Как закончил Вяйнемёйнен заклинание, так поднялся из вод богатырь-невеличка, встал на волны и спросил рыбаков:
— Нужен ли вам помощник, чтобы колотилом гнал в невод рыбу?
— Нужен нам такой, — ответил вещий старец.
Срубил малютка-богатырь на берегу высокую сосну, приделал к ней цепями скалу и вновь спросил рыбаков:
— Со всей силы гнать рыбу, со всего мне плеча работать или соблюсти меру?
— Соблюдешь меру, так и того довольно будет, — ответил мудрый Вяйнемёйнен.
Начал богатырь-невеличка свою работу и нагнал к неводу большие стаи рыбы, а как стали Вяйнемёйнен с Ильмариненом тащить наверх сети, то канул помощник в воду, и даже круги не пошли по глади. Вытянув невод, вытрясли герои добычу в лодку и увидели, что на этот раз поймана рыба, ради которой вязалась льняная сеть.
Направил Вяйнемёйнен лодку к берегу, там вывалил у пристани улов наземь и достал из груды разных рыб щуку, которая одна только и была ему нужна.
Подумал было мудрый старец, стоит ли доставать огонь из щуки без железных рукавиц, без медных варежек, но решился пластать рыбу как есть. Посеребренным ножом с черенком в позолоте разрезал рунопевец тело щуки и вынул из ее утробы пеструшку. У той пеструшки в брюхе нашел он гладкого сига, а разрезав его, в тонкой сиговой кишке на третьем сгибе увидел красно-синий клубок. Вскрыл Вяйнемёйнен клубок и вынул из него на лезвие огненную искру, что прошла через девять небес, прежде чем упала на землю. Призадумался мудрый старец: как теперь доставить искру к темным избам, к жилищам с холодными очагами? — а злая искра вдруг соскользнула с ножа, опалила Вяйнемёйнену седую бороду и принялась безжалостно жечь огнем Ильмаринена. Спасло лишь то кузнеца, что знаком он был с норовом огня и знал заговоры от ожогов. Призвал Ильмаринен деву Лапландии, в лед и иней обутую, в замороженной одежде, с котелком, полным инея, и ледяною в нем ложкой, чтобы окропила она ему ожоги холодной водой и набросала льдинок на те места, где коснулся его огонь. Призвал он сына Похьолы, в снег одетого, чтобы набрал он в холодном краю, где реки инея и озера льда, где застыл морозный воздух, где скачут снежные зайцы и ходят по диким вершинам ледяные медведи, полные сани снега со льдом, привез их и заморозил опаленную пламенем кожу. Таким колдовством отнял Ильмаринен у огня силу и исцелился от страшных ожогов.
А искра тем временем поспешила прочь: обожгла можжевельник, опалила прибрежье Алуэ, поднялась на ели и сожгла огнем лес. Побежав дальше, вскоре так разбушевалось пламя, что пожгло пол-Похьолы, опалило пределы Саво и границы Карьялы. Видя злое беспутство огня, отправился поспешно старый Вяйнемёйнен за ним, чтобы усмирить его буйный нрав, — пройдя по следу пламени, миновал вещий песнопевец сгоревший лес и вскоре отыскал искру в ольховом дупле у изгиба гнилого пня.
— Ты, огонь, светящее творенье Укко! — сказал искре Вяйнемёйнен. — Напрасно убегаешь ты от людей! Вернись в домашние очаги — там будешь ты днем ликовать на березовых поленьях, а ночью отдыхать, накрывшись жаркими угольями.
Теми словами уговорил искру песнопевец и, посадив ее на трут, вместе с берестой и сухими древесными щепками, положил в медный котел. В котле этом принес Вяйнемёйнен огонь в темные жилища Калевалы, и вновь запылали в домах очаги, вновь обрело племя Калевы тепло печей и свет лучин.
45. Солнце и луна возвращаются на небо
Стараниями вещего старца вернулся огонь в дома Калевалы, но по-прежнему не всходило на небе солнце и не серебрился над землею месяц — за крепкими засовами и тяжелыми замками держала их в глубине железной горы хозяйка Похьолы. Без небесных светил начал студить мороз посевы и напали болезни на скот, без них позабыли песни птицы и затосковали люди: знала щука свой темный омут, знал орел птичьи пути, ветер знал, куда держит путь челн, — но никто не ведал, пришло ли нынче серое утро или укутал землю мглою вечер.
Задумались люди: как быть им без месяца, как выжить на холодной земле без солнца? — и отправились с тяжкой заботой к кузнецу Ильмаринену. В доме искусного мастера попросили они хозяина выковать им новый месяц и изготовить круглое солнце, ибо плохо приходится на свете детям Калевы без благородных небесных светил. Вняв просьбе, пошел Ильмаринен в кузню к горнилу, развел огонь в древесных углях и, заготовив серебра и злата, принялся ковать новый месяц и новое солнце.
В своем доме услышал Вяйнемёйнен звон кузнечного молота и решил разузнать: что затеял великий мастер? Подойдя к дверям кузницы, спросил Ильмаринена песнопевец:
— Что куешь ты на этот раз? Над чем трудится твой искусный молот?
— Гну я серебряный месяц и кую золотое солнце, — ответил Ильмаринен. — Хочу повесить их в небе над Калевалой.
— Напрасный вершишь ты труд! — сказал мудрый старец. — Никогда не станет серебро месяцем, и никогда земное золото не засияет на небе вместо солнца!
Но продолжал упорно работу Ильмаринен и вскоре изготовил новые светила. Изрядно потрудясь, повесил кузнец на сосну серебряный месяц, а на вершину ели — золотое солнце, отер пот с лица, но не хочет сиять серебро и не светит золото — темны остались земные просторы и небесные пажити.
Тогда Вяйнемёйнен, видя людскую печаль, решил ворожбой узнать, где укрыто солнце и куда исчез месяц. Стал гадать вещий старец на ольховых лучинках, и открылась через них Вяйнемёйнену правда — так узнал он, что заперты светила в Похьоле, в груди железного утеса. Решил песнопевец не медля отправиться в угрюмую Сариолу, а то иначе, своей волей, никогда не отпустит Лоухи из заточения ни луну, ни благодатное солнце.
Снарядившись в путь, поспешно отбыл Вяйнемёйнен в холодные земли Похьолы и вскоре достиг переправы, за которой простирались стылые скалы и долины Сариолы. Крикнул старец на соседний берег, чтобы подали ему лодку и перевезли через реку, но не услышал никто его крика.
Тогда набрал Вяйнемёйнен валежника, сложил его в большую кучу и зажег на берегу костер, от которого пламя взлетело выше елей и к небу поднялся сизый дым. Тот дым от сухих еловых веток увидела злая Лоухи и велела сыну Похьолы сходить к переправе у речного устья и разведать, в чем там дело.
— Погляди, что за пламя пылает у реки, — сказала хозяйка Похьолы. — Для военных костров оно маловато, а для рыбацких — слишком велико.
Вышел сын Похьолы из избы к реке и увидел на другом берегу могучего героя.
— Эй, сын Похьолы! — крикнул во второй раз песнопевец. — Дай мне лодку, чтобы смог Вяйнемёйнен переправиться на берег Сариолы!
— Нет здесь свободных лодок. А если очень нужно тебе быть в Сариоле, так вплавь добирайся на этот берег, — ответил хмуро сын Похьолы и пошел докладывать резкозубой Лоухи о том, что увидел он и услышал.
Подумал Вяйнемёйнен и решил, что недостойно героя возвращаться с полпути, — щукой нырнул он в воду, сигом пересек потоки и ступил твердо на болотистый край Похьолы.
А старуха Лоухи тем часом созвала к себе в дом мужей Похьолы с оружием и выслала к реке чумазых детей — встретить гостя лживой лаской и проводить в избу. Привели дети гостя на двор Лоухи и сказали дрянные:
— Пожалуй, герой, в избу Похьолы!
Распахнув дверь, прошел Вяйнемёйнен через сени в горницу и увидел, что полна горница мужей, пьющих сладкий мед, и на поясе у каждого — меч на погибель Увантолайнена. Недобро оглядели воины вещего старца и спросили:
— Что скажешь ты нам, гость непрошеный? О чем, пловец, поведешь речь?
— Речь моя будет о месяце и солнце, — твердо ответил Вяйнемёйнен. — Хочу узнать я, где скрыто наше солнце и куда пропал наш месяц?
— В грудь железной скалы укрыты солнце и месяц, — сказали свирепые сыны Похьолы. — Никогда им оттуда не выйти, пока сами мы их не отпустим!
— Что ж, — промолвил Вяйнемёйнен, — если не хотите своею волей освободить светила, то готов я обнажить свой меч и сразиться с вами!
Вынул из ножен богатырский старец свой грозный меч, откованный Ильмариненом, с месяцем на острие, сияющим солнцем посередине и звездами на рукояти и померился клинками с мужами Похьолы: оказался лишь на малую толику длиннее меч у Вяйнемёйнена — всего на ячменное зернышко. Вслед за этим вышли соперники на двор, и поднял рунопевец свой огненный клинок. Рассыпались от его ударов искры, и, как репы, полетели наземь головы гордых сынов Похьолы — никто не устоял перед Вяйнемёйненом, всех одолел он разящей сталью.
Разделавшись с врагами, отправился вещий старец на поиски железного утеса, в чьей груди заточила старуха Лоухи солнце и месяц, — не терпелось ему вызволить светила и вернуть их на небо. Недолго пришлось искать Вяйнемёйнену: вскоре увидел он скалу цвета печени, а в скале той — щель. Вынув из ножен меч, вонзил песнопевец клинок в скалу и раздвинул щель — так нашел он вход в пещеру и могучую дверь с сотней засовов. Перед дверью той, охраняя к ней проход, во множестве ползали змеи и хлебали ячменное сусло.
— То-то в Похьоле нехватка веселого пива, — сказал сам себе Вяйнемёйнен, — когда кормят тут в скалах гадюк сладким суслом.
Срубил мечом вещий певец головы всем змеям и подступил к тяжелой двери; попробовал плечом раскачать створку, но не поддалась она, попробовал силой слова отомкнуть замки, но не послушались заклятий запоры. Понял тут Вяйнемёйнен, что безоружен он перед этой дверью, перед крепкими ее замками и задвижками, и, поникнув головой, опечаленный, что не смог разом добыть из утеса плененные светила, отправился домой.
Как вернулся вещий старец в Калевалу, спросил его Лемминкяйнен:
— Отчего, Вяйнемёйнен, не взял ты меня с собою, чтобы был я тебе товарищем в битве и помощником в заклятиях? Сбил бы я все замки и отомкнул запоры — вышли бы уже на свободу солнце и месяц.
— Не взять словами и заклятиями тех замков, — ответил Вяйнемёйнен хвастливому Ахти, — не сбить их кулаком и не выломать плечом крепкой двери. Но поможет нам Ильмаринен своим искусством добыть из недр утеса светила.
И отправился мудрый старец к кузнецу, к жаркому его горнилу.
— Выкуй мне, Ильмаринен, крепкий трезубец, — попросил мастера Вяйнемёйнен, — выкуй дюжину копий и изготовь связку ключей от всех замков, какие только бывают на свете, чтобы вызволил я из утеса месяц и выпустил наконец на волю солнце!
С радостью принялся Ильмаринен ковать орудия для Вяйнемёйнена: слишком истосковались люди по свету, живя во мраке, — как ни свети огнем, а никогда лучиной не заменить животворящее солнце. Все, что просил песнопевец, сделал для него кузнец и решил сверх этого сковать ошейник для острастки редкозубой Лоухи.
Чувствуя недоброе, решила хозяйка Похьолы проведать: что еще готовят для нее герои Калевалы? К рукам своим привязала она крылья и, обернувшись ястребом, полетела через залив Похьолы в земли сынов Калевалы. Точно буря, пронеслась она по воздуху и, подняв ветер крыльями, присела на окно в кузнице Ильмаринена.
— Что нужно тебе здесь, птица? — спросил мастер серого ястреба. — Зачем села ты у моего окна?
— По всему свету идет о тебе слава, великий Ильмаринен! — ответил льстиво ястреб. — Говорят, что лучший ты мастер среди всех кузнецов!
— Правильно говорят, — сказал Ильмаринен. — Кто, как не я, выковал чудесную кровлю воздуха!
— А что мастеришь ты на этот раз, славный кузнец? — спросила серая птица.
— Кую я крепкий ошейник для хозяйки Похьолы, — ответил Ильмаринен, — чтобы приковать старую навеки к каменному утесу.
Как услышала это Лоухи, так поняла, что нависла над ней нешуточная беда, и тут же устремилась обратно в Похьолу. Добравшись до железной скалы, сняла она с запоров чары и выпустила из глубоких недр на волю месяц и солнце, решив навсегда оставить свои козни против светлой Калевалы. После этого обернуласть старуха сизым голубем и, вновь прилетев к кузне Ильмаринена, села на порог у двери.
— Что нужно тебе у моего порога, сизокрылый? — спросил Ильмаринен птицу.
— Затем я здесь, — ответил голубь, — что принес тебе радостную весть: вновь теперь свободны месяц и солнце — погляди, уже восходят они на небе!
Вышел Ильмаринен из кузницы, посмотрел на небо и увидел, как подымаются над горизонтом слепящее солнце и сияющий месяц. Тут же поспешил кузнец, забыв про молот и наковальню, к Вяйнемёйнену и в доме его воскликнул радостно:
— Скорей выходи на двор — вновь вернулись на небо месяц и солнце, вновь сияют они на своих путях!
Не мешкая, вышел Вяйнемёйнен на двор, поднял лицо к небу и увидел над собою светила — снова свободно плыл в облаках месяц и как прежде благодатным теплом одаривало землю солнце. Возликовал вещий старец и пропел светилам такую руну:
46. Вяйнемёйнен покидает Калевалу
Жила в светлой Калевале девица-красотка Марьятта. Выросла она при отце с матерью и была отменной скромницей, так что иной раз являла стыдливость сверх меры: питалась рыбой и мягкой сосновой корой, но не ела яиц, потому что топтал курицу петух, и не брала в рот овечьего мяса, раз была овца под бараном. Посылала мать Марьятту доить коров, но так отвечала ей дочка: «Никогда не возьмусь я за вымя той коровы, что поиграла с быком, а у телок молока не бывает». Запрягал отец Марьятте жеребца в сани, но не хотела она ехать на жеребце, приводил брат кобылу, но говорила стыдливая девица: «Не поеду я на кобыле, с жеребцом игравшей, — запрягите мне лучше жеребенка, что родился по осени».
Так и жила Марьятта чистою девицей, кроткой и прекраснокудрой, — в доме же была ее работа выгонять в поле стадо и ухаживать за ягнятами да ярками.
Раз взошла Марьятта со стадом на холм, на лесную ягодную поляну, и присела послушать, как кличет в лесу серебристая кукушка. Чуть примолкла птица, и спросила красотка кукушку, как спрашивают все девицы:
— Скажи мне, птица с серебристым горлом, долго ли буду я незамужней пастушкой бродить со стадом по лесным полянам и рощам? Год ли, два? Пять или десять? А может, совсем уж недолго осталось?
Но промолчала кукушка, а вместо нее окликнула Марьятту с пригорка ягодка-брусника:
— Сорви меня, девица! Многие женщины хотели полакомиться мною, но взять никто не сумел. Сорви, иначе съест меня червяк или улитка!
Чтобы увидеть ягоду и выбрать ее нежными пальцами со стебля, прошла Марьятта немного по тропе, глядь — брусника на большом камне под деревом: вроде бы и на ягоду похожа, вот только выросла странно — с земли ее не взять — высоко, а с дерева — слишком низко. Подняла девица прутик и сбила им ягоду на землю. С земли прыгнула брусника сама Марьятте на башмачок, с башмачка вскочила на колено, оттуда — на оборку платья, потом — на медный поясок, с пояса — на грудь, с груди прыгнула на подбородок, а с подбородка — прямо в нежные губы: скользнула брусника девице в рот, покатилась по языку в горло и прошла во чрево. От этой брусники понесла красавица Марьятта, и отяжелела ее утроба.
Вскоре пришлось девице оставить пояса и тайком ото всех ходить в баню. Глядя на это, задумалась мать: отчего это дочка Марьятта гуляет в платьях без пояса и украдкой во мраке бегает в баню? А тут как раз подоспел десятый месяц и настало время красавице рожать.
Стало чрево томить деву сильною мукой, и обратилась Марьятта к матушке:
— Согрей мне, дорогая, в бане потеплее местечко, чтобы смогла я родить и обмыть дитятю!
Но ответила ей гневно мать:
— Прочь ступай, блудница Хийси! Ничем тебе не помогу, пока не скажешь, с кем лежала! Холостой он молодец или женатый муж?
— Не зналась я ни с женатым, ни с холостяком, — сказала бедная Марьятта. — Сорвала я на пригорке бруснику, проглотила ее и отяжелела.
Не поверила ей мать, и пошла тогда Марьятта к отцу — просить его о бане. Но разгневался отец пуще матери и сказал грозно дочери:
— Уходи прочь, блудница! Ступай, презренная, рожать в медвежью берлогу, чтобы растерзал там тебя когтями зверь!
— Нисколько я не блудница и презирать меня не за что, — ответила достойно дева. — А рожу я великого героя, который будет сильнее даже самого Вяйнемёйнена!
Не зная, в какую дверь ей стучать, послала Марьятта добрую служанку Пилтти в деревню, чтобы попросила она соседей о бане, где смогла бы бедняжка разрешиться от бремени.
— Но к кому мне бежать? — спросила Пилтти. — У кого искать помощи?
— Беги прямо к Руотусу, чей дом стоит над речкой Сарой! — сказала мучимая родами Марьятта.
Скора была девочка Пилтти и без приказания: подобрав передник и платье, поспешила она к Руотусу — только шишки поскакали из-под ног.
В полотняной рубашке сидел хозяин за столом и ел пирог, запивая его медом.
— Что скажешь, негодная служанка? — спросил спесиво Руотус.
— Пришла я просить о горячей бане, — сказала хозяину Пилтти, — где могла бы одна несчастная разрешиться от бремени.
Вошла тут перевалкой в горницу жена Руотуса, уперла руки в бока и спросила:
— А для кого нужна баня?
— Для Марьятты, — ответила Пилтти.
— Нет у нас для чужих бани, — сказала злая жена Руотуса. — Стоит у соснового леса на пожоге хлев — пусть там и рожает блудница: надышит там лошадь пару — в нем и попарится!