Я и с руководством ОРТ тогда встретился. Конечно, мы в формат канала не попадали, но как культурологическое явление, да еще и симпатичное Борису Абрамовичу, фактическому владельцу ОРТ, нас вполне могли по ТВ показать.
Попробовал законтачить и с матерым продюсером Юрием Айзеншписом. В России в первой половине 1990-х настолько стремительно все менялось, что при моих частых, продолжительных отъездах в Америку я не успевал оценивать происходящее. Возвращался всякий раз из Штатов с ощущением, что тут, на родине, за время моего отсутствия целая жизнь прошла. Кроме того, в те годы у меня еще не было продюсерского опыта. Я не понимал, какие механизмы задействовать для раскрутки группы, практически никого не знал в отечественном шоу-бизнесе. А уж как пиарить брэнд „еврейский хор“ в славянской стране, совсем представления не имел. Поэтому готов был принять любую помощь. Айзеншпис, с его возможностями, как мне кажется, мог повернуть нас в сторону клезмерской музыки или в стилистику сестер Берри. И это, наверное, хорошо бы пошло по телевизору, а значит, и по стране. Но он хотел, чтобы под такой проект я добыл ему у Березовского миллиона полтора долларов. Сомневаюсь, что Борис Абрамович выделил бы такую сумму Айзеншпису. К тому же внятного бизнес-плана, насколько я понял, у Юрия Шмильевича не было. Да и у „ЛогоВАЗа“ постепенно начинались какие-то сложности, Березовского уже волновали совсем другие вопросы. Вскоре его финансовой поддержки мы лишились. Еще какое-то время нам помогал главный компаньон Березовского — Бадри Патаркацишвили. Помню, однажды он подошел ко мне с нашим диском духовной музыки и попросил мой автограф. Сказал, что слушает эту музыку в машине, она его вдохновляет. Но потом и с ним контакты закончились».
Меж тем коллектив, ведомый Турецким, приблизился в 1995-м к своему пятилетию. Юбилей скромный, но, как «инфоповод», для устройства чего-нибудь эксклюзивного подходящий. Дату решили отметить большим сольником в Рахманиновском зале столичной консерватории. Его почтил своим присутствием Иосиф Кобзон. «Там мы и познакомились, — говорит Михаил. — Иосиф Давыдович подарил нам после концерта огромный букет. Сказал, что ему очень понравилось и даже пригласил хор на открытие ресторана „Максим“ с участием Пьера Кардена. На Кардена мы тоже произвели неизгладимое впечатление. Уже тогда у нас, в принципе, появился шанс сделаться востребованным элитарным корпоративным коллективом. Вообще, тот концерт в БЗК для меня сродни Рубикону. Им фактически завершился классический этап нашего творчества».
Чтобы в полной мере прочувствовать метаморфозы, произошедшие с хором в дальнейшем, рекомендую посмотреть видеоверсию того «консерваторского» выступления. Его отсняли для истории, и многие фрагменты фильма выложены на «ютюбе». Некоторых аксакалов нынешней «арт-группы» Турецкого в этом кино, возможно, родные мамы не сразу узнают. А те зрители, кто открыл для себя Кузнецова, Александрова, Тулинова, даже Турецкого, лишь в «нулевых», вообще удивятся не по-детски. Команда, приучившая сегодня своих поклонников к динамичным, стилистически емким, мюзик-холльным шоу, с подвижными, элегантными солистами, «живым» инструменталом, легким конферансом, красивыми декорациями, 17 лет назад стояла на сцене, почти не шелохнувшись, в однотипных лапсердаках, и проникновенно пела, с партитурами в руках, тот единственный, духовно-академический репертуар, которой считал музыкой Рудольф Баршай. Впрочем, какой заряд исполнительской удали накоплен у этих «гнесинцев» в «самом расцвете сил» легко угадывалось, когда они взбадривали и консерваторскую (читай — консервативную) аудиторию, например, еврейской темой «A glassele L'chaim». В артистизме солистов, во вмиг обретавшей иной кураж дирижерской манере Михаила, уже проступали очертания того «Хора Турецкого», что станет уникальным явлением отечественной эстрады. Но до всероссийского триумфа проекта оставалась еще минимум пятилетка. И начать ее коллективу пришлось с разделения на два состава и временной эмиграции одного из них. «Семеро смелых» во главе с Турецким, взяв с собой жен и детей, вновь полетели через океан. Теперь уже обустраиваться в Америке основательно.
Часть вторая
11 глава Миссия во Флориде
Чаще всего, в первой половине 1990-х, Турецкому сотоварищи доводилось выступать в Майами. «Там на нас „подсели“, — с удовольствием вспоминает Михаил. — Как-то на одном из наших концертов появилась обаятельная девушка, пианистка Марта Клионер. Сейчас она известный импресарио, привозящий в Штаты русских артистов, а в тот момент занималась репетиторством и хорошо ладила с местной еврейской общиной. Мы познакомились, и Марта привела меня в общинный центр „Temple Emmanu-El“. Фантастический храм, огромный, красивый. Я любовался людьми, которые туда приходили. Они никого не делили на своих и чужих, по национальному, религиозному или какому-то еще признаку. Там чувствовалась позитивная атмосфера, пригодная для созидания. Но не хватало чего-то централизующего, того, что привлекало бы в „Temple Emmanu-El“ еще большее число „прихожан“. Скажем, в центре исполнялась какая-то музыка, но на весьма посредственном уровне. Я намекнул Марте, что мог бы сделать так, что количество публики в этой синагоге довольно скоро увеличится вдвое, что из множества общинных центров во Флориде люди станут выбирать именно „Temple Emmanu-El“ и некоторые из них, помимо простого посещения храма, будут вкладывать средства в его поддержку и развитие.
Она в том же ключе пообщалась с главой общины Артуром Баром. Сказала ему: „Ты станешь знаменитым, если Турецкий с компанией начнут регулярно петь в твоем центре. Богослужений такого класса в американских синагогах еще не было. Это высокопрофессиональные музыканты. Они приедут сюда, и все изменится, они поднимут здесь музыкальную школу“. Бар поразмыслил и предложил нам сезонный контракт на 100 тысяч долларов: с сентября 1995-го по лето 1996-го».
Штатовский ангажемент показался Михаилу привлекательным. У хора уже «начались пробуксовки со средствами». Деньги от «ЛогоВАЗа» поступать перестали, а стабильной, коммерческой работы в России не было. «Что ждет нас дальше, мы не понимали, — поясняет Турецкий. — Поэтому контракт с „Temple Emmanu-El“ выглядел единственной реальной возможностью сохранять коллектив на плаву. При этом мне казалось, что предложенный нам гонорар не позволяет вывезти в США весь хор, к тому же в полном составе мы там будем не достаточно мобильны. Решил взять с собой семь человек: Владимира Аранзона, Мишу Кузнецова, Владика Васильковского, Валентина Суходольца, Леню Бара, Женю Кульмиса, Валентина Дубовского… Кто поедет, кто останется, определяли полюбовно. Не все ведь и хотели ехать. Кого-то в России удерживали серьезные „якоря“. Того же Дубовского пришлось „уламывать“, но он был важным звеном, аранжировщиком, и я знал, что он мне там потребуется. С ним мы заключили дикое соглашение, последний пункт которого звучал так: „В случае смерти исполнителя организатор поездки обязан за свой счет доставить тело усопшего на родину“. Я сказал ему: „О'кей. Если понадобится — доставлю“.
Фактически мы отправились в эмиграцию. Кто-то поехал с женой, кто-то с невестой, кантор Аранзон со всей семьей — супругой и двумя детьми. Я — со своей мамой и дочкой Наташей. На 100 тысяч долларов нам предстояло прожить год. В эту сумму входила и покупка авиабилетов, оплата виз. В общем, „на круг“ сумма отнюдь не огромная. 15 тысяч я отдал Аранзону, по 10 остальным участникам группы и примерно „тридцатник“ оставил себе».
В Майами «мобильная группа» Турецкого разместилась в съемных комнатах одного дома. Жилье Михаила называлось «Динамо» — в честь станции метро, возле которой находилась московская квартира его родителей. «Апартаменты» остальных музыкантов тоже именовались с ностальгической, географической привязкой. «Эмигранты» встраивались в образцовый американский быт, осваивали английский язык, расширяли сферу своей профессиональной деятельности и укрепляли «матчасть».
«Месяца через два после приезда в Майами мы купили приличные микрофоны, собственный пульт, — говорит Турецкий, — стали потихонечку вводить в наш репертуар музыкальные инструменты, записывать „минусовые“ оркестровые фонограммы. Делать немножко эстрадную программу, чтобы выступать на чьих-нибудь днях рождения. В синагоге мы исполняли все, что там было необходимо, но потом могли от кого-то из посетителей „Temple Emmanu-El“ или наших знакомых получить заказ на „частный“ концерт с другим репертуаром. В общем, начали создавать свое маленькое шоу, из которого впоследствии и выросла „арт-группа хор Турецкого“. На клавишах играли все наши солисты, на скрипке — Леня Бар, на гитаре — Валентин Дубовской. Раз в месяц, на несколько дней, я летал к российской части хора, чтобы выплатить им зарплату из тех сумм, что мы зарабатывали в Америке. Ребята, оставшиеся в Москве, продолжали репетировать и петь на службах в московской синагоге, но делали это фактически бесплатно».
Терять московскую часть коллектива Михаилу совсем не хотелось, отсюда те старания, которые он прикладывал, чтобы удержать оставшихся на родине солистов в своем проекте. Возглавлял ту группу Алекс Александров, доверие к которому Турецкий и после истории с «бруклинским письмом» не утратил. Алекс, считавший маэстро «вторым отцом», никаких сепаратных действий в отсутствии шефа не предпринимал. А вот опасавшийся скончаться на чужбине Дубовской, по возвращении домой, попытался с Турецким конкурировать. «Он затеял проект на подобии моего хора, — вспоминает Михаил. — Взял трех девочек, трех мальчиков и целый год в своей квартире с ними репетировал. Но ни во что это не развилось. Группа просуществовала совсем недолго и распалась. По иронии судьбы, Дубовской даже предлагал мне ознакомиться с их материалом, чтобы я, видимо, что-то полезное ему посоветовал. Чем он думал — не понимаю? Решил, что у меня есть связи, и я возьмусь этот проект как-то раскручивать. Смешно. Какой мне смысл?
Аналогичный случай произошел у меня с братьями Смирновыми. Они ушли в свое дело, а потом несколько раз пытались вернуться в хор, но я им объяснял: вы оставили нас, когда являлись одной из четырех ножек „стула“. Какое-то время его приходилось удерживать на трех. Вы украли пару идей и рассчитывали на самостоятельность. А теперь проситесь обратно, чтобы стать пятым колесом в телеге. Поздно».
Несмотря на утверждение Кульмиса, Турецкий не всегда «отходчив». И перечень людей, безвозвратно расставшихся с его «холдингом», периодически пополняется. Остаются те, кто приноравливается к контрастному характеру хормейстера, замечает разницу между его принципиальными чертами и эмоциональными всплесками. Даже Марина Ковалева, столь быстро установившая с Турецким доверительные отношения, не всегда понимала особенности его натуры. «В разгар нашей дружбы она предлагала помочь мне создать свой оркестр в Америке, — говорит Михаил. — Мол, у нее есть финансовые возможности и деловые контакты для реализации такой задачи. Но я отказывался, считая, что это будет вершина, завоеванная не мной. Потом Марина спрашивала: зачем ты купил старый „Понтиак-Бонневиль“ и перегнал его в Москву? Давай, мои партнеры с „Уралмаша“ пригонят тебе под окно новый „Мерседес“. Я отвечал: спасибо большое, но этот „Понтиак“ — мое достижение, а дареный „Мерседес“, как инородный золотой зуб во рту».
Бэла Семеновна и Наташа, приехавшие с Михаилом в Штаты, с активной Ковалевой тоже познакомились. «Мама не детализировала ситуацию, — разъясняет Турецкий, — но догадывалась, что какие-то особые отношения у меня с Мариной есть. И Наташа в свои 11 лет тоже все понимала, наверное, но никакой ревности не проявляла. Ковалева настолько трепетно к ней относилась, что делала ее своим союзником».
В похожем «союзническом» духе общалась с Наташей и теща Михаила, оставшаяся в России. «Она порой „подгружала“ внучку, настраивала ее определенным образом, опасаясь, что мы на родину не вернемся, — рассказывает Турецкий. — Я в данную тему не вмешивался. Чувствовал, что у Наташи с той бабушкой есть свой сговор, и искренней со мной она все равно не будет».
«Стоило ли вообще тащить с собой в Америку маму и ребенка?» — не раз спрашивал себя Михаил в минуты усталости и досады. «Не лучше ли было приехать сюда с симпатичной, стройной московской подругой и в свободные дни водить ее на пляж?» Бэла Семеновна, в принципе, «находила в США свой кайф», прогуливалась по океанскому побережью, вспоминала идиш, общаясь в ресторане с местным управляющим-евреем, но при этом переживала за мужа, который в свои 82 остался в Москве, в обществе своей младшей 77-летней сестры. Борис Борисович, правда, приезжал в Майами на четыре месяца, но ему «было не слишком комфортно». А Наташа училась в американской школе для обеспеченных семей. «Оплатить ее обучение мне помогли спонсоры, — поясняет Турецкий. — И я ощущал, что по статусу эта школа явно не для нас. Дочь малоизвестного молодого русского эмигранта попала в компанию детей богатых родителей. Поэтому школьный автобус всегда приезжал забирать ее утром первой, а обратно, вечером привозил последней. Согласно престижности. Отпрыскам богатеньких время в дороге сокращали максимально. Мне было жалко Наташу и морально тяжело. Я приходил в школу, начинал качать права. А в ответ слышал быструю английскую речь. Просил говорить помедленнее, но педагоги считали, что говорят нормально».
Сейчас Михаил Борисович ни о чем из сделанного тогда не сожалеет. Да, было непросто, как почти всем, кто осваивается в чужой стране без весомого капитала, но зато удалось проводить немало времени с дочерью в период ее взросления и «показать маме что-то еще в этом мире, кроме Советского Союза». И то, что «личную жизнь» в тех стесненных американских обстоятельствах Турецкому было налаживать сложно, ныне тоже неважно. Все, как говорится, к лучшему. Свою любовь в Штатах он в итоге нашел, только позже.
«А в тот момент я что-то „мутил“ по амурной части, но без серьезных чувств, — признается Михаил. — Познакомился, скажем, с итальянской певицей, у которой был свой журнал „Non solo pasta“. Мы попытались наладить романтические отношения, но закончились они довольно скоро. Потом я встречался с интересной 26-летней латиноамериканкой. Однако без личного автомобиля и квартиры, куда можно было ее пригласить, я смотрелся малоперспективно. Ходили с ней несколько раз в рестораны, но она видела, что я не опора для нее, а просто скромный музыкант. Дружить со мной можно, но не более того. Возможно, обаяния мужского мне не хватило. Но я как-то не очень грустил. Не надо забывать, что раз в месяц я летал в Москву, где меня ждала девушка, которую я не повез с собой в Штаты. Ждала она меня, впрочем, до определенного момента, пока я не подписал новый контракт. С собой я ее снова не взял и ничего конкретного не предложил. Она, видимо, поняла, что жениться я не хочу, и мы плавно расстались».
Турецкому и впрямь в ту пору было не до брачных уз. Он метался между двумя половинами своего коллектива, желая сохранить обе, и одновременно руководил в Майами детским хором, за что в «Temple Emmanu-El» ему были очень признательны. Контракт с Баром не ограничивал еврейскую труппу из России в праве подыскивать себе дополнительные гастрольные заработки, и летом 1996-го когорта Турецкого отправилась выступать в Лос-Анджелес, причем всем составом. Вторая часть хора прилетела из Москвы. «Именно тогда с нами пела Наташа, — с отеческой сентиментальностью вспоминает Михаил Борисович. — Она исполняла еврейскую песню, которую я потом услышал в концерте Барбры Стрейзанд. Наташе по наследству от матери перешел пронзительный голос. Американцы стоя аплодировали 12-летней девочке и скандировали „На-та-ша!“. А дочь ушла за кулисы и спросила: „Пап, я больше петь не буду?“ Отвечаю: „Не будешь“. И она сразу принялась жевать большой бутерброд…»
Несмотря на трогательность эпизода, Турецкий утверждает, что совсем не желал дочери карьеры профессиональной певицы, ибо «не верил в успех, поскольку престиж качественной музыки упал, все выжжено форматом „Русского радио“. Свою же артистическую судьбу Михаил сегодня считает уникальной. Но он целенаправленно шел к такому результату, а Наташа „не сильно рвалась к пению, она хотела стать юристом“.»
В том же 1996-м Турецкий с дочерью, мамой и своими солистами вернулся в Россию и вскоре получил новое предложение от американцев — на следующий сезон. «Мне казалось, что если я уеду еще на год, то в России точно потеряю все связи и ту часть коллектива, которая здесь останется, — считает Турецкий. — Поэтому я согласился подписать второй контракт, но так, чтобы находиться в США только в самые ответственные моменты, а большую часть времени проводить в России. Я поставил задачу: получить здесь для хора хоть какой-то официальный статус и свое помещение для репетиций».
«В Америку руководить частью группы отправился я, — рассказывает Евгений Тулинов. — А Миша остался на родине, и мы регулярно связывались с ним по телефону». Примечательно, что как раз после такой «рокировки» хору Турецкого стали поступать заманчивые заказы. Российский состав коллектива, кроме альтруистских богослужений, звали попеть за достойное вознаграждение на корпоративе «Русского нефтяного дома», других сырьевых компаний. «О величине гонораров я тогда сильно не переживал, — говорит Турецкий. — Мне казалось, что любое выступление такого толка для нас оправдано и нужно. И всегда оставался доволен. Мы пели на таких вечерах „Ты постой, постой, красавица моя…“ и другие народные песни, свободно превращаясь в а-ля цыганский, эстрадный хор».
12 глава Вперед за Кобзоном!
В самые «хлебные» годы противоречивых «девяностых», за пару лет до сокрушительного «дефолта» 1998-го, когда еще любые коммерческие начинания могли быстро стать прибыльными, у Михаила Турецкого все отчетливее проявлялись способности маркетолога и продюсера. Он действовал по наитию, но так, словно «варился в шоу-бизнесе» давно. Не сговорившись с Айзеншписом, почти утратив финансовые «комплименты» олигархов, не зная близко никого из влиятельных персонажей нашей «эстрадной тусовки» и высокопоставленных чиновников от культуры, Турецкий тем не менее уловил момент и цель для «тарана». Четко определил собственную стратегию и срок ее реализации. Если в ближайшие полтора года его хор не получит в России стабильного финансирования и официального статуса, он остается в США, чтобы продвигаться на тамошнем музыкальным рынке. «В мае 1997-го заканчивался наш второй контракт в Америке, — объясняет Турецкий, — и мне сказали за океаном, что готовы подписать со мной так называемое lifetime-соглашение, если я буду находиться в США постоянно».