Зимой 1775 г. императрица приехала в Москву, чтоб летом отпраздновать здесь подписание мирного договора с Турцией. Дашкова не была приглашена провести торжества вместе с Екатериной II. В "Записках" княгиня дипломатично пишет, что болезнь ее свекрови и собственные хвори помешали ей лично видеться с императрицей. Но Екатерина Романовна послала старой подруге подарок. "Я не могла лично поздравить императрицу с блестящими успехами ее оружия, но написала ей письмо по этому поводу и послала чудную картину Анжелики Кауфман, изображавшую красивую гречанку. Я намекала в письме и на себя и на освобождение греков, или, по меньшей мере, на улучшение их судьбы". Согласно придуманной княгиней аллегории, она, как и греки, ожидала от русской императрицы освобождения. Подарок был принят, и вскоре Екатерина Романовна имела честь сама просить государыню о разрешении предпринять новое заграничное путешествие, ради образования сына. Императрица холодно согласилась.
Перед отъездом Дашкова совершает шаг, бросивший глубокую тень на всю ее дальнейшую жизнь. В своем подмосковном имении Троицком, тихо и без особой огласки, она выдает дочь Анастасию Михайловну, которой тогда едва исполнилось пятнадцать лет, за состоятельного, но не слишком молодого бригадира Андрея Евдокимовича Щербинина. "Я надеялась, что он даст моей дочери тихую и мирную жизнь, -- объясняла свой выбор княгиня, -- Она физически развилась неправильно и имела недостаток в строении тела, вследствие чего вряд ли могла рассчитывать, что более молодой и веселый муж станет ее любить и баловать". Желание самой Анастасии при этом учтено не было.
Стремление по своему разумению распоряжаться жизнью близких, перешагивая даже через их волю, дорого стоило княгине в будущем. Брак, как и следовало ожидать, не удался. Анастасия с годами обнаружила чисто воронцовское упрямство, а, вырвавшись из-под опеки матери, повела беспутный образ жизни, проматывала свои деньги и деньги мужа, попала под надзор полиции, потом под опеку. Устав воевать с дочерью, княгиня "отрешила" ее от наследства и запретила пускать в дом даже в случае своей смерти для прощания с телом. Биографы Дашковой часто пишут, что дочь и мать были полными противоположностями. Но обычно бок о бок не могут ужиться именно люди с одинаковым характером. Разве не авантюрная жилка в натуре самой Екатерины Романовны толкала ее от одного заговора к другому, и разве не сама княгиня находилась пол жизни под пристальным вниманием властей? Анастасия не интересовалась политикой, ее увлекали финансовые аферы. В остальном же мать и дочь на удивление походили друг на друга. Но вернемся в 1775 г. - Дашкова с семьей отправляется в новое путешествие.
На этот раз Екатерина Романовна провела за границей восемь лет, занимаясь образованием сына. Лишь в 1782 г. Дашкова вновь увидела Петербург. И снова, как и после первого путешествия, она была принята исключительно милостиво.
В начале 80 - х гг. партия Панина потерпела поражение и была отодвинута с политической арены Потемкиным и его сторонниками. Одна, без поддержки крупной придворной группировки, Дашкова не представляла для Екатерины II опасности. Теперь императрица могла рассматривать бывшую подругу не как политического противника, а как частное лицо. Настало время позабыть о болезненном честолюбии княгини и использовать ее глубокий ум.
Екатерина Романовна вступила в полосу больших перемен. Ей ни в чем не отказывали, сын был зачислен в гвардию, а затем стал адъютантом Потемкина, племянница ( дочь Елизаветы Воронцовой ) по особой просьбе княгини, стала фрейлиной, императрице вряд ли это было приятным. Теперь княгиня обедает во дворце, в обществе своей августейшей подруги, посещает ее малые эрмитажные собрания, в знак особого расположения государыня дарит ей свой мраморный бюст, оплачивает долги, жалует имение Круглое в Белоруссии, две с половиной тысячи крестьян, приобретает дом в Петербурге, меблирует дом в Москве. Взамен императрица потребует от Дашковой одного взяться за тяжелую и хлопотную работу по управлению Петербургской Академией наук и Российской академией. Княгиня дала согласие.
Началось интересное и богатое на результаты "дашковское" десятилетие. С головой погрузившись в новую для себя деятельность академии, княгиня, казалось, совсем забыла о Москве. Однако удержаться при дворе без поддержки какой-нибудь влиятельной группировки было невозможно и вскоре княгиня примкнула к новой оппозиции, складывавшейся вокруг ее брата, президента Коммерц коллегии А.Р. Воронцова. Новое охлаждение было неминуемо. Поводом для очередной опалы послужила издание Дашковой в академимческом альманахе "Российский феатр" трагедии Княжнина "Вадим Новгородский". Пьеса была посвящена новгородскому восстанию против Рюрика, действие кончалось "торжеством добродетельного монарха", но нравственный пафос произведения заключался в трагической гибели защитника гражданских свобод и независимости Новгорода. Между императрицей и княгиней произошел трудный разговор, после которого Дашкова испросила отпуск на год и немедленно получила его.
Старая столица встретила ее приветливо. Душевную радость ей доставляли дружеские отношения с братом Александром Романовичем, тоже в это время отбывавшим опалу в Москве и подмосковных имениях из-за своего покровительства А.Н. Радищеву. Английские пристрастия Екатерины Романовны особенно проявлялись на лоне природы, где она много занималась садовым и парковым хозяйством. "Я еще больше украсила свой сад, так, что он стал для меня настоящим раем, - рассказывала княгиня в "Записках", - и каждое дерево, каждый куст был посажен при мне и в указанном мной месте,.. я утверждаю, что Троицкое - одно из самых красивых имений в России и заграницей". В тот момент, когда жизнь Екатерины Романовны складывалась как нельзя спокойнее, скончалась императрица.
Когда Дашковой объявили о случившемся, родные опасались, что пожилая дама упадет в обморок. "Нет, - сказала я, - не бойтесь за мою жизнь; к несчастью, я переживу этот страшный удар; меня ожидают еще и другие горести...". В прошлом Екатерина Романовна не раз участвовала в акциях в пользу наследника Павла Петровича, надеясь на серьезные политические выгоды для себя лично, но после одиннадцати лет жизни при дворе она ближе узнала наследника и поняла, что никакие ее дальнейшие действия не заставят цесаревича забыть о событиях 1762 г. Теперь, когда он мог сказать: "Аз есмь при дверях", - княгиня по-настоящему испугалась.
Месть Павла не заставил себя долго ждать. Сенатским указом он уволил Дашкову от всех занимаемых ею должностей. Родные советовали княгине затаиться и тихо сидеть в Троицком в надежде, что о ней не вспомнят. Но нервная нетерпеливая натура Екатерины Романовны рвалась в Москву.
Вскоре к ней прибыл курьер с сообщением воли императора: немедленно отправиться на жительство в новгородское имение сына. Теперь Екатерина Романовна ехала в ссылку. За матерью последовала только дочь, Анастасия. Биографы Екатерины Романовны, не расположенные к авантюристке и мотовке Щербининой, стараются как бы не замечать этого поступка немолодой женщины, а ведь на нее, в отличие от матери, немилость императора не пала, и Анастасия могла остаться дома. Почему же она не бросила мать? Мы уже говорили, что, не смотря на все поверхностное несходство, мать и дочь были в чем-то очень похожи, в трудную минуту Анастасия оказалась способна позабыть об обидах, которые их разделяли.
Захолустная деревня, до которой Екатерина Романовна с трудом добралась, тесный сельский дом с грубыми деревянными стенами, скудная обстановка - вот все, что теперь окружало княгиню. Заняться было решительно нечем. По приказанию Павла I, перья и бумагу у Дашковой отобрали. Что может быть хуже для пишущего человека? За окном вереницей проходили ссыльные зрелище при нервном расстройстве пожилой женщины почти невыносимое. Однажды среди них княгиня увидела своего дальнего родственника, молодого офицера, его бледное грязное лицо судорожно подергивалось - это было последствие пыток, которым подвергли несчастного за неосторожные слова об императоре. Впору было вспомнить о временах блаженной памяти "матушки Екатерины": за проступок куда более серьезный Хитрово отправили в родовое имение, а его товарищей просто отставили от службы. При Екатерине II государственных преступников тоже ссылали в Сибирь, разница была в том, ч т о считалось преступлением.
Мало кто из исследователей обращает внимание, что, попав в трагические обстоятельства, Дашкова не искала помощи там, где казалось бы могла на нее рассчитывать. Она ни разу не обратилась к собственному сыну, а ведь Павел Михайлович был у нового императора в большой милости. Его не блестяще складывавшаяся до сих пор карьера пережила бурный взлет, в 1798 г. он стал военным губернатором Киева, затем предводителем дворянства московской губернии. В отличие от Анастасии, Павел как будто не вспоминал о матери. Видимо, с избранной Екатериной Романовной воспитательной "системой" дела обстояли далеко не так благополучно, как ей казалось долгие годы.
Разрыв между сыном и матерью произошел еще при жизни Екатерины II. Едва вырвавшись из-под опеки Дашковой, Павел Михайлович, тогда еще молодой офицер, неожиданно женился, не сказав княгине ни слова. Его поспешные, необдуманные действия больше походили на месть, желание шокировать свою строгую мать, с самого детства неотступно контролировавшую каждый его шаг. Княгиня была действительно оскорблена, в качестве невестки ей предлагалась дочь небогатого откупщика. Биографы Дашковой, часто пишут, что Екатерина Романовна очень щепетильно относилась к своему высокому происхождению и поэтому не приняла брак сына. При этом редко вспоминается, что матерью самой Екатерины Воронцовой была вовсе не светская высокородная дама, а дочь купца Сурмина, и Дашкова не имела морального права ставить сыну в упрек совершенный им мезальянс.
Екатерине Романовне помогло заступничество императрицы Марии Федоровны и фаворитки Павла I - Екатерины Ивановны Нелидовой. Эти две женщины, порой забывая о ревности, старались вместе сдержать гнев императора и помочь опальным. Уступив их просьбам, Павел очень неохотно разрешил княгине вернуться в Троицкое и безвыездно жить там. Ссылка Екатерины Романовны кончилась после гибели Павла в 1801 г. Она снова смогла приезжать из имения в старую столицу и по долгу жить в своем великолепном каменном доме на Большой Никитской ( ныне здание консерватории ). Здесь хранилась ее богатейшая библиотека, которую княгиня собирала с юности. Здесь же устраивались музыкальные вечера, несмотря на возраст и нервные потрясения, княгиня сохранила голос, когда-то пленявший Дидро, и сама писала музыку. Окруженная почетом и уважением она присутствовала на коронации Александра I, получила приглашение вернуться ко двору, но предпочла остаться в Москве. Дни ее клонились к закату. Среди блеска и роскоши, которые сопровождали старость Екатерины Романовны, она ощущала себя удивительно одинокой.
О последних десяти годах жизни Дашковой известно главным образом из воспоминаний двух сестер ирландок Мэри Бредфорд и Кетрин Уильмот, гостивших у княгини. Дашкова ни в чем не изменила себе. Не примирилась с детьми, а свои нерастраченные материнские чувства обратила на Мэри и Кетрин, нанимала им учителей, возила на балы и в небольшие путешествия, рассказывала о Москве. Ходила в мужском пальто с нашитой на него орденской звездой, в ночном белом колпаке и шейной косынке. Во всеуслышанье поправляла священника во время службы в церкви, приезжала на балы раньше всех гостей и расхаживала по залу, пока лакеи поспешно зажигали свечи.... Прежде чем вместе с ирландскими гостьями умиляться на то, что Екатерина Романовна -живая московская достопримечательность -- приводила общество старой столицы в трепет -- попробуйте поставить себя на место прихожан храма, где течение обряда вдруг прерывалось менторским голосом княгини; хозяев дома, которые, не успев толком одеться, должны были спешить принять столь высокопоставленную гостью и выслушивать ее недовольство по поводу того, что праздник еще не начат; гостей, явившихся, как тогда говорили, "засвидетельствовать свое почтение"(а такие визиты в те времена были обязательны), и не удостоившиеся в доме княгини стула. Тогда многое в поведении Дашковой представиться в ином свете.
Влияние Екатерины Романовны на жизнь старой столицы в первое десятилетие XIX в. часто преувеличивается. Особого страха перед ее суждениями никто не испытывал, никакой "властью в почетном уединении", как предполагал А.И. Герцен, написавший комментарий к первому изданию мемуаров Дашковой, она не обладала. Но в ней видели живой памятник эпохи, яркий осколок блестящего екатерининского времени. Это само по себе и определяло место княгини в тогдашней Москве, объясняло интерес, который она вызывала, и терпение, с каким дворянское общество относилось к ее выходкам. Несмотря на громкое имя, княгиня не стала среди московского дворянства "своей". Однако парадокс состоит в том, что и "чужой" Дашкову в Москве никто бы не назвал.
Чем была московская жизнь для самой Дашковой? Большинство русских вельмож XVIII в., возвращаясь в старую столицу, после чиновного Петербурга чувствовали себя свободнее. Екатерина Романовна полжизни провела в опалах, московское уединение всегда было для нее вынужденным, она ни разу не удалялась в него по своей воле, а лишь вуалировала явную немилость рассказами о желании "поправить здоровье" в Москве. Лучшим способом употребить время с пользой Дашкова считала длительное заграничное путешествие. Но проведя в старой столице долгие годы, Екатерина Романовна смогла проникнуться духом этого огромного города, поняла о нем нечто важное, выразившееся в ее словах: "Москва - целый мир, обширный и многолюдный, населенный непохожими друг на друга обитателями". Именно непохожесть жителей Москвы друг на друга и спасала старую княгиню от изоляции в дворянском обществе старой столицы. Первопрестольная принимала самых разных людей. В этом пестром, многоликом мире у Дашковой была своя, далеко не последняя роль, и, когда 4 января 1810 г. старая княгиня скончалась, заполнить образовавшуюся после нее пустоту было некем.
ГЛАВА V
КРАСНЫЙ КАФТАН
Стояла изматывающая жара, дорожная пыль висела в воздухе плотной завесой. Даже лошади, казалось, задыхались, что же говорить о всадниках? Знаменитая поездка императрицы в Крым 1787 г. шла к концу. Москва была уже недалеко, но свита императрицы стенала, умоляя о привале. Поэтому, когда 23 июня 1787 г., на горизонте замаячили величественные очертания Дубровиц подмосковного имения князя Г.А. Потемкина - радостные возгласы невольно вырвались из уст даже самых выносливых спутников Екатерины II. Вскоре тенистые липовые аллеи приняли под свою сень вереницу дорожных царских карет. Легкий ветерок с р. Пахры доносил свежесть и прохладу.
Через несколько минут перед измученными путниками открылся вид белоснежного усадебного дворца, ярко выступающего на фоне изумрудной зелени парка. Хозяин усадьбы - князь Потемкин остался на юге, где начались турецкие провокации на границе. Но его дом был готов принять огромную и разноязыкую царскую свиту. У ворот маленький оркестр играл приятную музыку.
Дубровицы очень понравились Екатерине. Но еще больше они приглянулись ее молодому фавориту Александру Матвеевичу Дмитриеву-Мамонову. Изнеженного красавца, серого от усталости, почти вынесли из кареты; в тиши и прохладе мраморных сеней он очнулся, но так и не пришел в себя от восхищения. Великолепное имение с обширным французским парком, усадебным дворцом во вкусе елизаветинского времени и знаменитой своей необычной архитектурой позднего барокко Знаменской церковью пленили воображение 29-летнего вельможи.
Современники, обычно не расположенные к любимцам Северной Минервы, о Мамонове отзывались в целом довольно доброжелательно. Александр Матвеевич был скромен, хорошо воспитан и очень образован. Он принадлежал к древнему дворянскому роду, ведшему свое происхождение от Рюрика. Среди его предков были киевские, а затем смоленские князья, от одного из них - Дмитрия Александровича - отходила ветвь Дмитриевых, на службе у московских государей получившая прозвание Мамоновых. Мамоновы обладали крепкими корнями в Москве. Отец будущего фаворита Матвей Васильевич с 1763 г. был вице-президентом Вотчинной коллегии, располагавшейся в старой столице.
Дмитриевы-Мамоновы состояли в родстве с Потемкиными, поэтому молодой человек, едва поступив на службу в гвардию, оказался адъютантом светлейшего князя. Григорий Александрович обратил внимание на образованность и ум поручика из хорошей семьи. Придворный анекдот гласит, что, когда князь показал императрице портрет Александра Матвеевича, она заметила: "Рисунок хорош, но краски не важные". На Екатерину смотрело лицо нового поколения русской аристократии, духовно уже близкого эпохе сентиментализма. Он напоминал когда-то оставленного ею Станислава Понятовского. Та же образованность, застенчивость, даже апатичность... Действительно, молодой Мамонов был утончен до рафинированности, и в его образе преобладали больше мягкие, акварельные тона, а не густые сочные мазки, свойственные таким натурам как Орловы и сам Потемкин.
Секретарь саксонского посольства Гельбиг, обычно раздражительный и резкий, говорил о Мамонове в благожелательной манере: "очень умен, проницателен и обладал такими познаниями... в некоторых научных отраслях, особенно же во французской и итальянской литературах, что его можно было назвать ученым; он понимал несколько живых языков, а на французском говорил и писал в совершенстве".
Заметив прекрасный слог молодого поручика, Екатерина быстро привлекла его к ведению переписки с иностранными корреспондентами. Сама она писала по-французски не безупречно, иногда употребляя тяжеловесные немецкие обороты. По собственному выражению императрицы, ей нужна была "хорошая прачка, чтоб стирать написанное". Именно такой "прачкой" для Екатерины стал Дмитриев-Мамонов, довольно серьезно редактировавший ее стиль. Александр Матвеевич писал пьесы, некоторые из них были поставлены в Эрмитажном театре, хорошо рисовал, делал удачные карикатуры мелом, от которых умирало со смеху избранное придворное общество на камерных собраниях у императрицы. Среди его архива, разобранного уже в первой четверти XIX в. дочерью графа, был обнаружен искусно вырезанный силуэт Екатерины II.