— Значит, и мы должны ответить им телеграммой? — спросил Алеку.
Дину снял очки и, спросив разрешения, протёр их кончиком рубашки Петрикэ. Затем авторитетным тоном сказал:
— Да, юноша, следовало бы послать ответную телеграмму. Этого требуют традиции международных сношений.
— Здорово живёшь! — вспылил Петрикэ. — При чём тут международные сношения? Разве те ребята не в нашей стране?
Так как подобный спор не помогал разрешению вопроса, условились спросить Влада.
А потом опять пустились в рассуждения по поводу выпавшей им чести.
— Да, братцы, мы кое-что значим! — гордо сказал Алеку.
— Мы — люди деловые! — вставил Петрикэ.
Алеку всё не унимался и с важностью заметил:
— Мы даже телеграммы получаем.
Только Санду Дану остался вереи себе и на этот раз ограничился своим «дельно».
Телеграмма была передана на хранение Дину; он бережно вложил её в обложку от тетради, на которой как можно красивее вывел: «Корреспонденция». При этом он так старался, что на один хвостик буквы «ц» у него ушло несколько минут. Алеку, штурман «Чайки», дежуривший в этот день в адмиралтействе, вызвался нарисовать на обложке цветок.
И поскольку Алеку славился не только своим подражательским талантом, но и умением рисовать, Дину охотно согласился на это. Алеку сел на скамейку, засучил рукава, но даже не успел очинить карандаш, потому что колокольчик со сторожевого поста номер один сигнализировал: «Скорей сюда! Скорей сюда! Очень важно! Очень важно!»
— Тьфу ты! — с досадой сказал Алеку. — Вечная история, когда Мирча на посту!.. Пролетит ворона — уже важное событие! Хорошо, что не каждый день его очередь, иначе житья бы от него не было. — Алеку встал. — Придётся потом нарисовать. Только уж, пожалуйста, Дину, не вздумай сам браться, подожди меня.
Завидев Алеку, Мирча было двинулся ему навстречу, потом, сообразив, что это будет расценено как «уход с поста», попятился назад и сказал:
— У меня имеется важное донесение.
— Знаю, — иронически ответил Алеку. — Проехал мальчишка на самокате. Жучок утонул в луже. Это, да?
— Нет, Алеку! — серьёзно сказал Мирча и укоризненно посмотрел на приятеля.
— Ну, прости, я пошутил. Слушаю тебя. — Алеку прислонился к будке и, скрестив руки на груди, приготовился слушать.
Мирча подошёл к нему и шёпотом начал:
— Здесь прошли двое. Один высокий, пожилой, с большим портфелем, а другой помоложе. Этот всё говорил пожилому: «Дайте мне портфель, дайте я понесу». А тот не захотел, поглядел в пашу сторону и спросил: «Эти дьяволы всё ещё здесь?»
— Обозвал нас дьяволами? И ты промолчал? Ничего не сказал? — возмутился Алеку.
— Если бы я заговорил, то мне уже не удалось бы услышать их дальнейший разговор. Я же за будкой был, и они меня не видят. Слушай дальше. Я толком не разобрал, что ему тот ответил, как будто так: «Пока ничего нельзя было сделать», или что-то вроде этого, а потом он опять начал просить: «Ну, дайте же я понесу портфель», но старший никак не соглашался: «Не беспокойтесь… Я уже привык… Жизнь всему научит…» Когда они отошли чуть подальше, пожилой спросил: «Ночью здесь, наверно, никого нет?» Молодой ему говорит: «Нет, нет, никого!», а сам при этом то и дело кланяется.
Мирча замолчал и посмотрел на Алеку, стараясь угадать, какое впечатление произвела на него эта история.
— И это всё? — задумчиво спросил Алеку.
— Всё! А тебе что, мало? Кто же всё-таки эти двое?
— И сам думаю о том же. Во всяком случае, хорошо, что ты вызвал меня. Это действительно важно. Пойду передам Санду.
Санду, конечно, забеспокоился, и, хотя ему не терпелось узнать от самого Мирчи все подробности, на пост он не пошёл. «Не стоит будоражить ребят, — рассудил Санду. — Когда тревожишься, и работа не ладится. А нам сегодня предстоит ещё много дел».
Утром на совете командиров было решено соорудить для малышей небольшой бассейн. Пустить их купаться в пруду нельзя было. А играть летом и не купаться — это всё равно что сидеть перед банкой варенья и не попробовать ни очной ложечки. И поэтому, недолго думая, ребята принялись копать бассейн на левом берегу пруда, в нескольких стах метров от адмиралтейства.
Работали молча. Мирча, Костя, Григорел и Лэзэрикэ сняли рубашки и пионерские галстуки, оставшись в одних штанах пли трусиках. Петрикэ тоже снял рубашку, но галстук оставил. Санду заметил это и сказал про себя: «Дельно!»
Становилось всё жарче. Песок под ногами раскалился. Топ, стороживший рубашки ребят, распластался на животе, разинув пасть и опустив уши.
Петрикэ, который копал неподалёку от Санду, выпрямился и спросил его:
— Интересно, а что они сейчас поделывают?
Санду вскинул удивлённые глаза:
— Кто это «они»?
— Не догадываешься?.. Нику и Илиуцэ.
— Вот не знаю… — И, поплевав на ладони, чтобы половчее было держать лопату, Санду добавил: — Не знаю и даже не интересуюсь!
— Ничуть? Ничуть? Совсем не интересуешься? Даже вот ни столечко? — Петрикэ показал на кончик ногтя.
Санду не ответил. Петрикэ опять стал копать. Тут ему попался земляной червь, он поднял его и бросил в пруд.
— Знаешь, что мне в тебе нравится? — спросил Петрикэ.
— Не знаю, — ответил Санду с напускным безразличием.
— Мне нравится, что ты всегда подумаешь, прежде чем что-нибудь сказать.
— То есть как?
— А вот так. Ты никогда не спешишь с ответом. И в школе тоже. Вызовут тебя к доске, спросят, ты молчишь, молчишь. Мы сидим как на иголках. «Крышка! Не знает!» А ты вдруг преспокойно начинаешь, и… пожалуйста — пятёрка! — Петрикэ вздохнул. — А я не такой…
— Ты уж очень горячишься.
— Знаю. А что делать?
— Сдерживаться.
— Легко сказать! Ты вот можешь, я уж знаю. И ты воображаешь, что я поверил, будто Нику и Илиуцэ тебя не интересуют? Держу пари, что ты дал бы миллион, только бы узнать, как они там.
— И проиграешь! Во-первых, у меня нет миллиона, а всего пять лей в копилке. Во-вторых, я прекрасно знаю, каково им там.
— А именно?
— Думаю, что скверно. Может быть, они и не сознают этого, но всё равно им скверно. Тот, кто порывает с друзьями, не может чувствовать себя хорошо.
Петрикэ захотелось поддразнить Санду.
— Ты сейчас заговорил точь-в-точь, как Дину. По-книжному.
— Возможно… Но ведь это правда. Знаешь, я как-то думал — говорят, нельзя жить без воздуха и без еды. А по-моему, и без друзей нельзя жить!
За работой они, наверно, ещё долго проговорили бы так. Обычно дома у Санду или у Петрикэ они засиживались до позднего вечера, и разговорам конца не было. Но дома им всегда кто-нибудь напоминал о том, что пора кончать. Теперь же их вернул к действительности колокольчик адмиралтейства, который подавал знакомые сигналы. Потом прибежал запыхавшийся дежурный Алеку и, переводя дыхание, еле выговорил:
— Санду, мы поймали… двух лазутчиков. Они хотели пробраться в порт… Ни слова из них не вытянешь. Требуют, чтобы их допросил самый главный. Ты, значит.
— Где же лазутчики?
— Мы их крепко связали и заперли в адмиралтействе.
— Ну, и как они там?
— Сначала стучали кулаками в дверь, потом унялись. Наверно, плачут.
— Почему же плачут? Не маленькие девочки?
Алеку повертел на пальце ключ от замка:
— Не такие уж маленькие, но думаю, что плачут.
— Пошли все туда!
Оставив лопаты в канаве, ребята впопыхах натянули рубашки и отправились к адмиралтейству.
Ключ повернулся в замке, громыхнул засов, и с жалобным скрипом, напоминающим мяуканье, растворилась дверь. Глазам вошедших представились две девочки. Одна, краснощёкая, коротко остриженная, с зелёными шустрыми глазами, расположилась на столе. Вторая, с длинными светлыми косами, сидела на стуле; она казалась выше той. Им было лет по двенадцать — тринадцать. Обе одеты в одинаковые синие юбки и белые блузки, в пионерских галстуках.
— Это и есть лазутчики? — шёпотом спросил Санду.
— Они! — ответил Алеку.
— А сам говорил, что они крепко связаны и плачут… Ничего похожего!
Ребята с законным любопытством разглядывали девочек, пытаясь угадать, что их привело в порт. Придерживая юбку, девочка, сидевшая на столе, спрыгнула прямо на середину комнаты. Петрикэ отступил на шаг, узнав Нину. Он насупился и прошипел:
— Что тебе тут нужно?
Нина пожала плечами и высунула язык.
— Надо их допросить, чего ещё ждать! — предложил Алеку, обрадованный тем, что наконец представился такой счастливый случай.
— Спроси, как их зовут, — согласился Санду.
Алеку сделал два шага вперёд к «лазутчикам», кашлянул и, выпрямившись, спросил:
— Как вас зовут? Отвечайте по очереди!
— Нина.
— Родика.
— Чем вы можете доказать это?
Девочки удивлённо переглянулись, и, когда Алеку повторил свой вопрос уже суровее и резче, Нина ответила:
Девочки удивлённо переглянулись, и, когда Алеку повторил свой вопрос уже суровее и резче, Нина ответила:
— Завтра мы можем принести свои табеля. Я бы даже хотела, чтобы вы посмотрели мои отметки! Только одна четвёрка, а то всё сплошь пятёрки.
— У меня всё больше четвёрки, но троек — ни одной! Честное слово! — сказала Родика.
— Это нас не интересует! — повысил голос Алеку. — Можете иметь и двойки, и колы, и даже нули. Это вам не школа.
— Оно и видно, — сказала Нина. — В школе никто бы не стал нас запирать и связывать. — И с явной иронией добавила: — Хорошо ещё, что вы не умеете связывать как следует. Мы в два счёта развязали верёвки…
— Потому что мы пожалели вас и потом… — Не зная, что придумать, Алеку сурово пробасил: — Докажите, что вас так зовут.
Девочки задумались, и тут Нина, показав вышитую на блузке букву, сказала:
— Вот видите «Н». Это значит Нина…
— Не пойдёт! Это может означать и Николай, и Нэстасе…
— И Навуходоносор! — прыснула Нина. — Но только меня зовут Ниной, и блузка моя. Новая. Я её даже ни разу не стирала. У меня есть ещё одна, но я таких бед натворила!.. Стирала её вместе с зелёным передником, а он линяет… Какой мне мама нагоняй дала, лучше не спрашивайте… Мой главный инспектор…
— Вы зачем сюда пришли? — прямо спросил Санду, видя, что Алеку так никогда и не кончит допрос.
— Мы хотим говорить с вашим адмиралом, — ответила Нина. — Веди нас к нему. А вам мы ничего не скажем.
Санду лукаво подмигнул:
— Не могу отвести.
— Почему?
— Потому что это я и есть.
— Ты? — воскликнула Нина. — Отлично. Тебя я знаю.
Санду внимательно посмотрел на неё:
— Ты знаешь меня?.. Не верю.
— Ты и вчера так говорил.
— Вчера?
— Да! — И девочка вдруг пропищала: — Я лучший стрелок из рогатки на нашей улице.
— А-а! — Санду засмеялся. — А я мастер драть за уши…
— Ага! Теперь вспомнил меня?
— Да, но я всё-таки не понимаю, что тебе здесь нужно?
— А почему вы на нас сразу набросились? Подняли тревогу. Связали, заперли… Допрашивают… Что это вам вздумалось? Кабы я знала, захватила бы с собой рогатку и близко бы не подпустила.
Когда Санду сказал, что моряки не испугаются какой-то жалкой рогатки, Нина пришла в негодование:
— Моя рогатка вовсе не жалкая, она крупнокалиберная!
Все рассмеялись, а Петрикэ сказал:
— О рогатке говоришь, словно о пушке!
— А сами небось встретили нас, как врагов!
— Мы ведь к вам как к друзьям пришли, — добавила Родика.
— В таком случае, и мы вас примем как друзей, — сказал Санду. — Садитесь и рассказывайте, с чем пришли.
— Мы пришли… — начала было Родика, но потом подтолкнула локтем Нину: — Говори ты, ты лучше умеешь…
Нина только этого и ждала.
— Мы хотим, чтобы вы приняли нас к себе. Мы тоже хотим быть моряками.
— Что-о-о?! — разом вырвалось у всех.
Потом воцарилось напряжённое молчание. Слова: Нины прозвучали, словно удар грома, после которого тишина всегда кажется особенно полной. Петрикэ опомнился первым:
— Вы — моряками?
— Вы? — вторили ему удивлённые голоса ребят.
— Хорошенькое дело, юноши! — сказал Дину. — Девочки — и вдруг моряки! Где это видано? Это равносильно тому, что заставить матроса штопать.
— Хм! Подумаешь, какой умник… юноша в очках, — сказала Нина. — Ты воображаешь, что матросы ходят в драных носках? Это ты, наверно, так ходишь!
Дину поправил очки и сердито ответил:
— Видно, какая ты умная, если не понимаешь, что значит сравнение!
Санду не торопился высказывать своё мнение. Он подождал, пока закончится обмен колкостями, и тогда сказал:
— Мне очень жалко, но думаю, что мы не сможем вас принять. Это не для вас. У нас дела серьёзные — мальчишеские. Тут уж не скажешь: «Это я не хочу!», «Это я не могу!»… Если не подчиняешься дисциплине, получаешь наряд…
— …и удаляешься в царство «лягушиного шёлка», — высокопарно заметил Дину.
— Да, здесь дело нелёгкое, — продолжал Санду. — Прикажут тебе копать бассейн или стоять на часах не двигаясь, и тут, хоть всё гори вокруг тебя, ты не оставишь пост, пока тебе не скажут… Вам же мы не можем так приказать. Тогда что же станет с дисциплиной?
— Поминай как звали, бултых — и ко дну! — сказал Алеку, показывая пальцем на пол. — Для вас найдётся только одно занятие: ухаживать за маленькими, которым мы позволили здесь играть…
— Что? — возмутилась Родика. — Значит, рыть бассейн мы не можем, стоять на часах мы не можем! Ну конечно, это ведь всё дела серьёзные… мальчишеские! А вот заботиться о маленьких ещё так-сяк. Ладно, Нина, пошли домой! Нечего нам здесь делать с этими воображалами.
Но Нина была другого мнения:
— Нет, погоди. Всё-таки и вы и мы — пионеры. Мы должны договориться. — Она пристально посмотрела на Санду. — И потом, к твоему сведению, мы тоже знаем толк в серьёзных делах и тоже кое-что понимаем в дисциплине. И в нашем отряде найдутся смелые, сообразительные девочки. У нас одна только Иоана боится темноты и жуков. Но её родители переехали в другой город, так что её уже не будет с нами осенью. Я, правда, жалею, что она уехала. Она добрая и всегда давала мне краски… — Спохватившись, что говорит не то, Нина с огорчением заметила: — Вот насчёт себя я должна с самого начала признаться: у меня один недостаток — много болтаю. Но если вы меня примете, я обещаю молчать каждый день целый час. Уговорились?
Банг! Баланг-баланг! Банг! — громко зазвонил колокольчик с наблюдательного пункта. Все, точно ужаленные, бросились наружу и услышали голос Кости, кричавшего с верхушки клёна:
— Внимание! Внимание! Двое неизвестных пробрались в порт. Захватили на рейде два корабля и убежали. На неизвестных маски из листьев. Они в одних трусах и вымазаны илом. Внимание! Бегите за ними! Бегите за ними!
— Ребята, за мной! — крикнул Санду.
И в одно мгновение вся команда скрылась в высоких зарослях.
Оставшись у дверей адмиралтейства, Нина и Родика смотрели друг на друга в полной растерянности.
— Ну, а нам что делать? — спросила Родика.
— Пошли и мы!
— Куда?
— В бой… Ах! Почему я не взяла с собой рогатку?!
Глава четырнадцатая. Следы
На Лягушином побережье под старой ивой сидели и шептались двое полуголых, вымазанных илом мальчиков в масках из листьев. В них с трудом можно было узнать бывшего капитана «Отважного» Нику и Илиуцэ, бывшего капитана крейсера «Малый пруд первый». Возле них, накренившись, как бы с непривычки к суше, стояли и оба корабля. Было жарко, жужжала болотная мошкара, от илистой почвы поднимался прелый запах.
— Потрясающий манёвр! — сказал Илиуцэ спустя некоторое время, в течение которого оба насторожённо прислушивались и вздрагивали при малейшем шорохе.
— Кому ты это говоришь? — не без важности сказал Нику. — Знай адмирала Нику! Теперь, я думаю, ты убедился.
— Убедился, — признался Илиуцэ. — По правде говоря, я не очень надеялся. Считал, что ты только на слова горазд. Теперь вижу, что ошибался. Смелый был налёт. Вот это мне нравится!
Нику на радостях толкнул его, а когда Илиуцэ попробовал защищаться, Нику наградил его щелчком.
— Так, говоришь, нравится, цыплёночек? Я думаю! А это ещё только начало. Пока что я только наполовину адмирал. Скоро наши ряды возрастут, получим подкрепление. Тогда увидишь, как я поведу вас в бой. Почище самого Леонардо да Винчи!..
— Полегче, полегче! Леонардо да Винчи был великий художник, а не полководец.
— Неважно, зато у него красивое имя! — ответил Нику и тут же перевёл разговор: — Они, конечно, не ожидали такого удара. Даже и не догадываются, что мы стали на якорь именно здесь, на Лягушином побережье.
Но Илиуцэ не выказывал такой уверенности.
— А если всё-таки догадаются? Если они придут сюда?
— Ничего! Выдержим! Мне не привыкать. — Нику деланно засмеялся. — Меня закалили стычки с отцом. Я мог бы и удрать, когда вижу, что он собирается меня ударить, но даже и не думаю. Стою себе и кричу: «Бей сколько влезет, мне и не больно!» Он тогда обозлится и ещё крепче бьёт.
— Не понимаю тебя, Нику! — удивился Илиуцэ. — Зачем ты так делаешь? Неужели тебе приятно?
Нику с сожалением посмотрел на него:
— Дурак ты! Вообразил тоже — приятно! Просто хочу показать, что я стойкий, будто мне всё нипочём. Ему это, конечно, не по вкусу. Раз он меня лупит, зачем я буду доставлять ему удовольствие? А?
— Не знаю даже, что и сказать… У нас дома ничего подобного не бывает. Мой отец весёлый человек.
— А ты думаешь, мой не весёлый? Он так хорошо поёт! Шофёры вообще народ весёлый, столько песен знают! Я так люблю его слушать! Сижу себе и слушаю. А он вдруг замолкает и давай на меня: «Ты чего сидишь? Уроки сделал? Лодырем хочешь быть? Меня посмешищем сделать?» А я, даже если и сделал все уроки, отвечаю: «Вот и сижу… Вот и не сделал ни одного урока. И хочу быть лодырем!»