Пусть Дже Хён накажет меня после, но хоть несколько минут я проведу так, как давно мечтала. Часто по ночам на узкой лежанке в крошечном продуваемом доме, где кроме меня спали и другие женщины, когда под головой была лишь свернутая жесткая циновка, а на плечах дырявое одеяло, гревшее не лучше холодного дня, я мечтала, что однажды смогу ощутить мягкость и приятную свежесть. Теперь даже жесткая подушка казалась нежнее пуха.
Глава 2
Родители опять ругались на кухне. Кажется, всякий день моего рождения начинался именно с их скандалов. Я настолько к этому привыкла, что перестала огорчаться, просто выжидая передышки в их взаимных обвинениях.
Но именно тот день с самого рассвета не заладился, и, будто в память об этом, мои сны всегда начинались с того хмурого мартовского утра.
Весна пришла рано, украдкой осыпая город холодным дождем, после которого дворы превращались в чавкающее под ногами болото. Неделю назад отец купил мне яркие солнечные резиновые сапожки, чтобы я не пачкала обувь. Так что погода теперь не беспокоила, ведь так здорово шлепать по лужам вместе с подругой, щеголяя смешными обновками. Иногда, для смеху, мы менялись одним сапогом из пары, и прохожие оборачивались на хохочущих девчонок.
Представляя продолжение дня, несмотря на пасмурное небо, вспыхивавшее в сознании огоньками цвета зеленки и спелых мандаринов, я лежала в кровати и ждала.
Сегодня мама и папа ругались особенно самозабвенно, словно на самом деле отыскали достойную тему для глобальной ссоры. Стоило об этом задуматься, как все мое тело сотрясло от предчувствия беды.
Каждый раз во сне все повторялось, но ощущения приходили ко мне с той же острой болью, будто и не я жила после случившегося сначала два года, а потом еще пять лет в прошлом.
Сердце кольнуло, и я прижала к груди ладошку, слушая учащающиеся удары.
— Папа… — позвала тихо и жалобно, как потерявшийся котенок. — Мама.
Они не слышали, продолжали огрызаться, но так, что я не могла разобрать слов. Возможно, успей я тогда выйти хоть на несколько минут раньше из комнаты, ничего бы не случилось. Но я выжидала, оцепенев от простого детского страха: неужели все на самом деле.
Через какое-то время родители умолкли, хлопнула дверь ванной комнаты, в отдалении сипло свистнул кран, гулко зашумела вода. Папа заглянул ко мне не сразу, и я поняла, что все совсем плохо, когда он, старательно отводя взгляд, поцеловал меня в висок пахнущими сигаретным дымом губами.
Он никогда не курил по утрам. Также никогда не позволял себе лгать единственной дочери, поэтому я прямо спросила:
— Что случилось?
Он горько усмехнулся и как-то слишком небрежно пожал плечами:
— Все как всегда, тушонок.
Отец старался вести себя спокойно, не выдать правду, впервые оберегая меня от нее. Так я узнала, как бывает, когда все очень плохо, а люди вокруг пытаются изобразить счастье лишь потому, что тебя угораздило родиться именно в этот день.
Больше я не стала расспрашивать, втайне надеясь, что ошиблась, поспешила с выводами. Но нет. За завтраком мама щеголяла красными от слез глазами и норовила опять начать ссору с отцом, но он, думая, что я не вижу, угрожающе посматривал на супругу.
В полной тишине мы выпили свой чай с бергамотом, съели по большому куску торта, и я сбежала из дому подальше, хотя и планировала поваляться и почитать понравившуюся книгу, раз день рождения все равно выпал на субботу.
Я отправилась к подруге и сразу же ей все рассказала. Она мне не поверила, ведь и сама не раз видела перебранки моих родителей. Но я знала. Знала лучше кого бы то ни было. Ведь именно я прожила с этим мужчиной и этой женщиной под одной крышей ни много ни мало пятнадцать лет жизни. Трудных, первых, но пятнадцать.
Родители развелись через две недели. Они больше не ссорились и даже не пытались делить имущество. Квартиру — единственное ценное — папа оставил нам, а сам перебрался к двоюродному брату на другой конец города. Алименты на меня они также не обсуждали: папа сам решил, что я буду получать все в том же объеме, что и раньше. Но мама, будто ему в пику, перевела меня из лицея в обычную школу. Денег на оплату учебы хватало, но ей хотелось хотя бы так ущемить его. Через меня. Моими руками. Но я все видела. Все эти ужимки и попытки как-то задеть отца. Он не позволял, а я не собиралась его ненавидеть.
Из-за чего все случилось? А из-за чего разводятся другие?
Часто мне казалось, что родители разбежались лишь потому, что не дали себе шанса и труда разобраться. Это ведь чертовски сложно: сесть напротив и дать возможность собеседнику просто все рассказать. Так сложно, что проще заниматься бумажной волокитой.
С отцом я виделась по выходным. Он забирал меня на целый день, и мы устраивали себе настоящий праздник. Возможно, конечно, что праздником этот день был лишь для меня, а он ни на секунду ни о чем не забывал, но я не видела и тени во взгляде отца.
Мама о папе не спрашивала. Она вообще стала редко появляться дома. Об обедах и ужинах я перестала заикаться через день после отъезда отца — не имея возможности поссориться с ним, она устраивала скандалы мне.
С новой школой тоже ничего хорошего не вышло, а ребята в классе и вовсе невзлюбили меня, стоило представиться. Так бывает. Стая диких собак тоже порвет слабую комнатную собачонку лишь за то, что ее можно сцапать. И логика здесь ни при чем.
Маме о школе я не рассказывала, папе — тем более.
…Видение во сне сменилось — мое сознание, как давно отлаженный механизм, перенесло обзор в просторный класс. Самый обычный: шесть окон по левую сторону от доски, парты в три ряда, блеклые голубые обои на стенах и кое-где вздувшийся и оторвавшийся линолеум. Ничего нового или необычного. Самый заурядный день. Как и тот, когда я перестала быть глупенькой пятнадцатилетней девочкой.
Из класса я выходила под пристальными взглядами других девчонок. При учителях они вели себя скромно, но вот на переменах… Я боялась перемен…
Это теперь я знала, чего ожидать, и даже не вздрогнула, в очередной раз неизменно сворачивая после уроков за угол школы, чтобы по асфальтированной дорожке пройти до дальней калитки в ограде. За калиткой пышным цветом радовала глаза белая сирень, скрывая еще одну дорожку.
Тем путем мало кто пользовался, чему я могла только радоваться, ведь это до минимума сокращало мое общение с одноклассниками, а когда я добиралась до остановки, мне оставалось лишь перейти дорогу, чтобы оказаться дома.
Но не сегодня. Сегодня я была беспечной и немного счастливой, ведь на перемене позвонил отец и предложил погулять с ним в парке. Мы не виделись несколько недель, и звонок вышел неожиданным и приятным.
Хотелось крикнуть самой себе: остановись, посмотри же! Но я шла, привычно отсчитывая бордюрную плитку, и почти столкнулась с девчонками из класса.
Они стояли группой, как раз поперек дорожки, не давая пройти. Заметив меня, девушки тут же метнулись вперед, не позволяя удрать. Я и не пыталась. Что я могла противопоставить шестерым? Даже тогда я была мельче и слабее других.
Меня затащили в заросли сирени и долго с упоением издевались, не давая ни уйти, ни хотя бы отвернуться. Девчонки пропесочили и мою одежду, и знания, и даже глаза, ничего не оставив без внимания. Их слова не столько оскорбляли, сколько пугали. Я все ждала, когда же одна из них догадается ударить, но нет. Этого не случилось. Интересно… Я до сих пор не могу понять, почему же?
А дальше произошло то, о чем я жалею и теперь.
Что стоило просто оттолкнуть их руки, высоко поднять голову и уйти, не давая шансов на еще одну колкость. Но это сейчас мне, теперешней, было ясно, а тогда я стремглав бросилась прочь, как перепуганный заяц. Не зря отец называл меня тушонком, порой я и правда действовала не разумнее тушканчика.
На светофоре мигал зеленый, я понадеялась, что успею…
Не знаю, что было дальше. И было ли? Может, я умерла в ту самую секунду? А может, уже в машине «Скорой»? Или вовсе… на холодном столе в операционной?
Я не знаю. И вряд ли узнаю. У меня уже совсем другая жизнь. И здесь тоже нужно как-то существовать.
Вот почему, когда я вижу тот самый сон, за несколько секунд до пробуждения перед внутренним взором возникает отец, чтобы сказать одни и те же слова: «Страх не снаружи. Он внутри, в нашей голове».
Сон не закончился внезапно, как это случалось всякий раз. И слезы страха не скользили по щекам, холодя шею. Разум, как плошка с оплавленной свечой, медленно колыхался на грани пробуждения. И я покачивалась вместе с ним, чувствуя лишь жар во всем теле и сухую горечь во рту.
«Значит, болезнь не забыла обо мне», — с долей радости подумала я. Или, может, произнесла эти слова вслух? Не знаю. Расплавленный разум не желал помочь или дать хоть какую-то подсказку.
«Значит, болезнь не забыла обо мне», — с долей радости подумала я. Или, может, произнесла эти слова вслух? Не знаю. Расплавленный разум не желал помочь или дать хоть какую-то подсказку.
Сколько я проспала? Час? Два? Больше?
В глаза будто насыпали песка, и я не смогла разлепить веки и осмотреться. Пришлось успокоиться и начать думать.
Когда господин оставил меня одну, был еще день, так что сейчас вполне возможно… ночь? Внутренние часы помалкивали, видно, их также расплавил огонь, что бушевал в моем теле.
Сколько раз я видела, как умирали другие… Может, через пару часов, после мучений и борьбы, я тоже освобожусь? Стану легкой, как птица, и свободной, как ветер? Больше не буду видеть серость и безысходность своей жизни? Не состарюсь? Не стану немощной старухой?
В улыбке я растянула губы.
Скоро все закончится. Этот трудный путь не для меня. Скоро…
— Эй, мелкая? Ты что удумала?
Слова я услышала, но они доносились будто сквозь вату.
«Заложило уши. Это из-за высокой температуры», — подсказал очнувшийся разум, не перестав раскачиваться и раскачивать меня.
Вялые мысли отнимали много сил, отчего внутри все начало кружиться с большей скоростью, подкатывая тошнотой к горлу.
— Не смей, — хмуро велел мне хозяин. — Додумалась, видите ли.
О чем он?
Меня приподняли и начали понемногу вливать в рот какую-то жидкость с отвратительным травяным привкусом.
Лекарство? Наверное. Но зачем? Мне ведь так хорошо. Отпустите! Позвольте уйти.
— Не глупи, — зло прорычал Дже Хён. — Ну или подожди немного. С делом разберемся, а потом можешь отправляться куда захочешь!
От неожиданности я негромко охнула и подалась вперед, упершись губами в чашку. Едва теплая жидкость плеснула во все стороны. Пискнув, я открыла глаза и глянула на склонившегося ко мне господина. А он… Он ухмыльнулся и протянул мне посудину с остатками лекарства.
— Хорошо. Раз пришла в себя, то в состоянии держать чашу сама.
«Бессердечный!» — хмуро подумала я, давясь горьким настоем, после чего вновь улеглась. И почти сразу одернула себя за проявление эмоций.
Как странно! Почему я так отреагировала на его слова, ведь ничего особенного хозяин не сказал. Так почему же во мне вскипела обида, раз Дже Хён повел себя ровно так, как и должен был?
— Ну-ка. — Господин заставил меня приподняться и… зачем-то обнял.
От неожиданности я замерла, не понимая, что же происходит. А потом меня вдруг окутала приятная прохлада, уносящая боль и жар из моего тела.
— Где это видано, чтобы дочь клана Хадже так легко сдавалась? — нравоучительно заметил Дже Хён, отпуская меня, и недовольно искривил губы.
Я могла не отвечать, просто закрыть глаза и притвориться спящей. Но мне было важно разобраться в происходящем.
— Да не дочь я какого-то там клана! — Возмущение вышло достаточно убедительным, на что я и рассчитывала.
Если я хочу получить хоть какую-то информацию, но при этом не выдать свое неведенье, то противоречие — лучший вариант. Повезет, и хозяин сам мне все расскажет, возмутившись моими словами.
— Глупости, — тут же отреагировал Дже Хён. — Да даже слепой, зная, что искать, поймет.
Ну хоть что-то…
— Я ничего не знаю о своей семье, так что не верю, — пробормотала я и отвернулась.
Меня все еще лихорадило. Сил на диалог не осталось, и я даже не была до конца уверена в том, что хочу получить ответ.
— Ты выглядишь как и все представители клана, — спокойно отчеканил хозяин. — А я много раз видел Хадже.
Да, возможно, он прав, но что это дает мне?
Если бы я родилась здесь, в этом времени, и знала, кто я такая, то, вероятно, пожелала бы вернуться домой. А дом для меня, по словам господина, где-то среди людей, называющих себя кланом Хадже.
Кто они вообще такие?
Огненные, если я правильно понимаю название, которым их величает Дже Хён. Вот только это ничего не объясняет.
— Я ничего не знаю о клане Хадже, — в конце концов честно признала я, понимая: не поверит. Здесь, в этом мире, среди этих людей, о кланах, пусть и тайных, знают даже малые дети.
Дже Хён не ответил, а я не стала поворачиваться, чтобы увидеть его реакцию. Молчание затягивалось, и я начала потихоньку дремать, чувствуя, как под действием лекарства из тела окончательно уходит жар.
— Клан Хадже — один из древнейших, — очень тихо произнес господин, а я задумалась: снится мне, или я на самом деле его слышу. — И такой же древний, как и мой, клан Ган Ён.
Древние кланы?
Для меня, попавшей сюда из двадцать первого века, даже сто лет могли считаться стариной. О каких же временах говорит Дже Хён?
— Среди людей бытует много историй возникновения кланов. — По скрипу и шороху я определила, что он сел на пол, а значит, прежде чем окончательно усну, смогу услышать хоть какое-то объяснение всего происходящего. — Наверное, даже внутри самих наших групп люди расскажут не меньше десятка историй. О Ган Ён я знаю, конечно же, больше, но, живя в городах, узнаешь и выдумки о Хадже.
Последнее предложение меня заинтересовало, и поэтому я перевернулась на другой бок, чтобы видеть Дже Хёна и его реакцию на вопросы. Мне так было проще. Пять долгих лет я почти не могла спрашивать, чтобы узнать больше о том мире, в котором оказалась. А это сложно и требует выдержки.
Старушка Киао не могла удовлетворить мою потребность в знаниях. При попытках расспрашивать она или начинала ругаться, или просто игнорировала меня. Хуже было, когда в глазах маленькой пожилой женщины появлялся испуг и она сама начинала посматривать на меня с опаской и заботой. Однажды, чтобы скрыть тот факт, что я мало помню о прежней жизни Тиоли, пришлось даже солгать о потере памяти. Старушка приняла это объяснение, заметив, что от ударов палкой слабые люди и умереть могут; а я легко отделалась.
— В городах? — внимательно контролируя интонацию своего голоса, переспросила я. — О Хадже знают?
Если задавать правильные вопросы, то можно узнать куда больше, чем собеседник готов рассказать. Вряд ли в моем исполнении такая тактика сработает, но всегда можно просто попытаться. В любом случае кое-что я увижу по мимике дракона.
Читать по выражению лица учишься быстро, если оказываешься в зависимости от какого-то человека. Подобное умение может спасти если не жизнь, то спину. Вот и теперь я по привычке больше следила за выражением лица господина, чем за интонацией голоса.
— Подобное не обсуждают просто так, да еще с незнакомыми людьми, — небрежно отмахнулся Дже Хён. — Но среди определенного круга можно вести достаточно откровенные разговоры. Раньше, до изгнания, я проводил много времени вне клана, так что сам и слышал, и видел, и даже брался служить.
— Почему? — закономерно спросила я. Спать расхотелось, и теперь мне почти физически необходимо было узнать так много подробностей, сколько за один раз их сможет и захочет мне выдать дракон.
Дже Хён, все это время смотревший в сторону, вздохнул и перевел взгляд на меня. Возникло ощущение, что я спросила самую настоящую глупость. И оно подтвердилось, когда хозяин с легким негодованием уточнил:
— Так ты что же?.. На самом деле ничего не знаешь?
Наверное, будь я здоровой и способной думать быстрее, чем со скоростью черепахи, уже давно бы спряталась под одеялом с головой, а еще лучше — убежала бы подальше. Но куда мне бежать? Некуда.
Поэтому я просто зажмурилась и кивнула.
Как ни странно, Дже Хён не разозлился. И мой опыт пасовал перед его реакцией. Молодой человек смотрел на меня и молчал, а в его взгляде читалось такое неприкрытое сочувствие, что даже на миг захотелось расслабиться и честно рассказать этому почти незнакомому и странному человеку о себе. Но я быстро избавилась от подобной мысли.
Нельзя! Ни в коем случае нельзя рассказывать никому о том, что со мной произошло. Это слишком странно. Слишком непонятно. Да после подобного признания проще обозвать меня свихнувшейся выдумщицей, чем поверить.
— Ладно, — тем временем отозвался хозяин и растерянно пригладил челку. — Ладно… Хотя, наверное, такое возможно.
Мне оставалось надеяться, что Дже Хён сам сделает какие-то выводы, а не заставит меня что-то объяснять. Только так я могу избежать расспросов.
Пять лет все же не очень большой срок. Люди вокруг меня с самого рождения впитывали с молоком матери знания, о которых я могла лишь догадываться. Мне пришлось все постигать на ощупь. И учиться. Учиться жить по местным правилам. Смотреть за другими и впитывать их модель поведения. Следить за тем, что говорят и делают знатные господа, чтобы просто не привлекать их внимание. Пытаться вспомнить то, что держала в своей голове прежняя Тиоли, и как-то использовать полученные сведенья.
С последним было особенно сложно.