Лидия хотела было уточнить, что слова эти принадлежат не столько БэГэ, в смысле Борису Гребенщикову, сколько некоему ВэШа, в смысле Вильяму Шекспиру, и сказаны о-очень задолго до прошлого, в смысле ХХ, века, но снова вспомнила о тактичности и сдержанно вернулась к утерянной нити беседы:
— Так что там произошло, на той выставке?
— Там был один пейзаж, — сказал Рощин. — Пейзаж да и пейзаж, ничего особенного, ну, природа, ну, погода… Но под ним висела табличка — вот я ее в точности списал.
И, достав из солидного кожаного портфеля (на благородно тусклом, словно бы состаренном временем замочке было написано: «Dr.Koffer») блокнот в столь же кожаной и столь же солидной обложке, раскрыл его и прочел:
— «Эта картина некогда была подарена музею автором, сведения о котором затерялись, поэтому она называется теперь — работа неизвестного художника. Однако, если судить по манере письма, она вполне может принадлежать кисти малоизвестного живописца Ильи Фоминичнина, примыкавшего к кружку передвижников и бывшего в юности крепостным человеком московской помещицы, вдовы известного доктора Сташевского, Ирины Михайловны Рощиной-Сташевской».
Рощин азартно взглянул на Лидию:
— А? Понимаете? Я как увидел эту подпись, сразу встрепенулся. Это же надо, какое совпадение!
— Ну да, — осторожно согласилась Лидия. — В самом деле, на книге подпись Ирины Михайловны Рощины — и тут Ирина Михайловна Рощина… Но на книге стоит тысяча восемьсот четырнадцатый год. А передвижники — это когда? Кажется, тысяча восемьсот семидесятые — восьмидесятые годы. Долго же она прожила! Почти весь девятнадцатый век на ее глазах прошел, какие мемуары можно было бы написать, просто чудо! Но откуда же взялся этот Сташевский?
— Я думаю, — решительно сказал Рощин, — это ее второй муж. Дети у нее — мои предки — были от Рощина, может быть, от того самого, в честь которого у нас всех старших сыновей называют Алексеями, а потом он был убит какой-то коварной особой — и она вышла за Сташевского.
— С таким же успехом коварно убитый Алексей Рощин мог быть братом этой Ирины Михайловны, — возразила Лидия. — Она просто-напросто не поменяла фамилию после замужества, а присоединила ее к своей девичьей.
— Да ну, вряд ли… — покачал головой Рощин. — Это уж такая редкость была, чтобы сохранить девичью фамилию.
— И все же сохраняли, если она была чем-то особенно знаменита.
— Ну вы слышали о какой-то знаменитости по фамилии Рощин?
Лидия подумала и честно призналась:
— Нет. Только в «Хождении по мукам» был такой персонаж — Вадим Рощин.
Взор клиента остался чист и незамутнен, и Лидия решила не углубляться в интеллектуально-непролазные дебри и с очередным приливом тактичности пробормотала:
— Но мы очень мало знаем даже об истории страны, что уж говорить о так называемой частной истории? Можно только гадать о том, почему этой Ирине Михайловне была так дорога эта фамилия.
— Например, — упрямо сказал Рощин, — это была фамилия ее первого мужа, человека, которого она очень любила, детей которого растила, а за Сташевского вышла… ну, мало ли, просто чтобы жить легче было.
Лидия посмотрела на своего первого клиента с интересом. Да он сам задает ей сюжет! Миф первый: «Алексей и Ирина»… Ну что ж, тем легче будет Лидии сочинить эту историю. Наверное, узнай она каким-то невероятным образом истинную подоплеку отношений первого Алексея Рощина и этой Ирины Михайловны и окажись это не любовные отношения, совладелец сети магазинов «Марше дю вэн» будет страшно разочарован!
— А почему, если старшие сыновья в вашей семье всегда Алексеи, ваше отчество — Васильевич?
— Потому что мой отец был младшим сыном, — усмехнулся Рощин. — Но его брату Алексею не везло — у него одни девчонки рождались. И я получился старшим сыном в семье. И ношу это имя. А потом так своего сына назвал. И он своего назовет. Вот если бы еще узнать, кем он был, этот Алексей Рощин…
— Если принять вашу версию любви и брака, в тысяча восемьсот четырнадцатом году Ирина Михайловна уже была за ним замужем, — задумчиво сказала Лидия. — Только что окончилась Отечественная война, то есть в России она окончилась, но еще шла во Франции. Очень может быть, что он воевал или даже погиб на этой войне.
— Не забывайте о коварной убийце! — напомнил Рощин. — Алексей не погиб на войне! Возможно, о его убийстве было известно в полиции? Или какие тогда были карательные органы, черт их знает?.. Вам надо, короче говоря, подобраться к архивным документам, которые касаются начала тысяча восьмисотых годов. У вас есть доступы в архивы?
Лидия многозначительно повела бровью.
А что ей оставалось делать? Только и поводить бровью! Не признаваться же, что никакого доступа нет и в помине!
— Да я все понимаю, — кивнул Рощин. — Туда так просто не подберешься. Я что хочу сказать? Я все эти разговоры о своих тратах зачем заводил? Затем, чтобы подойти к теме о гонораре. За информацию об Алексее и Ирине Рощиных я заплачу тысячу долларов аванса. Вы сможете расходовать эти деньги на, как бы это выразиться, смазывание дверей, через которые должны пройти в архив. Потом представите мне отчетец, сколько на эту смазку израсходовано. Это у нас пройдет по графе представительских расходов. А ваш собственно гонорар… Две тысячи долларов вас устроят? Или лучше в евро?
— Лучше в евро, — эхом отозвалась Лидия.
— В смысле, я хочу сказать, в рублях по курсу евро, — уточнил Рощин, и на эти его слова тоже откликнулось эхо:
— …по курсу евро…
— Вы предпочитаете на счет или наличными?
— … или наличными…
Рощин подозрительно посмотрел по сторонам, словно дивясь, что у такого тесненького помещения такая мощная акустика, и это дало Лидии возможность взять себя в руки.
Нет, ну в самом деле, придержи свой восторг! Неприлично, честное слово, так радоваться презренному металлу, вернее, презренной бумаге! Неприлично показывать, насколько тебе осточертело безденежье, насколько ты устала от него. Насколько хочется позволить себе какую-то неожиданную радость — вроде поездки в Турцию или, к примеру, в Египет… ни там, ни там ты никогда не была… кажется, сейчас уже нет на свете человека, который не съездил бы в Турцию и к пирамидам, ты — последняя могиканка. Но эти деньги, которые для г-на Рощина с его привычкой утешать жен автомобилями сущие гроши, для Лидии — почти сокровища инков и майя, вместе взятые!
Стоп. Их еще нужно заработать. Конечно, ты можешь прямо нынче же ночью взять и сочинить историю любви Алексея Рощина, бравого гусара, и прекрасной барышни Ирочки — как может быть ее девичья фамилия?.. да не суть важно, любую можно придумать, хоть бы Симонова, — Ирочки, значит, Симоновой, которая обвенчалась с Алексеем Рощиным в разгар войны, накануне битвы при Бородине, и он в этой битве погиб, а у нее остался сын, и в честь своего покойного мужа…
Стоп. Еще была коварная убийца…
Может, соперница? Запросто! Кто ж еще?! Взяла и отравила, заколола кинжалом, застрелила из лепажа стволов роковых (нужное подчеркнуть) Алексея Рощина… Даже Лесков выражался в том смысле, что в деревенских избах могут кипеть воистину шекспировские страсти. А в помещичьих домах им кипеть сам бог велел!
Сюжет незамысловатый, но вполне достоверный. Замысловатость тут и не нужна. Если Лидия нагромоздит слишком много подробностей, Рощин заподозрит выдумку. Только факты нужны, только скупые факты. Нет, капелька романтического флера не повредит. Можно будет «найти» в архиве какое-нибудь письмо — без адреса, конечно, но написанное в духе сожалений о судьбе бедняжки Ирины, которую обездолила ее… ну, скажем, кузина, отравив солеными грибками (а чем еще, не ядом же кураре!) ее младого супруга… Рощин охотно поверит, что это письмо писала Ирина Михайловна. Конечно, он потребует доказательств, однако не слишком-то сложно для Лидии с ее даром стилизации изготовить что-то подобное на потертом бумажном листке, написать текст чернилами и перьевой ручкой (можно даже разыскать настоящее гусиное перо для такого дела!), а потом снять с него копию и предоставить этот ксерокс Рощину. Надо только не забыть, что на архивных документах стоят какие-то штампы, печати — единица хранения номер такой-то… и что-то еще в этом же роде.
«О господи, да ты, подруга, кажется, готова не только фальсифицировать исторические документы, но и печати государственных образцов подделывать?» — словно бы ахнул кто-то рядом с Лидией, но она даже не стала оглядываться в поисках этого нервного человека, она и так знала, что это совесть пробудилась… поздно, голубушка, поздно! Дело сделано, прелестная пачечка голубеньких тысячных купюр и нескольких желтеньких сотенных уже приятно шелестит в ее неловко вытянутой руке. Надо их поскорей спрятать, пока Рощин не передумал.
Да, в самом деле! Лидия вдруг обнаружила, что клиент смотрит на нее как-то очень странно. Как бы размышляет, что делать дальше: вырвать у нее из руки желто-голубую пачку денег или все же не мелочиться?
Да, в самом деле! Лидия вдруг обнаружила, что клиент смотрит на нее как-то очень странно. Как бы размышляет, что делать дальше: вырвать у нее из руки желто-голубую пачку денег или все же не мелочиться?
Лидия торопливо сунула аванс в карман юбки:
— Вы, наверное, хотите, чтобы я вам расписку дала?
— Да бросьте, — пожал плечами Рощин. — Что я, не вижу, с кем имею дело? Вы не из тех, кто немедленно бросится с этими деньгами в ближайшее турагентство и купит путевку в какой-нибудь там турецкий или египетский рай. Вы будете теперь в архиве с утра до ночи сидеть, а сначала, готов спорить, в художественный музей сбегаете, чтобы своими глазами увидать картину этого бывшего крепостного Ирины Михайловны Рощиной.
— Рощиной-Сташевской, — уточнила Лидия, и Рощин досадливо поморщился:
— Конечно, конечно. Но понимаете, Лидия Александровна…
«Сейчас все же попросит расписку», — решила было Лидия, однако на уме у Рощина было что-то другое. Он откровенно мерил свою собеседницу взглядом, словно хотел отыскать, где именно находятся застежки на ее юбке и пуговицы на свитерке. Но если обнаружить пуговицы было невозможно просто потому, что их не существовало как таковых, то застежки на юбке имелись, и Лидия вдруг ощутила предательское желание показать Рощину, где именно они находятся.
«Почему он так смотрит? — подумала она, ощущая, что щеки загорелись. — А что, если он мной заинтересовался? Что, если решил… мы тут одни в кабинете, да и в здании, кажется, уже никого не осталось… а если он захочет…»
Мысли бестолково заметались, не в силах охватить все возможные и невозможные желания и намерения Рощина, и тут он вдруг сделал решительный шаг к Лидии:
— Была не была! Я должен вам кое-что сказать!
Лидия медленно потащила с носа очки. Сказать по правде, надобности в них никакой не имелось: зрение у нее было превосходное, без очков она гораздо лучше видела, и они, конечно, только помешали бы ей, если бы Рощин вдруг… если бы он…
Как-то странно на нее этот человек действовал, честное слово!
— Послушайте, — сказал Рощин, — послушайте, Лидия Александровна. Я вам сейчас кое-что передам. Вот смотрите.
И он протянул к Лидии ладонь, на которой лежало что-то темное, как бы заржавелое.
Это был ключ.
Лидия снова надела очки. Нет, не для того, чтобы разглядеть ключ — как уже было сказано, она и без очков прекрасно видела, что он небольшой, затейливой формы, позеленевший от времени, — но чтобы скрыть свое жуткое замешательство.
Да что это на нее нашло? Что это вдруг помутило ей разум? Как она могла вообразить, что Рощин, богатый, успешный, обремененный деньгами, как иной — долгами, может посмотреть на нее, архивную, так сказать, крысу, серую, признаемся честно, мышку, с вожделением?! Все-таки одиночество порой сводит женщин с ума, именно что сводит с ума!
Надо надеяться, Рощин не заметил, что в какой-то миг она была просто-напросто готова кинуться в его объятия — даже не кинуться, а натурально броситься! А объятия-то даже и не собирались раскрываться…
Нет, она спятила. Человек, который владеет семью магазинов, который утирает слезы женам автомобилями, а сыну — поездкой в Альпы… и Лидия Дуглас?! Да он видит в ней не женщину, а… а какое-нибудь зачуханное, перемазанное чернилами пресс-папье!
Ну и ладно. Ну и пожалуйста. Не очень-то и хотелось. Подумаешь, какой-то пошлый виноторговец. Оказался хотя бы удалым спецназовцем, в этом хоть какая-то романтика была бы!
— Ключ? — спросила Лидия хрипло и откашлялась. — Что это за ключ?
— Представления не имею, — смущенно признался Рощин. — Ситуация, короче говоря, такая. Библия, о которой я вам говорил, и этот ключ — единственные вещи, которые сохранились в моей семье из прошлого. Они, так сказать, дореволюционные. Меня еще в детстве это слово — дореволюционные — с ума сводило. Невероятно волновало! В нем такая тайна была!.. У нас в семье твердо держалось убеждение, что его какой-то мастер изготовил аж для Екатерины Великой. Я нарочно искал в Интернете — в самом деле, был какой-то безымянный кузнец из павловских крепостных графа Петра Борисовича Шереметева, которого Екатерина от ссылки на каторгу избавила, а он ей в подарок сделал цепочку из крошечных замочков и ключиков.
— Тяжеловатая была небось цепочка! — посочувствовала Лидия, а Рощин снисходительно ухмыльнулся:
— Я смотрел в Интернете: оказывается, в мастерских Шереметева делали замочки накладные, золотые, тоненькие, как листья березовые! В екатерининские времена была большая мода украшать себя этими замочками. Может, это тоже изделие того самого мастера? — Рощин подбросил на ладони заржавевший ключ. — Никто не знает, откуда он, от какой двери. Но меня почему-то гораздо больше волнует не то, что он какой-то там шкафчик Екатерины Великой отмыкал, а то, что он тоже имеет отношение к Рощину, к Алексею Рощину и к Ирине Михайловне.
— Да почему?! — изумленно уставилась на него Лидия. — С чего вы взяли?!
— А вот с чего. Вот здесь, на головке ключа, — он ткнул ухоженным ногтем в потемневший от времени металл, — в лупу можно отчетливо разглядеть цифры — тысяча семьсот восемьдесят семь. Буквы там какие-то есть, инициалы мастера, наверное, но их не разберешь, а цифры видны вполне ясно. Это екатерининские времена, а Отечественная война от них не столь далеко! То есть ключ вполне мог принадлежать Ирине Михайловне!
— Мог принадлежать, — кивнула Лидия. — Но мог и не принадлежать…
И она прикусила язык.
Конечно, конечно, это может ровно ничего не значить. Вполне вероятно, что ни Ирина Михайловна Рощина, ни тот, первый Алексей Рощин в жизни не держали в руках этого ключа. То есть в этом можно быть уверенной на 99 целых 99 сотых и 999 тысячных процента. Но нынешний Рощин, Рощин номер два, очень хочет, чтобы ключ, Библия и картина в художественном музее были звеньями одной цепи. Так в чем же дело? Кто платит деньги, тот и заказывает музыку, подумала Лидия, которой не была иногда чужда доля здорового цинизма. Ну да, Лидия вовсе не была столь уж белой (точнее, серой, учитывая цвет ее одежды) и пушистой, как могло показаться на первый взгляд. Впрочем, о ее циничности говорила, даже просто-таки криком кричала сама идея создания этой конторы с символическим названием «Ключ к тайне».
Да и ладно, не в монастырь же она намерена поступить, чтобы строить из себя воплощение чистоты и невинности! Главное, у нее теперь есть ключ, у нее есть тайна — и за разгадку этой самой тайны ей заплатят очень немалые деньги. Так что вперед, Лидия Дуглас! Только вперед!
В смысле в художественный музей.
Глава 2. Ключ от двери
Картина была как картина, правильно Рощин сказал: примерно сорок сантиметров на пятьдесят, в тяжеловатой для таких скромных размеров багетовой рамке. Весьма тщательно и, как принято говорить, с душой был изображен речной берег с закраиной леса. Ничего особенного, русский пейзаж, столь же прелестный, сколь и типичный: березки в первом осеннем злате, сизая рябь волн, зрелые камыши. Но это только на первый взгляд все в ней было так просто! До тех пор, пока зритель не обращал внимание на песок с отчетливо видными отпечатками следов — мужских сапог и женских туфель.
Лидия, увидев эти следы, даже вздрогнула. Кому пришло в голову назвать это просто пейзажем? Самая настоящая жанровая картина, даром что ни одного человека не изображено. Но эти следы, которые сходятся с разных сторон берега, какое-то время тянутся вместе, сплетаясь, а потом расходятся снова — это же отражение человеческих отношений, отражение их развития! Ай да художник Илья Фоминичнин, бывший крепостной докторской вдовицы Ирины Михайловны Рощиной-Сташевской! Ай да молодец! Многое понимал в жизни!
К сожалению, более ни одного произведения, принадлежащего кисти Ильи Фоминичнина, ни в выставочном зале, ни в каком-то другом Лидия не обнаружила. Ну да, Рощин так и говорил. Но на всякий случай Лидия все же подошла к дежурной и спросила о его картинах.
Немолодая дама исключительно интеллигентного вида (здесь работали только такие дамы, в кругленьких очочках, блузочках с кружевными воротничками и в седеньком перманенте, словно выглянувшие из каких-нибудь 50-х годов минувшего века пережитки старого советского мира) посоветовала обратиться к хранителям.
Лидия поглядела на нее с трепетом. Слово это воскрешало в памяти страницы какого-то фантастического романа (в юные года Лидия обожала фантастику, читала ее тонно-километрами, потом все это как-то сошло на нет) или фильма. Что-то вековечное, невероятно значительное, что-то высшее крылось в этих словах: «Обратитесь к хранителям!» Чудилось, если она обратится к этим самым хранителям, они не просто ответят на вопрос, есть ли в музее другие картины Фоминичнина, но и помогут заглянуть в некие глубины…