Смит Уилбур Охотники за алмазами
Уилбур СМИТ
ОХОТНИКИ ЗА АЛМАЗАМИ
В Найроби вылет задержали на три часа, и, несмотря на четыре большие порции виски, он спал лишь урывками, пока межконтитентальный "Боинг" не сел в Хитроу. Джонни Ленс чувствовал себя так, будто в глаза ему насыпали пригоршню песка, и когда он проходил через таможню и иммиграционные службы, настроение у него было отвратительное.
В главном зале международного аэропорта его встретил агент компании "Ван дер Бил Дайамондз".
- Как полет, Джонни?
- Как в кошмаре, - ответил Джонни.
- Для вас прекрасная тренировка, - улыбнулся агент. В прошлом они не раз побывали вместе в переделках.
Джонни неохотно улыбнулся в ответ.
- Сняли мне комнату и машину?
- "Дорчестер" - и "ягуар". - Агент протянул ключи от машины. - И я зарезервировал два места первого класса на завтрашний девятичасовой рейс в Кейптаун. Билеты в отеле у регистратора.
- Молодец, - Джонни опустил ключи в карман своего кашемирового пальто, и они направились к выходу. - А где Трейси Ван дер Бил?
Агент пожал плечами.
- С тех пор, как я вам писал в последний раз, она исчезла из виду. Не знаю, где вам начать поиски.
- Замечательно, прямо замечательно, - с горечью сказал Джонни, когда они подошли к стоянке. - Начну с Бенедикта.
- Старик знает о Трейси?
Джонни покачал головой.
- Он болен. Я ему не говорил.
- Вот ваша машина. - Агент остановился у жемчужно-серого "ягуара". Выпьем вместе?
- Не сегодня, к сожалению. - Джонни сел за руль. - В другой раз.
- Ловлю на слове, - сказал агент и отошел.
К тому времени как Джонни во влажном сером смоге вечера пересек Хаммерсмитскую эстакаду, было уже почти темно, и он дважды запутывался в лабиринте Белгрейвии, пока не отыскал за Белгрейв-сквер нужное место и остановил "ягуар".
Квартира изменилась со времени его последнего посещения: она была отремонтирована и роскошно обставлена; у Джонни скривился рот. Наш мальчик Бенедикт, может быть, не очень усердно зарабатывает деньги, но уж в трате их он собаку съел.
В квартире горел свет, и Джонни несколько раз сильно ударил дверным молотком. Звук удара гулко разнесся по газону, и в последовавшей за этим тишине Джонни услышал шепот. Мимо окна быстро промелькнула тень.
Джонни ждал на холоде три минуты, потом отступил на газон.
- Бенедикт Ван дер Бил! - Закричал он. - Открывай! Считаю до десяти, а потом - выбью дверь!
Он перевел дыхание и снова закричал:
- Это Джонни Ленс, и ты знаешь - я говорю серьезно!
Почти тут же открылась дверь. Джонни прошел мимо, не глядя на человека, открывшего ее, и двинулся внутрь.
- Черт возьми, Ленс. Не ходи туда, - Бенедикт Ван дер Бил пошел за ним.
- А почему? - Джонни оглянулся. - Квартира принадлежит компании, а я главный управляющий.
И прежде чем Бенедикт смог ответить, Джонни оказался внутри.
Одна из девушек подобрала с пола одежду и, голая, побежала в ванную. Вторая полунатянула через голову халат, мрачно поглядывая на Джонни. Волосы у нее растрепались, и вокруг головы образовалось что-то вроде нимба.
- Отличная вечеринка, - сказал Джонни. Он взглянул на проектор, потом на экран на стене. - Фильмы и прочее...
- Ты что, легавый? - спросила девушка.
- Ты нахал, Джонни, - рядом стоял Бенедикт, затягивая пояс шелкового халата.
- Он легавый? - снова спросила девица.
- Нет, - успокоил ее Бенедикт. - Он работает у моего отца. - Это утверждение, казалось, придало ему уверенности, он выпрямился и одной рукой пригладил волосы. Голос его оставался спокойным и ровным. - В сущности, он папин мальчик на побегушках.
Джонни повернулся к нему, но обратился к девушке, не глядя на нее.
- Убирайся, крошка. Вслед за подружкой.
Она колебалась.
- Давай! - Голос Джонни щелкнул, как язык лесного пламени, и девушка ушла.
Двое мужчин стояли лицом друг к другу. Одного возраста - три десятка с небольшим, оба высокие, темноволосые, но в остальном абсолютно разные.
Джонни был широк в плечах, с узкими бедрами и плоским животом, кожа его блестела, будто обожженная солнцем пустыни. Четко выделялась тяжелая нижняя челюсть; глаза, казалось, всматривались в далекий горизонт. Говорил он с акцентом, проглатывая окончания слов и слегка гнусавя.
- Где Трейси? - спросил он.
Бенедикт приподнял одну бровь, выражая высокомерное недоумение. Кожа у него была бледно-оливковой, не тронутой солнцем: уже много месяцев он не бывал в Африке. Губы красные, будто нарисованные, а классические линии лица слегка расплылись. Под глазами - небольшие мешки, а выпуклость под халатом свидетельствовала, что он слишком много ест и пьет и слишком мало занимается спортом.
- Приятель, почему ты считаешь, будто я знаю, где моя сестра? Я уже несколько недель ее не видел.
Джонни отвернулся и подошел к картинам на дальней стене. Комната была увешана оригиналами работ известных южноафриканских художников: Алексиса Преллера, Ирмы Стерн и Третчикова - необычное смешение техники и стилей, но кто-то убедил Старика, что это хорошее вложение капитала.
Джонни снова повернулся к Бенедикту Ван дер Билу. Он изучал его, как только что изучал картины, сравнивая с тем стройным юным атлетом, которого знал несколько лет назад. В памяти всплыл образ: Бенедикт с грацией леопарда картинно бежит по полю, ловко поворачиваясь под высоко летящим мячом, аккутратно ловит его высоко над головой и опускает для ответного удара.
- Толстеешь, парень, - негромко сказал он, и щеки Бенедикта гневно вспыхнули.
- Убирайся отсюда! - выпалил он.
- Потерпи. Сначала расскажи мне о Трейси.
- Я тебе уже сказал: не знаю, где она. Распутничает где-нибудь в Челси.
Джонни чувствовал, как нарастает его гнев, но голос его оставался ровным.
- Где она берет деньги, Бенедикт?
- Не знаю... Старик...
Джонни оборвал его.
- Старик платит ей десять фунтов в неделю. А я слышал, что она тратит гораздо больше.
- Боже, Джонни. - Голос Бенедикта звучал примирительно. - Не знаю. Это не мое дело. Может, Кенни Хартфорд...
Снова Джонни нетерпеливо прервал:
- Кенни Хартфорд ничего не дает. Таково условие развода. Я хочу знать, кто субсидирует ее дорогу к забвению. Как насчет старшего брата?
- Меня? - Бенедикт возмутился. - Ты знаешь, мы не любим друг друга.
- Мне сказать по буквам? - спросил Джонни. - Ладно, слушай. Старик умирает, но силы пока еще не утратил. Если Трейси окончательно превратится в наркоманку, есть шанс, что наш мальчик Бенедикт вернет себе расположение отца. Тебе выгодно потратить несколько тысяч, чтобы отправить Трейси в ад. Отрезать ее от отца - и от его миллионов.
- Кто говорит о наркотиках? - вспыхнул Бенедикт.
- Я. - Джонни подошел к нему. - Мы с тобой не закончили одно маленькое дельце. Мне доставит массу удовольствия небольшая вивисекция вскрыть тебя и посмотреть, что там внутри.
Он несколько секунд смотрел Бенедикту в глаза, пока тот не отвел взгляд и не начал играть кисточками пояса.
- Где она, Бенедикт?
- Не знаю, черт тебя побери!
Джонни подошел к проектору и выбрал одну из бобин с пленкой. Отмотал несколько метров пленки и посмотрел на свет.
- Прекрасно! - сказал он, но линия его рта застыла в отвращении.
- Положи на место! - выпалил Бенедикт.
- Ты ведь знаешь, что Старик думает о таких вещах, Бенедикт?
Бенедикт неожиданно побледнел.
- Он тебе не поверит.
- Поверит. - Джонни швырнул бобину на стол и снова повернулся к Бенедикту. - Поверит, потому что я никогда не лгу ему.
Бенедикт заколебался, нервно вытер рот тыльной стороной ладони.
- Я ее две недели не видел. Она снимает квартиру в Челси. Старк-стрит. Номер 23. Приходила повидаться со мной.
- Зачем?
- Я ей дал взаймы несколько фунтов, - пробормотал Бенедикт.
- Несколько фунтов?
- Ну, несколько сотен. В конце концов она ведь моя сестра.
- Как мило с твоей стороны, - похвалил его Джонни. - Напиши адрес.
Бенедикт подошел к обтянутому кожей письменному столу и написал адрес на карточке. Вернувшись, протянул карточку Джонни.
- Ты считаешь себя большим и опасным, Ленс. - Говорил он негромко, но в голосе его звучала ярость. - Ладно, я тоже опасен - по-своему. Старик не будет жить вечно, Ленс. Когда он умрет, я тобой займусь.
- Ты меня чертовски испугал, - улыбнулся Джонни и пошел к своей машине.
На Слоан-сквер было сильное движение, и Джонни в своем "ягуаре" медленно приближался к Челси. Было время поразмышлять и вспомнить те времена, когда они жили втроем. Он, и Трейси, и Бенедикт.
Как зверьки, бегали они вместе по бесконечным пляжам, горам и выжженным солнцем равнинам Намакваленда - земли своего детства. Это было до того, как Старику повезло на реке Сленг. У них тогда даже на обувь денег не было, Трейси носила платья, сшитые из мучных мешков, и они втроем ежедневно ездили в школу верхом на одном пони, как ряд оборванных ласточек на изгороди.
Он вспомнил, как Старик уезжал часто и надолго, а для них это были длинные недели смеха и тайных игр. Они каждый вечер взбирались на деревья перед своим бараком с глинобитными стенами и смотрели на бесконечную землю, цвета мяса, пурпурную на закате, отыскивая облако пыли: это означало бы, что возвращается Старик.
Вспомнил он и почти болезненное оживление, которое поднималось, когда шумный грузовик "форд" с перевязанными проволокой крыльями оказывался во дворе, Старик выбирался из кабины, с пропотевшей шляпой на голове, покрытый пылью, заросший щетиной, и поднимал над головой визжащую Трейси. Затем он поворачивался к Бенедикту и, наконец, к Джонни. Всегда в таком порядке: Трейси, Бенедикт, Джонни.
Джонни никогда не думал, почему он не первый. Так было всегда. Трейси, Бенедикт, Джонни. Точно так же он никогда не думал, почему его фамилия Ленс, а не Ван дер Бил. И все это неожиданно обрвалось, яркий солнечный сон его детства рассеялся и исчез.
- Джонни, я не твой настоящий отец. Твои отец и мать умерли, когда ты был совсем мал. - Джонни недоверчиво смотрел на Старика. - Ты понимаешь, Джонни?
- Да, папа.
К его руке под столом, как маленький зверек, прикоснулась теплая ладошка Трейси. Он отвел руку.
- Лучше тебе больше не звать меня так, Джонни. - Он помнил, каким спокойным, равнодушным тоном сказал это Старик, разбивая хрупкий хрусталь его детства вдребезги. Начиналось одиночество.
Джонни бросил "ягуар" вперед и свернул на Кингз-роуд. Он удивился тому, что воспоминание причинило такую боль: время должно было бы смягчить ее.
Скоро начались и другие перемены. Неделю спустя старый "форд" неожиданно приехал из пустыни ночью, и они, сонные, вскочили с постелей под лай собак и смех Старика.
Старик разжег лампу "петромакс" и усадил их на кухне вокруг выскобленного соснового стола. Затем с видом фокусника положил на стол камень, похожий на большой обломок стекла.
Трое сонных детей серьезно и непонимающе смотрели на него. Резкий свет "петромакса" отразился от граней кристалла и вернулся к ним огненно-голубыми молниями.
- Двенадцать карат, - воскликнул Старик. - Бело-голубой, чистейшей воды, и их там должен быть целый воз.
После этого был ворох обновок и блестящие автомобили, переселение в Кейптаун, новая школа и большой дом на Винберг-Хилл - и постоянное соперничество. Соревнование заслужило одобрение Старика, но зато вызвало ненависть и ревность Бенедикта Ван дер Била. Не обладая волей и целеустремленностью Джонни, Бенедикт не мог соперничать с ним ни в классе, ни на спортивном поле. Он отставал от Джонни - и возненавидел его за это.
Старик ничего не замечал: он теперь редко бывал с ними. Они жили одни в большом доме с худой молчаливой женщиной, экономкой, и Старик появлялся редко и всегда ненадолго. Он постоянно казался усталым и озабоченным. Иногда он привозил им подарки из Лондона, Амстердама и Кимберли, но подарки мало что значили для них. Для них было бы лучше, если бы все было, как когда-то в пустыне.
В пустоте, оставленной Стариком, вражда и соперничество Джонни и Бенедикта выросли до такой степени, что Трейси должна была сделать выбор между ними. И она выбрала Джонни.
В своем одиночестве они цеплялись друг за друга.
Серьезная маленькая девочка и рослый долговязый мальчик построили собственную крепость для защиты от одиночества. Прекрасное безопасное место, где не было печали, - и Бенедикт туда не допускался.
Джонни свернул в сторону от движения по Олд-Черч-стрит и поехал к реке в Челси. Машину он вел автоматически, и воспоминания продолжали одолевать его.
Он пытался восстановить ощущение тепла и любви, окружавшее их в крепости, которую они выстроили с Трейси так давно, но тут же вспомнил ночь, когда все рухнуло.
Однажды ночью в старом доме на Винберг-Хилл Джонни проснулся от звуков плача. Босой, в пижаме, он пошел на эти горестные звуки. Он испугался, ему было четырнадцать лет, и ему было страшно в старом темном доме.
Трейси плакала, уткнувшись в подушку, и он наклонился к ней.
- Трейси! Что случилось? Почему ты плачешь?
Она вскочила, встала коленями на кровать и обняла его обеими руками за шею.
- Ох, Джонни. Мне снился сон, ужасный сон. Обними меня, пожалуйста. Не уходи, не оставляй меня. - В шепоте ее по-прежнему звучали слезы. Он лег с ней в постель и обнимал ее, пока она не уснула.
С тех пор он каждую ночь уходил к ней в комнату. Совершенно невинные детские отношения двенадцатилетней девочки и мальчика, который был ей братом, если не по крови, так по духу. Они обнимали друг друга, шептались, смеялись, пока оба не засыпали.
И вдруг их крепость взорвалась потоком яркого электрического света. В дверях спальни стоял Старик, а Бенедикт за ним приплясывал от возбуждения и торжествующе кричал:
- Я тебе говорил, папа! Я тебе говорил!
Старик дрожал от гнева, его седая грива торчала дыбом, как у рассерженного льва. Он вытащил Джонни из постели и оторвал цеплявшуюся Трейси.
- Маленькая шлюха! - взревел он, легко удерживая испуганного мальчика одной рукой и наклоняясь вперед, чтобы ударить дочь по лицу открытой ладонью. Оставив ее плачущей в постели, он вытащил Джонни в кабинет на первом этаже. Он швырнул его туда с такой яростью, что мальчик отлетел к столу.
Старик подошел к стене и выбрал со стойки легкую малаккскую трость. Подошел к Джонни и, взяв его за волосы, бросил лицом на стол.
Старик и раньше бил его, но так - никогда. Он обезумел от ярости, и часть его ударов падала мимо, часть - на спину Джонни.
Но для мальчика в его боли было почему-то очень важно не закричать. Он прикосул губу, ощутив во рту солоновато-медный вкус крови. Он не должен услышать, как я кричу! И он подавил вопль, чувствуя, как пижамные брюки тяжелеют от крови.
Его молчание только разжигало ярость Старика. Отбросив трость, он поставил мальчика на ноги и набросился на него с кулаками. Голова Джонни под тяжелыми ударами моталась из стороны в сторону, в глазах ослепительно сверкали молнии.
Но Джонни держался на ногах, вцепившись в край стола. Губы его были разбиты, лицо распухло и покрылось кровоподтеками, но он молча терпел, пока наконец Старик совершенно не вышел из себя. Он ударил Джонни кулаком прямо в лицо, и удивительное чувство облегчения охватило мальчика, боль ушла, и он погрузился во тьму.
Сначала Джонни услышал голоса. Незнакомый голос:
- ...как будто на него набросился дикий зверь. Я должен поставить в известность полицию.
Потом знакомый голос. Потребовалось немного времени, чтобы узнать его. Он попытался открыть глаза, но они не раскрывались, лицо казалось огромным и горячим. Он с трудом приоткрыл глаза и узнал Майкла Шапиро, секретаря Старика. Шапиро что-то негромко говорил второму человеку.
Пахло лекарствами, и на столе лежал открытый докторский чемоданчик.
- Послушайте, доктор. Я знаю, выглядит это ужасно, но, может, вы сначала поговорите с мальчиком, прежде чем вызывать полицию.
Они оба посмотрели на кровать.
- Он в сознании. - Доктор быстро подошел к нему. - Что случилось, Джонни? Расскажи нам, что случилось. Тот, кто это сделал, будет наказан, я тебе обещаю.
Это было неправильно. Никто не должен наказывать Старика.
Джонни попытался заговорить, но губы его распухли и не шевелились. Он попытался еще раз.
- Я упал, - сказал он. - Упал. Никто! Никто! Я упал.
Когда доктор ушел, Майкл Шапиро вернулся и наклонился к нему. Его еврейские глаза потемнели от жалости и еще чего-то, может быть, восхищения.
- Я заберу тебя к себе, Джонни. Все будет в порядке.
Две недели он провел под присмотром жены Майкла Шапиро Элен. Царапины заживали, синяки стали темно-желтыми, но нос его так и остался сломанным, с горбинкой на переносице. Он рассматривал свой новый нос в зеркале, и он ему понравился. Похоже на боксера, подумал Джонни, или на пирата. Однако прошло много месяцев, прежде чем спала опухоль и он смог прикасаться к носу.
- Послушай, Джонни, ты отправляешься в новую школу. Хороший пансионат в Грехемстауне. - Майкл Шапиро старался говорить оживленно и бодро. Грехемстаун находился в пятистах милях. - В каникулы будешь работать в Намакваленде; узнаешь все об алмазах и о том, как их добывают. Тебе ведь это понравится?
Джонни с минуту подумал, изучая лицо Шапиро и видя, что тому стыдно.
- Значит, домой я не вернусь? - Он имел в виду дом на Винберг-Хилл.
Майкл покачал головой.
- Когда я увижусь... - Джонни колебался, подбирая слова, - когда я снова с ними увижусь?
- Не знаю, Джонни, - честно ответил Майкл.
Как Майкл и пообещал, школа оказалась хорошей.
В первое же воскресенье после церковной службы он вместе с остальными мальчиками пошел в класс для обязательного написания писем. Остальные немедленно начали писать родителям. Джонни с несчастным видом сидел, пока к нему не подошел дежурный учитель.
- Ты не хочешь писать домой, Ленс? - мягко спросил он. - Я уверен, там будут рады получить твое письмо.