Услышав приятную новость, Гиме немного воспрянул духом.
– Я переговорю с ней. Уверен, Грета будет тебе очень благодарна и согласится на предложенный гонорар. Ты не понимаешь, как это для нее важно! Сейчас же поеду и передам ей твое предложение.
– Но это пока еще не предложение, а только прокламация о намерениях, – остудил его энтузиазм Астрюк. – Впрочем, если ты обсудишь с ней эту идею и она согласится, то мне будет проще обсуждать вопрос с Корой.
Они пожали друг другу руки, и окрыленный Гиме полетел к своей приятельнице с добрыми вестями.
– Эмиль, – окликнул его старый антрепренер, когда гость уже перешагивал порог его кабинета. – Поговори с Гретой. Восточные танцы в ее исполнении уже не пользуются тем сумасшедшим спросом, что еще год назад. Если она сменит свое амплуа на что-нибудь более современное, то я постараюсь ей помочь. Если нет, то, боюсь, я буду бессилен. Это очень жесткий бизнес, и я всего лишь маленький винтик, а не бог. Я знаю, что нужно публике, но даже я не смогу заставить ее смотреть на тех, кто стал ей не интересен.
Гиме молча кивнул, закрывая за собой дверь. В приемной, ожидая вызова антрепренера, сидели две очаровательные малолетки, чьи туалеты и голодный блеск в глазах кричали о том, что девушки согласны на любую работу и за любой гонорар.
Хорошее настроение Гиме было потеряно безвозвратно. С тяжелым сердцем он отправился в Нейи-сюр-Сен.
Разумеется, первой реакцией Маргарет было возмущение.
– Что? – рявкнула она так, что в гостиной Анна чуть не уронила свечи, которые вставляла в стоящие по углам канделябры. – Я, известная всему цивилизованному миру исполнительница храмовых танцев, должна буду отплясывать канкан? Да ты сошел с ума вместе с мерзавцем Астрюком! Мне аплодировали Мадрид, Вена, Париж, Монте-Карло и куча других мест! У моих ног валялись коронованные особы, не говоря уже про министров, банкиров и прочую аристократическую мелюзгу, а вы хотите, чтобы я предала свое искусство! Я, величайшая девадаси, несущая культуру своей родины диким европейцам! Я…
И тут терпеливейший Гиме совершил то, от чего сам пришел в ужас. Набрав в легкие побольше воздуха он вдруг гаркнул на свою «богиню» и швырнул на пол стоящую на ломберном столике фарфоровую статуэтку, изображавшую пастушку с козочкой.
– Хватит нести чушь! Никакая ты не девадаси! Ты не Шахерезада, а я не Бахтияр. Можешь ты хоть раз прекратить изображать из себя яванскую принцессу? Ты не Сита, а Маргарета МакЛеод, ясно? И если не признаешь этот факт, то тебе скоро нечего будет жрать. Это тебе тоже понятно? Не желаю больше помогать человеку, который сам себе не хочет помочь. Хочешь быть страусом – пожалуйста, только тогда не обижайся, если у тебя из задницы повыдирают все перья!
Тут он осекся и, закрыв лицо руками, плюхнулся на небольшой диванчик, стоящий у стены между двумя окнами. В комнате воцарилась тишина. Потрясенная дикой сценой, Маргарета стояла, схватившись за край столика, словно боясь упасть, и во все глаза смотрела на мужчину, бывшего всегда образцом галантности и выдержки. Потом она оторвалась от стола и, сделав несколько тихих шагов, медленно опустилась на диван, рядом со своим другом. Разглядывая свои руки с наманикюренными ногтями, она тихо поинтересовалась, боясь услышать ответ.
– Что, мои дела так плохи?
Он кивнул, не отрывая от лица рук.
– Ты был у Астрюка?
Еще один кивок.
– И что сказал этот старый ворон?
– Что если ты не расширишь репертуар и не снизишь гонорары, то он ничем не сможет помочь, – глухо отозвался Гиме.
Она кивнула головой и задумалась. Дела действительно обстояли хуже некуда. Если смотреть правде в глаза, то даже продажа дома вряд ли решит все ее проблемы. Если не будет новых поступлений, то этих денег ненадолго хватит. А там бедность, воспоминания о которой являются к ней во снах ощущением голода и беззащитности. Астрюк, конечно, сукин сын, но дело свое знает, и если он так сказал, значит, все обстоит именно таким образом, и не признавать очевидного – самоубийство. Как и все голландцы, веками отвоевывавшими землю у моря, она была упряма и так же, как они обладала благоразумием. Приехав в Париж, Маргарета заметила, как изменился за время ее отсутствия город, в котором ощущалась легкая тревожность. Париж напоминал оленя, учуявшего слабый запах тигра. Вокруг все спокойно, тихонько шелестят листья, дует слабый ветерок, колыша сочную траву, светит солнце, но сердце начинает стучать быстрее, глаза скользят по кустам и деревьям в поисках полосатой шкуры. Со стороны рогатый красавец кажется застывшим изваянием, но достаточно хруста ветки, чтобы он сорвался и умчался прочь. Запереться в «золотом замке» было верхом глупости, но теперь уже ничего нельзя исправить и надо приспосабливаться к изменившимся обстоятельствам. Придется наступить на горло собственной песне.
Все эти мысли вспугнутым оленем пронеслись в ее голове, и Маргарета, повернувшись к своему другу, погладила его по голове, словно маленького ребенка.
– Да не отчаивайся так, Эмиль. Чего мы с тобой только не переживали, и это переживем. Надо этому старому пройдохе, чтобы я плясала на раскаленной сковороде – буду плясать, только куплю новые туфли.
Смущенный своей недавней выходкой, Гиме убрал руки от лица и улыбнулся.
– Дела обстоят не так ужасно. Габриэль не требует от тебя таких жертв. Но кое-что изменить все-таки придется.
– Ладно, дьявол с ним! Сделаю, что он просит. Ты лучше послушай, какая блестящая идея пришла мне в голову! Я хочу поставить балет на египетскую тему. Хочу станцевать египетскую царицу. Как ты на это смотришь?
– Ты же знаешь, что положительно. Разве я когда-нибудь тебя не поддержал? Ты всегда можешь на меня рассчитывать. Но что сказать Астрюку?
При упоминании имени своего антрепренера она отмахнулась от него, как от надоевшей мухи.
– Можешь сказать, что хочешь. Я тебе о серьезных вещах говорю, а ты пристаешь ко мне с какой-то ерундой!
Ну что тут сказать? Если человек не хочет видеть реальный мир, то сорвать с него розовые очки не представляется возможным. Гиме покорно склонил голову, в душе проклиная себя за бесхребетность. Когда-нибудь это нежелание доведет Маргарету до беды, и он ничего не сможет поделать. Остается только надеяться, что Господь будет к ней милостив.
Маргарета действительно стала на редкость послушной, и танцевала все, что от нее требовалось, от любимых восточных танцев в «Театре де ла Ренессанс» (Астрюк сдержал свое слово) до хабанеры в «Фоли Бержер». Можно было бы сказать, что ее дела обстояли неплохо, если бы не дягилевский балет, гастролирующий в Париже. Она давно мечтала поработать вместе с прославленными русскими артистами – Нижинским, Карсавиной и Шоллар, но, увы, альянс не состоялся. Слишком уж разностильным было их искусство.
Она с каким-то болезненным любопытством читала все отзывы о гастролях и то радовалась успехам коллег, то плакала и упрекала Астрюка в непрофессионализме. Ей просто не приходило в голову, что кто-то не захочет видеть ее в своей труппе и винила в сорванном контракте ни в чем не повинного антрепренера.
Только один раз она позволила себе порадоваться беде русских коллег, когда в Париже разразился скандал вокруг «Весны священной», поставленной Нижинским на музыку Стравинского.
Когда по городу поползли слухи, что гастролировавшие в Лондоне русские показали нечто, меньше всего напоминающее балет, она отнесла эти рецензии на счет особенностей островного менталитета. Тем не менее, как только дягилевский балет приехал в Париж, она приготовилась пересмотреть все спектакли. Особенно волновали ее «Трагедия Саломеи», в которой она мечтала танцевать сама, и, разумеется, скандальная «Весна священная».
Сидя в первом ряду партера между Гиме и Астрюком, она не могла дождаться, когда поднимется занавес. То, что произошло потом, не поддается описанию. Парижская публика, обожающая Фокина и Петипа, пришла в такой ужас от увиденного на сцене, что кинулась на выход, не дождавшись антракта.
Маргарета держалась до последнего, хотя в душе мечтала бежать оттуда как можно дальше. Первым не выдержал Астрюк.
– Прости, дорогая, но я вынужден тебя покинуть. Мои нервы и так последнее время пребывают в ужасном состоянии, и боюсь, что досидев до конца, я буду навсегда потерян для общества. Мне бы не хотелось закончить свои дни в сумасшедшем доме!
С эими словами он вскочил и, кивнув на прощание Гиме, примкнул к арьегарду убегающих с проклятиями зрителей.
Маргарета покосилась на верного Гиме, невозмутимо наблюдавшего за вакханалией, творившейся на сцене.
– А ты что скажешь, Эмиль? Мне бы не хотелось обижать русских артистов, хотя, конечно, месье Нижинский сильно упал в моих глазах.
Гиме, со спартанской стойкостью слушавший музыкальную какофонию Стравинского, философски пожал плечами.
– Как скажешь, Грета. Я уже стар и пора подумать о душе. Надеюсь, что Бог, по милости своей, отправит меня после смерти сразу в рай, потому что чистилище я прохожу в данный момент.
– Как скажешь, Грета. Я уже стар и пора подумать о душе. Надеюсь, что Бог, по милости своей, отправит меня после смерти сразу в рай, потому что чистилище я прохожу в данный момент.
Они все-таки досидели до конца балета, если это действо можно было назвать балетом, и с облегчением вышли из театра на улицу. Шумный Париж после Стравинского показался им окутанным тишиной. Если «Весна священная» – завтрашний день балета, то остается только поверить сумасшедшим прорицателям, кричащим, что конец света не за горами…
На следующий день Маргарета, удобно устроившись на диване, с удовольствием зачитывала вслух одну за другой разгромные статьи, посвященные вчерашней премьере. Рядом с ней сидел Астрюк, заехавший поговорить о делах. Понимая, что в Мата Хари говорит уязвленная гордость, он только кивал головой, соглашаясь с ее ядовитыми комментариями.
– Нет, ты послушай, – веселилась Маргарета. – «В вещах Нижинского есть крупные недостатки…» Так, дальше… А, вот, нашла! «Это – чрезвычайное однообразие приемов и настойчивая длительность в их применении; недостаточность художественной выдумки, несоразмерность отдельных частей произведения и скудость хореографических методов». А, каково?
– Видишь, все, что ни делается, все к лучшему, – решил воспользоваться случаем хитрый антрепренер. – А ты еще ругала меня за сорванный контракт! Вот бы и скакала сейчас по сцене с вывернутыми руками и ногами… Грета, у меня есть для тебя два неплохих предложения. Есть люди, которые тебя ждут и очень хотят у себя видеть. Послушай старого Габриэля Астрюка – занимайся тем, что у тебя хорошо получается, и не жалей о том, что заполучить не удалось. Ты веришь, что я хочу тебе только добра? Тогда соглашайся на мои предложения.
И он изложил свои планы относительно ближайшего будущего Мата Хари. В другое время Маргарета скорее всего вряд ли бы с ним согласилась, но сейчас, под впечатлением от увиденного накануне, она была настолько покладистой, что безропотно согласилась отправиться на край света в нищую тоскливую Сицилию, а оттуда – в Берлин.
А ведь еще несколько лет назад, вернувшаяся из холодной и крайне милитаризованной столицы Германии, рассорившаяся с любовником Маргарета громогласно заявила, что ни за что на свете не будет танцевать в этом городе. Теперь же она птицей помчалась в Палермо, а оттуда в Берлин, где подписала контракт на участие в постановке пьесы «Вор, укравший миллион» в театре «Метрополь». Условия были столь привлекательны, что она даже заказала новые туалеты, чтобы блистать на премьере.
Продолжая мечтать о египетском балете, несравненная Мата Хари до изнеможения трудилась на репетициях, поражая окружающих своим трудолюбием. Что ж поделать: надо же чем-то компенсировать уходящую молодость?
Игра в «кошки-мышки»
Берлин, лето 1914 года
Это был очень тяжелый год. Мир пребывал в состоянии крайней нервозности, точно игрок перед запуском рулетки. Воспользовавшись неразберихой, творящейся в Китае после падения маньчжурской династии Цин, Россия установила протекторат над огромным Урянхайским краем.
На другой стороне глобуса США упоенно выясняли отношения со своими южными соседями.
В июне сербский террорист Гаврило Принцип пристрелил в Сараеве Франца Фердинанда, эрцгерцога д’Эсте, ставшего наследником австро-венгерского престола после самоубийства кронпринца Рудольфа. Сам по себе не такой уж важный факт вызвал цепь событий, развивавшихся с головокружительной скоростью.
Австро-венгры получили отличный предлог накинуться на Сербию, которую поддержала Россия. Обрадовавшийся долгожданной возможности ввязаться в драку, Вильгельм II первого августа объявил войну России, на следующий день – Франции, а третьего – Бельгии. Перепуганная таким развитием событий Италия, хоть и была членом Тройственного союза, объявила о своем нейтралитете. Но это уже ничего не могло изменить. Четвертого августа Великобритания и Австралия объявили войну Германии. Шестого августа Австро-Венгрия объявила войну России. Началась Великая война, унесшая жизни двенадцати миллионов человек. Но тогда мало кто думал о последствиях. Кузен Вилли так успел «достать» своих кузенов Никки и Джорджи, что те были рады примерно его наказать. В свою очередь, Вилли, подталкиваемый своей милитаристской камарильей, мечтал о создании «Срединной Европы», включавшей бы, помимо Германии и Австро-Венгрии, Голландию, Швейцарию, Италию, Румынию, Болгарию и Скандинавию.
Меня срочно отозвали из Африки во Францию. В такой ситуации Конго могло подождать. Я вернулся в страну, напуганную первыми раскатами грома, и по своим каналам попытался узнать о судьбе Мата Хари. Оказалось, что она гастролировала в Германии. Конечно, это могло быть простым совпадением, что она отправилась туда незадолго до начала войны. А если ее отъезд был не случаен? На всякий случай я приказал своим агентам в Берлине, как и в прошлый раз, не терять ее из виду, и затаился как паук, ждущий свою жертву.
А Мата Хари делала все возможное, чтобы ее заподозрили в неблаговидных намерениях. Как я узнал уже после окончания войны, эта женщина уже тогда была красной дичью, на которую незадолго до начала войны была объявлена охота. Все началось в день ее приезда в Берлин.
В огромном кабинете шефа Военной разведки кайзеровской Германии всегда царила прохлада. Вот и сейчас, в жаркий майский день, здесь было даже холодно. Или это только казалось лейтенанту Второго Вестфальского полка Альфреду Киперту, стоявшему навытяжку перед светловолосым мужчиной, уютно устроившимся в массивном кожаном кресле за таким огромным столом, что на нем можно было играть в новомодный теннис? Хозяином кабинета был всесильный шеф разведуправления Вальтер Николаи. Откинувшись на спинку кресла, он внимательно изучал аристократичное лицо вытянувшегося перед ним офицера, не торопясь начинать разговор. Дождавшись, пока посетитель осознает, куда завел его рок, он наконец перестал гипнотизировать его колючим взглядом и лениво поинтересовался:
– Скажите, лейтенант, вы знакомы с французской танцовщицей Мата Хари?
– Так точно, – щелкнул каблуками Киперт, глядя поверх головы своего визави на огромный портрет кайзера, висевший за спиной хозяина кабинета. Глаза Вильгельма ясно говорили: «Вот ты и доигрался, голубчик! Сейчас мы тебе покажем, где раки зимуют!»
– Что вы можете о ней рассказать?
Киперт чуть заметно пожал плечами.
– Мы расстались с ней довольно давно. Уверен, что Маргарета сильно изменилась за прошедшее время. Когда мы с ней были вместе, это была красивая, волевая, талантливая, хоть и недалекая женщина, пользовавшаяся у мужчин сумасшедшей популярностью. Она танцевала восточные танцы и…
– Сумасшедшей популярностью… – эхом повторил за ним Николаи, думая о своем. Потом он еще раз внимательно посмотрел на ежившегося под его взглядом мужчину. – И вы, женатый офицер германской армии, позабыли про свой долг, связавшись с подданной враждебной нам Франции?
Лицо Киперта не только что побелело, но даже посерело.
– Никак нет! Долг перед Родиной и кайзером для меня священен. Кроме того, Мата Хари – подданная не Франции, а Голландии.
– Я говорю о другом долге… Но ваш ответ мне понравился. Скажите, Киперт, вы действительно готовы послужить Родине и кайзеру?
– Без раздумья отдам свою жизнь!
– Ну, это уже слишком. Верные и храбрые офицеры нужны Германии живыми… Да вы присаживайтесь, лейтенант.
Словно только что заметив, что Киперт давно стоит перед ним по стойке «смирно», он сделал гостеприимный жест в направлении стула, стоящего у его стола.
– Чай? Кофе?
У Киперта предательски запершило в горле. Откашлявшись, он пробормотал извинения и попросил:
– Кофе, если можно.
Николаи позвонил, и в дверях тут же появилась скромно одетая женщина лет пятидесяти, подобострастно посмотревшая на шефа.
– Магда, два кофе, пожалуйста. Вам с сахаром или молоком? – Вопрос относился к Киперту, который только помотал головой. – Значит, без сахара. Мне, как всегда, со сливками.
Дождавшись, когда за секретаршей закроется дверь, Николаи снова вернулся к теме разговора. Устало помассировав виски, он как бы между прочим поинтересовался:
– Лейтенант, а вы знаете, что Мата Хари сейчас в Берлине? У нее ангажемент в «Метрополе».
Киперт растерянно пожал плечами, всем своим видом показывая, что это событие не имеет к нему никакого отношения, и снова уставился на главного разведчика Германии преданными глазами дисциплинированного солдата.
Раздался стук, и в кабинет вошла секретарша, неся поднос с двумя чашечками кофе. Кроме того, на нем стоял молочник со сливками и вазочка с конфетами.
«И когда она успела?» – мелькнуло в голове у Киперта, не знавшего, что Николаи не выносил, когда его сотрудники медленно выполняли возложенные на них функции. Чтобы зазря не раздражать шефа, Магда постоянно держала кофейник на включенной горелке, что для экономной немки было сущим мучением.