– Почему? – Кармонди тоже провожал взглядом уходящих динозавров.
– Мы же не французы какие-нибудь, чтобы питаться огромными лягушками.
Вот теперь майор обернулся к Харлоу. Возмущению на его лице позавидовала бы старая дева, получившая непристойное предложение от пьяного бродяги.
– И отказаться от такой добычи?!
С немецкой канлодки вползающую в залив бронированную тушу разглядывал почти весь экипаж. Причем если среди матросов преобладало удивление, отчасти разбавленное опасением – слишком уж грозно выглядел британец в сравнении с их кораблем, – то на мостике среди офицеров главной эмоцией являлось изумление.
– Я же говорил вам, что это «адмирал»! – обер-лейтенант Лотар фон Горен торжествующе взмахнул «Джейном». В этот момент щуплый офицер был очень похож на студента-первокурсника, зубами вырвавшего у экзаменатора высший бал. – Вот, смотрите!
– Приходится поверить, – вздохнул капитан. – И вам, и собственным глазам. Хотя, признаюсь, с большим трудом. Очень, знаете ли, трудно представить, как это оказалось здесь, а не у скупщика стального лома.
– Я слышал, что британцы вывели ряд кораблей из резерва, – заметил штурман «Ильтиса» лейтенант Хафнер, – чтобы восполнить потери от цунами.
– «Восполнять потери» этот горшок мог бы и на портсмутском рейде, – буркнул Нергер. – В крайнем случае в Сингапуре. Но здесь…
– Может, он случайно сюда попал, по ошибке? – неожиданно хихикнул фон Горен. – В конце концов, если один Разлом лег посреди Тихого океана, почему бы еще одному не пройти, скажем, точно по меридиану Гринвича?
Натужной шутке не улыбнулся никто из стоявших на мостике, да и сам артиллерист несколькими мгновениями позже осознал: если его предположение окажется правдой – это будет новость из разряда тех, которые лучше не получать никогда. Окажись, что за первым Разломом последовал второй… сколько их всего будет? Доколе неведомая рука будет нарезать планету на ломтики? На что станет похож мир, когда она наконец остановится?.. Если он вообще останется в целости, а не разлетится на части.
– Полагаю, этот корабль все же попал сюда обычным путем, – нарушил тишину штурман. – То есть, – тут же поправился он, – тем же, что и мы, – слово «обычный» тут вряд ли применимо. Вспомните появление Разлома и последовавшие за этим катаклизмы. Не думаю, что этот корабль, – Отто махнул перчаткой в сторону осторожно пробирающегося по проливу броненосца, – способен обогнать цунами. Скорее всего, это действительно экспедиция, аналогичная нашей.
– Но кто посылает в экспедицию броненосец? – изумился старший механик. – У него ведь расход угля, – с неподдельным возмущением, почти ужасом, добавил он, – впятеро больше нашего!
– Британцы! – Капитан «Ильтиса» произнес это насмешливо, хотя человеку, хорошо знающему Нергера, наверняка был бы слышен и отголосок зависти. – У короля угля много.
– Зато теперь этим новоявленным Кукам предстоит встать в очередь, – хихикнул фон Горен. – За нами и русскими. Наверняка это будет большим ударом для гордых сынов Альбиона – они-то не привыкли быть первыми с конца.
– Не привыкли, – подтвердил штурман. – К тому же… у них есть одно весьма подходящее к случаю выражение: последний по счету, но не по важности. А важности этим джентльменам не занимать – с их-то калибрами.
– В любом случае, – решительно произнес Нергер, – мы пришли сюда раньше их, и этот факт неоспорим. Особенно если майор Форбек поторопится с обустройством лагеря на суше.
…В отличие от капитана Нергера, майору Форбеку было не с кем устраивать совещания. Занятые сооружением лагеря матросы под командованием боцмана Штромма, – которые во главе с самим боцманом глазели на входящий в бухту корабль, – подходили для этого мало. Как и бродивший вокруг периметра – в сопровождении четырех моряков и со строжайшим приказом не удаляться более чем на пятьдесят метров – приват-доцент Беренс, который удостоил английский броненосец лишь мимолетного взгляда и вновь с головой ушел в изучение своих оживших окаменелостей. Впрочем, боцмана и доцента Форбек все же подозвал, но лишь после короткого раздумья и только затем, чтобы ознакомить с принятым решением.
– Мы сворачиваемся. Те палатки, что уже установили, бросаем здесь, а все остальное тащим дальше, за холмы.
– Герр майор, вы сказали «бросаем»? – Штромм явно не поверил услышанному.
– Да, именно так я и сказал. – подтвердил Форбек. – Оставляем их здесь.
– Но, герр майор… – Боцман, прослуживший на канонерке без малого пятнадцать лет, похоже, испытал шок – настолько сильный, что даже решился возразить офицеру. – Это же казенное имущество! А здесь кругом эти адские твари шныряют… и русские!
– Русский лагерь на другом берегу ручья, – отмахнулся от него майор. – И ваши палатки нужны им еще меньше, чем динозаврам. Давайте-давайте, действуйте – я хочу, чтобы мы убрались отсюда как можно быстрее. И вы тоже! – Последняя фраза относилась уже к приват-доценту.
– Но, – начал Беренс, – я не совсем понимаю. Вы же сами выбрали это место для лагеря!
– Совершенно верно, – кивнул майор. – Но в тот момент я не размышлял над тем, насколько хорошую мишень для корабельных пушек он будет представлять.
К чести приват-доцента, он хоть и не сразу, а после полуминутной задумчивости, самостоятельно, без подсказки догадался, для чьих пушек могут стать целью их палатки.
– Вы в самом деле считаете, – задушенным шепотом просипел он, – что англичане могут напасть на нас?
– Могут, – серьезно подтвердил Форбек. – Не скажу, что это произойдет обязательно… но если произойдет, я предпочту находиться вне досягаемости калибров этого чертового сундука из кладовки еще Ее покойного величества королевы Виктории.
– Но… мой бог, зачем им это?
– А вы не догадываетесь? Да вот за этим! – Майор вскинул руки, будто охватывая исполинский кратер. – Новая земля, огромный остров, а может, и целый континент, а эта прекрасная бухта – единственный приличный порт на несколько дней пути в обе стороны. Очень может быть, что на всем этом чертовом побережье нет другой столь же удобной бухты. И единственная помеха, которая сейчас мешает джентльменам под «Юнион Джеком» объявить все эти земли собственностью британской короны, – наш малыш «Ильтис»… да еще и русские, но на их лагерь и одного «чемодана» хватит.
– Однако… – растерянно пробормотал Беренс, – не могут же они, в самом деле…
– Англичане – и «не могут»? – рассмеялся Форбек. – Расскажите это датчанам, чей флот Нельсон утопил прямо посреди копенгагенской бухты. Или испанцам… вы ведь наверняка не знаете, как именно британцам достался Гибралтар? После неудавшегося штурма они потребовали у гарнизона крепости сдаться, угрожая в противном случае уничтожить всех жителей города… начиная с тех, кто укрылся в окрестных монастырях.
– Нет, конечно, я понимаю, что в прошлом происходили всякие… вещи. Но сейчас! Мы все-таки живем в двадцатом веке.
– Конкретно мы сейчас живем непонятно в каком веке, – сняв шлем, Форбек аккуратно промокнул платком вспотевший лоб. – Если теория вашего коллеги, доктора Хеске, и впрямь верна, – а все, что мы пока видели, говорит в ее пользу! – то мы сейчас в черт-те скольких миллионах лет от двадцатого века. Это во-первых. А во-вторых – разве в двадцатом веке у людей выросли нимбы над головами или хотя бы крылья?
– Значит, красная полоса вдоль крыла… – Дмитрий Мушкетов дописал строку, отставил непроливайку и только после этого позволил себе поднять голову. Ему очень неловко было пялить глаза на свою собеседницу, но пересилить себя до конца он никак не мог. С каждой новой беседой асванг Тала привлекала его все больше. Можно было даже сказать – привораживала.
«Асванг» означало «ведьма» – bruja, как говорил Поэртена, хотя, по мнению наслушавшегося самых диких баек геолога, правильнее было бы выражаться «ламия». К сожалению, кроме русских офицеров, никто на борту «Манджура» не был знаком с греческой мифологией. Даже довольно образованный для моряка Рэндольф. Асванг перекидывались в чудовищ по ночам, пожирали внутренности нерожденных детей и вообще служили для филиппинцев универсальным пугалом.
Геолог Мушкетов не верил в нечистую силу – ни в кобольдов, ни в горных духов, ни тем более в ламий. Но понять невежественных и суеверных азиатов, как ему казалось, мог. Тала и впрямь была очень странной.
Отчасти общение с нею подрывало мировоззренческие устои молодого ученого. Годы учебы в Горном институте сформировали в нем интеллигентское убеждение, будто образование отражает ум, и даже экспедиция по реке Лене, в которой он принимал участие студентом, лет пять тому назад, не столкнула его с людьми, которые могли бы это ложное мнение подорвать. Бесфамильная Тала стала для него живым, потрясающим примером того, как глубокий природный ум может сочетаться с ошеломляющим невежеством.
Рассудок филиппинки, жадный до всякого знания, впитывал все, до чего мог дотянуться, черпая сведения из подслушанных бесед, оговорок, обрывков. В отсутствие систематического образования усвоенное складывалось, как могло, в уже существующую картину мира: мира, где пароходы безо всякого труда сосуществовали с демонами, а формальная логика едва пробивалась из-под нагромождения нелепиц и суеверий. Результаты потрясали. В один момент Мушкетов едва не бросил затею расспросить Талу о повадках виденных ею доисторических существ, когда в процессе расспросов выяснилось, что слово «тикбаланг», которым филиппинцы называли гигантских травоядных ящеров, означало демона в виде человеко-коня. С длинными ногами, как наивно пояснила женщина.
– Но почему демона?! – не выдержал геолог.
– Если оно похоже на тикбаланг, – рассудительно ответила Тала, – и ведет себя как тикбаланг, оно и есть тикбаланг.
– Да, – не отставал Мушкетов, – но как можно знать, что зверь похож на демона, если ты демона никогда не видел?
Филиппинка пожала плечами: это вообще был ее любимый жест.
– Но я знаю, какой из себя тикбаланг. Это он и есть.
Идея «порочного круга» пока оставалась для нее недостижимой. Впрочем, Мушкетов не оставлял надежды: ему за день удалось втолковать Тале принцип исключенного третьего.
– Иногда нет полосы, – добавила филиппинка, будто очнувшись. – Одни есть, другие нет. – Она помолчала. – Разводят котлы.
Перед мысленным взором геолога предстала устрашающая картина огромных птиц – он так и не видел живьем загадочных птиц-бесов, и его воображению они представлялись чем-то вроде рукастых страусов – кидающих уголь в топку. Потом он сообразил, что хочет сказать Тала. В трюме «Манджура» заработали паровые машины.
Мушкетов уже собирался задать следующий вопрос, когда ему пришло в голову, что в решении капитана идти под парами есть что-то несуразное. Запасы угля в ямах невелики: их едва должно было хватить на то, чтобы пересечь на машинном ходу пояс бурь, протянувшийся вдоль Разлома. Если их приходится тратить до срока, рискуя отдаться на милость ветров в самый рискованный момент, значит, случилось нечто из ряда вон выходящее.
– Надо бы узнать почему, – проговорил он, поднимаясь на ноги.
Ему все еще было неловко, что расспрашивать филиппинку приходится в каюте, вдали от чужих глаз. Но отыскать на борту место удобное и в то же время не слишком уединенное, где можно побеседовать в пристойной обстановке, было невозможно. Не то чтобы молодого человека сковывали нормы приличия, но все же – что подумают люди?
– Я с тобой, – отозвалась Тала голосом, не терпящим возражений.
Мушкетов ничего не ответил.
Искать долго не пришлось: едва выбравшись на палубу, геолог едва не уткнулся носом в спину капитана, вполголоса распекавшего вахтенного офицера.
– …И чтобы впредь такого не повторялось! – Колчак стремительно обернулся: – Чего вы хотели, Дмитрий Иванович?
– Я вам не помешал, Александр Васильевич? – Геолог от волнения пригладил волосы. – Хотел спросить: отчего машины запущены?
– А вот об этом мы как раз с Александром Михайловичем спорили. – Капитан уголком губ указал на вахтенного. – Барометр падает.
Мушкетов машинально глянул в небо. Редкие облака почти сливались с сизой бездной над головами. Все время хотелось поежиться в ожидании дождя, будто вот-вот посыплются за шиворот мелкие холодные капли, хотя погода оставалась ясной.
– Это плохо? – спросил он, не вполне понимая, к чему клонит Колчак.
– Это очень странно, – ответил тот в своей обычной стремительной манере. – Все время, что мы находимся в Новом Свете, над океаном и Землей Толля стоял необычайно стойкий антициклон. Невзирая ни на какие изменения погоды. Казалось, что здесь нормальное атмосферное давление заметно выше, чем в Старом мире… но теперь оно уже опустилось практически до нормального: барометр показывает семьсот шестьдесят пять миллиметров. И продолжает падать.
Он перевел дыхание. Молодой геолог втянул соленый воздух, будто пытаясь запастись им, утекающим за горизонт, и ощутил, что впервые за много дней дышится прозрачно и легко. Словно из-за пазухи вынули камень.
– Будет буря, – вымолвил капитан, взглядом остановив пытавшегося заговорить вахтенного. – Будет такая буря, что черти утонут в небе. И я не рискну встретить ее у этих берегов. Нам придется или до ее прихода встать на якорь в бухте Зеркальной, или уходить в открытое море. И то и другое опасно… но все же не так рискованно, как пытаться идти на парусах в шторм вдоль здешних скал.
Мушкетов вспомнил насаженный на камни, разбитый бурями «Фальконет» и тут же живо представил себе «Манджур» в таком же беспомощном положении: у чужих, враждебных берегов, кишащих опасными тварями. Он обернулся к релингу: на горизонте сгущалась голубиная, сизая мгла, на глазах наливаясь опасной темнотой.
Филиппинка шумно принюхалась.
– Будет буря, – проговорила она по-английски. – Сильная.
Еще с полчаса канонерка, пачкая дымом небо, ползла вдоль угрюмого берега, мимо торчащих из воды черных скал. Потом резко отвернула, направляясь в открытое море. Очевидно, капитан потерял надежду добраться до Зеркальной до начала шторма.
Ветер, и без того слабый, стих, навалилась духота. Воздух, только что легкий и чистый, вдруг гипсом застыл в горле. Почти все паруса уже были зарифлены, стакселя обвисли. Даже мерное сердцебиение паровых машин казалось в этой давящей атмосфере натужным.
Окинув взглядом море, молодой геолог обратил внимание на то, что прежде не казалось ему странным. Насыщенная водорослями, морской ряской и планктоном вода совершенно не пенилась. С запада шла, набирая силу, безветренная мертвая зыбь, волны всплескивались накрест, сохраняя маслянистый блеск. Ребристое зеркало отражало стальную гладь небес, и казалось, что канонерка затерялась не в море, а среди чешуй мирового змея, величайшего из гигантских ящеров Нового мира, такого огромного, что весь океан не в силах был вместить его и сам поместился под неровной, спазматически подрагивающей шкурой.
Небо вздрогнуло. Темная занавесь, колыхавшаяся на горизонте, понеслась навстречу мучительно проламывающему водные гряды «Манджуру». Мушкетов вдруг осознал, что остался на палубе вдвоем с Талой. Филиппинка впилась в релинг с такой силой, что смуглые пальцы обрели цвет слоновой кости. Все затаило дыхание в ожидании шторма, и даже тучи замерли, цепляясь сизыми когтями за стеклянный потолок небес. Потом нос канонерки пробил темную стену, и штиль разбился тысячей осколков ветра.
Буря ударила по кораблю с такой силой, что стон металла перекрыл даже ее сокрушительный вопль. Воздух смешался с водой, накрыв ученого пластом непроглядной иззелена-белой пены. Геолог проклял себя, что вовремя не спустился в каюту, но было поздно – первым же шквалом его промочило до костей, а шторм только усиливался. Ветер сбивал с ног, пытаясь выворотить стоящих на палубе за борт. В вышине, на реях, что-то трепетало со струнным звоном и лопалось под сухой грохот коротких, как морзянка, молний.
Мушкетов попытался сделать шаг – и не смог. Руки приковала к релингу мучительная судорога, ноги не сходили с места. Он мог только смотреть в немом ошеломлении, как вокруг бушует стихия. Сине-белые разряды разбивали бурю на кадры, точно синематографическую ленту. Валы вздымались вокруг, обрушиваясь на палубу, окатывая ученого с головы до ног. Отдаленный уголок сознания молодого ученого не переставал изумляться тому, что ни его, ни филиппинку еще не смыло. А расчетливая, холодная рептилия, угнездившаяся в стволе мозга, непрерывно взвешивала шансы внезапно ставшего крошечным и хрупким корабля выжить в страшном тайфуне и находила их почти невесомыми.
…С берега британский корабль смотрелся впечатляюще. «Как двухголовый слон, – подумал Обручев, – чтобы не сказать хуже». Исполинские орудийные стволы, торчавшие из башен, наводили на мысли почти непристойные. Рядом с броненосцем немецкая канонерка разом показалась маленькой.
– Экий урод, – проворчал геолог себе под нос. – Федор, меня глаза подводят – там у него флаги сигнальные вывешены?
– Точно так, вашбродь, – подтвердил матрос. – Только отсюда не разобрать… хотя…
Обручев оборвал его взмахом руки.
– Лейтенант, – перешел геолог на немецкий, – не подскажете, что сигналит этот британец?
Германский моряк поднял к глазам бинокль.
– …Имею срочное сообщение… – проговорил он, вглядываясь. – …Остановиться и ждать моего сигнала… нуждаюсь в помощи. Вот ведь наглецы!
Обручев воздержался от упоминания о том, что первый сигнал с «Ильтиса» выглядел почти так же. Но только немецкая канонерка не нуждалась в помощи.
– Идемте, господа, – произнес он. – Нам еще долго ковылять вдоль берега… Холера бы взяла здешний стланик, из-за него невозможно выбраться из лагеря. Может, стоило бы перенести его… позже…