эту упаковку… ну… В виде такой тонкой трубочки… У нас одна официантка отравилась именно фенобарбиталом… У нее в автомобильной катастрофе погибли сразу и муж, и сын. Она сначала пыталась держаться, а потом взяла да и проглотила целую горсть и залила стаканом коньяка, а то и двумя… там… В служебном помещении… Я тогда нашел точно такую же трубочку. Потом говорили, что если эти таблетки смешать с алкоголем, то – привет! Летальный исход. Ну, там понятно: муж, сын… А зачем такое госпоже Еве, скажите на милость?
Парень так хотел угодить лицу, связанному с хозяйкой заведения, что выглядел очень комично. Несмотря на всю серьезность ситуации, я не смог удержаться от улыбки. Бармен, похоже, на это обиделся:
– Я вижу, вас это забавляет! А мне, между прочим, пришлось попотеть, чтобы вырвать у нее из рук эту чертову трубочку. Я подумал про себя: только не это, госпожа Ева! Только не в ресторане! Травитесь лучше дома, если уж вам приспичило, и… когда протрезвеете! Но вы… – Боб опять обращался ко мне, – даже представить себе не можете, сколько силы появляется у женщин в такой ситуации! Чтобы хоть как-то отвлечь ее внимание, мне пришлось налить ей еще виски. Тут уж я фенобарбитал-то у нее и отобрал… Ну что, вы заберете ее?
Я кивнул, достал кошелек, вытащил из него две первые попавшиеся купюры и сунул бармену. Похоже, Боб был вполне удовлетворен суммой, в которую была оценена его забота о госпоже Еве, потому что сразу предложил:
– Вы погодите… Я сейчас попрошу кое-кого присмотреть за моей стойкой и помогу вам ее вывести через служебный вход, – и тут же растворился в полумраке зала.
Я попытался своими силами поднять женщину с диванчика, сначала уговорами, а потом – потянув за руку. Она резко вырвала свою руку из моей и свернулась на сиденье калачиком, явно собираясь вздремнуть. К счастью, очень скоро вернулся Боб. У него, конечно, был богатый опыт общения с подвыпившими клиентами, поэтому он не стал тратить время на пустые разговоры. Он отодвинул ногой столик, нагнулся к женщине и, схватив за отвороты шубки, резко встряхнул. Она тут же открыла глаза.
– Госпожа Ева! – крикнул он ей в ухо. – Живенько встаем! Взгляните, за вами пришел друг…
Она с явным усилием все же смогла сосредоточить на мне свой взгляд. Госпожа Ева даже в таком растерзанном виде была очень хороша. Тяжелое опьянение не смогло лишить ее очарования. Она была из тех женщин, на которых невозможно не смотреть даже тогда, когда рядом находится собственная супруга. В ней чувствовалась порода. На ее лице почти не было косметики, только на одной щеке от губ к виску тянулась полоса бледно-розовой помады.
– Я хочу видеть моего мужа, – пробормотала она и снова рухнула бы на диванчик, если бы Боб не держал ее за талию.
– Ну же! Вам пора, госпожа Ева!
– Я ж-жду Г-германа!
– Но ваш муж уже давно дома, – сладко пропел бармен, подмигнув мне. – Вот и ваш друг скажет, что Герман дома и дожидается там свою женушку…
Ситуация напоминала сцену из дурно поставленного водевиля во второсортном кабаре. Вместо ответа я подхватил Еву с другой стороны, и мы с Бобом потащили ее к служебному выходу. Прижав голову к моей груди, женщина беспрестанно вздрагивала. Опытный в делах такого рода бармен не забыл прихватить и ее сумочку.
Довольно скоро мы втроем оказались на улице. Дождевая взвесь, которая сеялась на город весь день, окончательно сгустилась в туман. Свет фонарей тонул в этом тумане, силуэты прохожих были нечетки, расплывчаты. Дома сливались в единую, похожую на обрыв стену, через которую едва пробивался свет окон.
Нам пришлось завернуть за угол здания ресторана, чтобы можно было пройти к месту, где я припарковал машину. Продолжая одной рукой придерживать Еву, другой рукой я не без труда вытащил из кармана ключи, нажал на кнопку блокиратора сигнализации, на что автомобиль отозвался привычным звуком.
– Держите ее крепче, а я отворю дверь, – догадался бармен, отлепился от Евы, открыл переднюю дверь, бросив назад женскую сумочку, и выкрикнул: – Ух ты! Антиквариат! Это ж «Волга». Вы, наверно, коллекционер?
– Да, – я решил со всем соглашаться.
– Славная тачка. Много жрет?
– Много.
Я аккуратно усадил Еву на переднее сиденье, ее глаза тут же закрылись, голова склонилась набок. Точно так же лежала на бордюре тротуара разбитая голова ее мужа. Я с силой надавил на веки ладонями, чтобы прогнать это, уже измучившее меня до предела, видение.
– Простите, – опять начал Боб. – Вы, конечно, мне уже заплатили за… Ну… мы оба понимаем, за что… Но… вот тут еще есть счет за выпитое виски! Конечно, мадам Ева владелица ресторана, но существует отчетность… Разве потом что докажешь?
– Сколько? – спросил я и снова достал из кармана бумажник.
– Две восемьсот.
Я отдал ему три тысячи и сказал, что сдачу он может оставить себе. Интересно, как подобные заявления, учитывая размер сдачи, расцениваются барменами из кабаков типа «Оскара»: как верх остроумия клиента или как предложенный им тест – на профпригодность распорядителя бара, в смысле его выдержанности и вышколенности? Лицо Боба не давало никакой подсказки.
Очутившись за рулем машины наедине со столь шикарной и столь же пьяной женщиной, я опять усомнился в правильности своих действий. Я не знал, что мне делать. Отвезти ее домой – это понятно, а что дальше? Я не мог оставить ее там даже на попечение домработницы – та ведь ушла. Конечно, я был полным идиотом, решив сообщить о смерти Германа Панкина самолично. Если бы я не вмешался в работу полицейских, то сейчас наслаждался бы праздничной атмосферой у Караянов. Шумная возня детворы, свет, смех, виски «Бурбон», шампанское помогли бы мне забыть все случившееся… Теперь же я ясно видел всю нелепость происходящего. Часом раньше, пусть против своей воли, я послужил причиной смерти человека, а сейчас еду в машине-убийце с его женой! И по какому праву я вмешался в жизнь совершенно не знакомых мне людей? Только ли чувство вины заставило меня это сделать, или же чертик любопытства, живший во мне, подталкивал меня?
Из курса русской литературы я усвоил тот взгляд на жизнь, что твой характер – это твоя судьба, а успехи и неудачи – следствие твоих же достоинств и недостатков. Однако теперь я не был так в этом уверен. Конечно, я не считал себя безупречным человеком, но все-таки был хорошим мужем, верным другом, добросовестным работником. Я не был жестоким, не нарушал законов, никого не предавал. И все же… все же судьба вовлекла меня в мрачную драму, разыгравшуюся на многолюдном перекрестке и продолжавшуюся в этой машине. Скорее всего, характер и вектор судьбы не связаны прямой закономерностью. Случайность правит бал – бросишь ли игральные кости, откроешь ли карту. Следует, подобно игроку, полагаться лишь на удачу. Быть может, у меня характер игрока? Но как бы то ни было, сейчас получается, что я должен довести начатое до конца.
– Госпожа Панкина… Ева…
Я легонько встряхнул руку женщины, погладил мягкие шелковистые волосы. Женщина не ответила. Ее плечо скользнуло к двери, и она прижалась к ней в трогательной позе испуганного зверька, прячущегося в своей клетке.
Из-за тумана я опять потерял ориентир. Мне пришлось поколесить по узким улочкам, похожим одна на другую – те же редкие фонари и голые деревья. Наконец я выехал к ее дому. Ева по-прежнему находилась в забытьи. В таком состоянии любой мог отвезти ее куда угодно. Я неоднократно пытался заговорить с ней, но она только жалобно стонала. Мне пришлось потрудиться, чтобы вытащить ее из машины. Она собрала остаток сил и воли и вцепилась в сиденье. Я, стараясь разжать ее пальцы, раздраженно прошипел:
– Да идемте же!
Она простонала:
– Нет, не хочу! Не хочу!
Она была похожа на маленькую девочку.
– Посмотрите, мы уже у вашего дома! Вы узнаете ваш дом?
Тихо качнув головой, она взглянула на фасад. Затем последовал кивок согласия.
– Тогда пойдемте! – Я опять потянул ее за руку.
– Нет. Я пойду только тогда, когда Герман сюда придет. – Ева прицельно боднула меня в подбородок.
Проклятие! Навязавшуюся на мою голову дамочку надо было скорее доставить в квартиру. Чтобы переломить удвоенное алкоголем упрямство молодой женщины, я подло солгал, прошептав срывающимся голосом:
– Он наверняка ждет вас дома!
Это дошло до ее замутненного сознания. С трудом сфокусировавшись на мне, она неуверенно улыбнулась уголками губ и спросила:
– Вы так считаете?
– Давайте посмотрим! – выдохнул я.
На этот раз она покорилась. Я вытащил ее из машины и прислонил, как неустойчивый манекен, к дверце. Затем, с почти акробатической ловкостью изогнувшись, поднял с коврика упавшую сумочку. Сумочка была узкая и длинная, и я сунул ее в карман шубки женщины.
Она прикрыла лицо руками.
– Все кружится…
– Обопритесь на меня. Еще чуть-чуть, нам нужно только пересечь бульвар…
Я обхватил Еву за талию и почти приподнял, чтобы быстрее перейти дорогу. Я держал ее, как ребенка. Она пыталась вырваться, норовя пнуть меня, но ноги не слушались ее. Так мы добрались до подъезда. Навстречу нам из дверей вышла молодая пара: она – в вечернем платье, он – в смокинге. Они ошеломленно уставились на нас, но дверь придержали. Когда я затаскивал Еву в подъезд, молодой человек пошутил:
– Рановато начали праздновать!
Мне удалось завести мою подопечную в лифт, который, к счастью, оказался свободен. В лифте она сразу рухнула на диванчик. Пока я разбирался с кнопками, Ева сняла одну туфлю и вяло ткнула в меня мыском.
– Я сломала каблук, – прохныкала она.
Я не ответил.
– Да скажите же хоть что-нибудь! – настаивала Ева. – Посмотрите! Мой каблук… Я потеряла его…
Она разразилась бурными рыданиями, словно потеря этого чертова каблука была для нее катастрофой. Невозможно описать, как я был раздосадован тем, что она пьяна. Я спрашивал и спрашивал себя, как же мне объявить этой почти невменяемой женщине, что тело ее мужа лежит в морге при больнице на другом конце города.
Наклонившись, Ева безуспешно пыталась надеть свою туфлю. Когда лифт остановился, она, подавшись вперед, упала к моим ногам. Это могло бы показаться отвратительным или смешным, если бы в опьянении Евы не было чего-то бесконечно трогательного.
– Вот мы и приехали! – преувеличенно бодро прокомментировал я. Полагаю, бодрый тон нужен был мне самому: Ева слабо реагировала на слова, тем более, на интонации.
Я помог ей подняться, и она доковыляла до своей двери. Слабая надежда на то, что домработница могла вернуться и сейчас займется своей хозяйкой, все-таки придала мне сил, и я нажал на кнопку звонка с непроизвольным вздохом облегчения. Я почему-то себя уверил, что дверь тотчас откроется, но тишина, последовавшая за звонком, вконец обессилила меня, будто проткнули иглой воздушный шарик. Я снова позвонил, уже более настойчиво. Никто не отвечал. Ни единого звука не доносилось из квартиры. Я отчаянно старался удержать Еву в вертикальном положении, но она обвисала в моих руках, как кукла.
– Послушайте! – Я, как мне показалось, чувствительно ее встряхнул. – Куда могла уйти ваша домработница? Ей можно позвонить?
Она не ответила. Я вновь нажал на кнопку звонка, зная уже, что это бесполезно. Просто нужно было чем-то занять себя, пока я думал. Что делать с этой пьяной женщиной? Кому передать ее? В очередной раз я проклинал себя за то, что не завершил для себя эту проклятую историю – например, когда мы столкнулись перед лифтом с той красивой брюнеткой в темной шубке. И почему я не рассказал ей все! Уж она-то точно имела непосредственное отношение к чете Панкиных.
Я опять подумал о своих. Наверняка из-за того, что меня нет, у них у всех испортилось настроение.
Я усадил Еву на коврик под дверью, прислонив к косяку, а сам бросился вниз по лестнице, чтобы позвать на помощь консьержа. Другого выхода я не видел.
В холле первого этажа у меня буквально защемило сердце из-за очередной неудачи: окошко комнаты консьержа было темным, а на стекле белела записка: «Консьерж будет в 8:00 первого января». Тягостный кошмар сгущался. Так бывает, когда тебе снится сон, будто ты болен, мечешься в бреду, а когда просыпаешься, вместо того чтобы успокоиться, убеждаешься, что действительно болен, и наяву никак не выкарабкаться из ночного бреда. Впервые после несчастного случая я посмотрел на часы. Без десяти минут семь. Нелепо заканчивал я старый год!
Поднявшись наверх, я нашел Еву там, где оставил. В той же позе. Она не спала, но как бы пребывала в некой летаргии. Ее туфля со сломанным каблуком только подчеркивала всю несуразность картины. Из кармана норковой шубки торчала сумочка. У меня не было иного выхода, как вытащить ее и открыть. При этом я почувствовал, что краснею от стыда: впервые в жизни я проникал в святая святых любой женщины, а сидящая на полу незнакомка была не в состоянии этим возмутиться. Так, надо думать, действуют мелкие трусливые воришки.
Заглянув в сумочку, я сразу увидел фотографию Германа Панкина. Снимок был сделан, похоже, совсем недавно. На ней муж Евы был в строгом деловом костюме и с папкой под мышкой. Он казался моделью со страниц «Golden man» – элегантный, уверенный в себе, красивый мужчина. Что же заставило такого человека броситься под машину в предпраздничный вечер? Кроме фотографии в сумочке была косметика, деньги, какие-то квитанции и, наконец, связка ключей. Одним из них я и открыл входную дверь, торопясь поскорее затащить Еву в квартиру.
В холле я на ощупь нашел выключатель. От вспыхнувшего света веки Евы дрогнули. Она еще сильнее зажмурилась, а потом неожиданно резко открыла глаза. Затем безучастно, как только что прооперированный больной, приходящий в себя после наркоза, огляделась.
– Где Герман? – пробормотала она.
Я провел Еву в гостиную. Там было тепло и уютно. Коллекция маленьких флакончиков под мягким светом люстры заискрилась и засверкала. Ева, скинув на пол шубку, спотыкаясь, добрела до широкого дивана, обтянутого желтой тканью, обессиленно рухнула на сиденье и уткнулась лицом в одну из сине-желтых подушек, разбросанных на нем. Я поднял шубку, положил на кресло и подошел к Еве. Черное, на вид безумно дорогое платье плотно обтягивало ее восхитительное тело. Все в ней было прекрасно: линия спины, красивого рисунка бедра, тонкие предплечья, длинная шея с нежным пушком совсем светлых волос. И в этот момент я увидел всю сцену как бы со стороны: очаровательная женщина, лежащая на роскошных подушках, а на краешке дивана, точно лицеист, пришедший в гости к очень красивой подруге семьи, – неуклюжий, скованный, обливающийся холодным потом худосочный господин.
– Что же делать? – прошептал я.
Нас окружала полная тишина, я слышал только стук собственного сердца. Мне почему-то казалось, что я знаю эту женщину с очень давних пор. Я осторожно коснулся ее плеча. Она ничего не почувствовала, оставшись совершенно безучастной к моему прикосновению. На столе я заметил в оправе из черненого серебра еще одну фотографию ее мужа. На ней он был запечатлен в теннисной форме. Герман улыбался, и улыбка преобразила его лицо, сделав молодым, почти мальчишеским. Надпись, исполненная свободным и смелым почерком, пересекала белую рубашку: «Моей любимой красавице – от всего сердца». Не очень-то оригинально, но разве может быть оригинальным влюбленный мужчина?
– Ева! – позвал я.
Мой голос словно вывел ее из гипнотического состояния, и, повернувшись, она взглянула на меня. К лицу ее от того, что она лежала, уткнувшись в подушку, прилила кровь. Вглядевшись в меня, она страшно удивилась, потому что наконец осознала, что я незнаком ей.
– Кто вы? – спросила Ева.
– Меня зовут Игорь Вишневский, я журналист, – представился я. – Я должен поговорить с вами.
– Журналист? – Женщина выглядела обескураженной. – Вы пришли к Герману? Но его сейчас нет…