Весной 1918 г. против Советской России была начата иностранная интервенция, а за нею и гражданская война. Это была, как говорят, «война Февраля с Октябрем». Для нашей темы важней тот факт, что возникла Белая армия, противник Красной армии в Гражданской войне. Опыт этой войны показал, что вожди Белой армии («дети Февраля»), следуя в фарватере Запада и руководя вооруженным крылом буржуазно-либеральной программы, оказались противниками продолжения цивилизационной траектории России. Потому-то можно считать, что именно Красная армия стала наследницей и продолжателем традиций российской армии.
В Гражданской войне народ России раскололся не по классовому признаку. Очень важен для понимания характера конфликта раскол культурного слоя, представленного офицерством старой царской армии. В Красной армии служили 70-75 тыс. этих офицеров, т.е. 30% всего старого офицерского корпуса России (из них 14 тыс. до этого были в Белой армии). В Белой армии служили около 100 тыс. (40%) офицеров, остальные бывшие офицеры уклонились от участия в военном конфликте.
В Красной армии было 639 генералов и офицеров «царского» Генерального штаба, в Белой — 750. Из 100 командармов, которые были в Красной армии в 1918-1922 годах, 82 были ранее «царскими» генералами и офицерами. Можно сказать, что цвет российского офицерства разделился между красными и белыми пополам. При этом офицеры, за редкими исключениями, вовсе не становились на «классовую позицию» большевиков и не вступали в партию. Они выбрали красных как выразителей определенного цивилизационного пути, который принципиально расходился с тем, по которому пошли белые. Отвечая на обвинения «белых» однокашников, бывший начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Бонч-Бруевич писал: «Суд истории обрушится не на нас, оставшихся в России и честно исполнявших свой долг, а на тех, кто препятствовал этому, забыв интересы своей Родины и пресмыкаясь перед иностранцами, явными врагами России в ее прошлом и будущем».
В своем развитии Красная и Белая армии пошли по разным, расходящимся социальным и культурным направлениям. Красная армия становилась товарищеской коммуной, изживая сословный дух, а Белая — возрождала и усиливала сословные и даже кастовые установки. За политическими категориями Белого движения стоял социальный расизм — невозможность вытерпеть власть «низших классов». Потому и писал Сергей Есенин о Белой армии:
Поучительна книга И.А.Бунина «Окаянные дни», которая была поднята на щит во время перестройка. Она дышит ненавистью к «русскому простонародью» и его армии. В Бунине говорит сословная злоба и социальный расизм: «А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно ассиметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, — сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая…». Это и есть самая настоящая русофобия [17].
Ненависть Бунина к вооруженному простонародью объясняется и тем, что армия традиционного идеократического общества очень болезненно переживает утрату авторитета верховной власти (как и остальные институты государства). В крайних случаях потери легитимности верховной власти такая армия быстро деморализуется и распадается — и для обывателя она представляет собой страшное зрелище. Распавшаяся армия приобретает черты «гунна». Это и случилось с российской армией после февраля 1917 г. Социальный расизм Бунина не позволил увидеть, что «красноармейцы из русского простонародья» — это именно ростки возрожденной государственности, это овладение хаосом революции, подавление «гунна».
А для населения как раз очень важным был тот факт, который наконец-то признали историки: большевики смогли установить в Красной Армии более строгую дисциплину, чем в Белой. Дело тут и в идеологии, делающей упор на солидарности, и в самих философских установках — не потакать «гунну». В Красной Армии существовала гибкая и разнообразная система воспитания солдат и действовал принцип круговой поруки (общей ответственности подразделения за проступки красноармейца, особенно в отношении населения). Белая армия не имела для этого ни сил, ни идей, ни морального авторитета — дисциплинарные механизмы старой армии перестали действовать, а новых сама духовная база Белого движения предложить не могла [18]. М.М.Пришвин, мечтавший о приходе белых, 4 июня 1920 г. записал в дневнике: «Рассказывал вернувшийся пленник белых о бесчинствах, творившихся в армии Деникина, и всех нас охватило чувство радости, что мы просидели у красных».
И еще одна фундаментальная особенность Красной армии была предопределена тем, что в ней были ослаблены или даже совсем устранены сословные и кастовые структуры. Возникнув как армия простонародья, она и свою офицерскую элиту «выращивала» уже как элиту не кастовую, а народную, с присущим русской культуре идеалом всечеловечности, подкрепленным и официальной идеологией братства народов. Это была первая современная армия, не проникнутая милитаризмом.
Катастрофа Первой Мировой войны поставила вопрос о том, какие социальные силы и группы являются «агентами войны» и толкают государство и общество к выбору войны как способу разрешения противоречий. Особую роль в разжигании войн играют эти силы, гнездящиеся в армии. Начало этому важному направлению в социологии положено такими учеными, как Макс Вебер в Германии и Торстен Веблен в США. Недавно опубликован хороший обзор этих исследований, и его главные выводы существенны для нашей темы [19].
Так, признано, что само становление современного капитализма, для которого абсолютно необходима экспансия — овладение источниками сырья и рынками сбыта, — было сопряжено с длительными крупномасштабными войнами. Эти войны были связаны с захватом колоний, подавлением или уничтожением местного населения, войной между самими колонизаторами за контроль над территориями и рынками, захватом и обращением в рабство больших масс людей в Африке и т.д. Все эти войны стали частью процесса формирования буржуазии. В результате в ее мышлении и даже мироощущении военный способ достижения целей занимает важное место.
Именно в буржуазной культуре естественный человек представлен как существо, ведущее «войну всех против всех», и именно здесь родился афоризм «война — это продолжение политики другими средствами». Более того, в смягченной форме идея военного решения конфликтов лежит в основе концепции деловой конкуренции и торговых войн. Как говорят, буржуазия — агент войны[20].
Но, как считают историки, воля к войне буржуазии многократно возрастает в тех случаях, когда буржуазия может создать союз с традиционной аристократией и институтами феодального государства. Такой «сплав» возник, например, в Германии во времена Бисмарка. Похожая конструкция сложилась в зонах Белого движения в 1918 г., где соединились буржуазия, помещики-землевладельцы и осколки сословного бюрократического аппарата монархического государства. История показывает, что в случае всех буржуазных революций аппарат монархического государства в слегка модернизированном виде сохраняется в армии и при экономическом господстве буржуазии.
Для землевладельцев и феодальной иерархии военные действия — культурно близкий способ достижения целей. По мнению ряда исследователей войн, эта культурная особенность складывалась исторически в течение длительного времени. В начале это была свойственная феодалам привычка к набегам как способу демонстрации силы и установления желаемого порядка [21]. Важным элементом дворянской культуры, предопределяющим ее милитаризм, исследователи считают и понятие чести. В основании его у дворянства лежит старый смысл: сохранить честь — значит «не уступить». Если же возникает локальное сообщество, авторитетное ядро которого составляет дворянское офицерство с его культом воинской доблести, то, как сказано в обзоре, «получается настоящая горючая смесь». Причем наиболее воспламеняемой ее частью оказывается т.н. «ницшеанская интеллигенция», которая в буржуазном обществе отводит себе роль преемника аристократии. Макс Вебер специально подчеркивал, что из-за склонности к морализаторству эта интеллигенция «превращает ценности в объект конфронтации», следовательно, подталкивает к войне.
Массивные социальные группы и классы, — рабочие и крестьяне — не включаются социологами в число «агентов войны». У них всегда было другое дело, и война всегда была для них бедствием, трагической необходимостью. Это и говорилось в момент становления Красной армии:
Массивные социальные группы и классы, — рабочие и крестьяне — не включаются социологами в число «агентов войны». У них всегда было другое дело, и война всегда была для них бедствием, трагической необходимостью. Это и говорилось в момент становления Красной армии:
Перейдем ко второй части.
Армия и хозяйство
Выше было сказано, что как особая социальная общность армия есть ипостась народа, а как большая технико-экономическая система есть ипостась народного хозяйства. Рассмотрим, очень кратко, особенность Красной (Советской) армии как части хозяйства.
К началу войны экономический потенциал СССР и направленных против него сил был несопоставим — их оценивают как 1:4. Германия использовала промышленность и людские ресурсы практически всей континентальной Европы — только заводы «Шкода» в Чехии в 1940 г. выпускали столько же вооружения, сколько вся английская промышленность. Источники техники, вооружений и материалов для ведения войны были у Германии почти неисчерпаемыми. В СССР промышленность не успевала освоить производство новых видов техники, и первый этап перевооружения армии планировалось закончить лишь в 1942 г. Война с Финляндией 1940 г. выявила неготовность армии к большой войне нового типа. На Западе СССР считался «колоссом на глиняных ногах» и был списан со счетов как военная сила.
Тяжелейший урон нанесло быстрое продвижение немцев летом 1941 г. На оккупированной к ноябрю 1941 г. территории СССР до войны производилось 63% угля, 71% чугуна, 58% стали и проката, 60% алюминия, почти вся военная техника, вооружение и боеприпасы. Находившиеся здесь 303 завода боеприпасов были потеряны или эвакуированы на Восток. Производство стали в СССР с июня по декабрь 1941 г. сократилось в 3,1 раза, страна потеряла 41% своей железнодорожной сети.
В 1943 г. СССР произвел только 8,5 млн. тонн стали, а Германия более 35 млн. тонн. Однако промышленность СССР произвела намного больше вооружения, чем германская. Так, в 1941 г. СССР выпустил на 4 тысячи, а в 1942 г. на 10 тыс. самолетов больше, чем Германия. В 1941 г. в СССР было построено 6,6 тыс. танков, а в Германии 3,3 тыс. В 1942 г. в СССР 24,7 тыс. против 4,1 тыс. в Германии.
Переналадка промышленности на военные цели с быстрым наращиванием общего объема производства по темпам и эффективности превзошла все ожидания западных экспертов. С июня по декабрь 1941 г. объем валовой продукции промышленности уменьшился в 1,9 раза, но уже в 1943 г. объем продукции машиностроения составил 142% от уровня 1940 г. При этом быстро совершенствовалась технология производства: в 1944 г. себестоимость всех видов военной продукции сократилась по сравнению с 1940 г. в два раза.
Советская система организации науки позволила с очень скромными средствами выполнить множество новаторских проектов, соединяя технические разработки с самым передовым фундаментальным знанием. Примерами служат не только оригинальные виды военной техники (танк Т-34, система реактивного залпового огня «Катюша» и ракеты «воздух-воздух», создание кумулятивного снаряда, а потом и кумулятивных гранат, мин, бомб, резко повысивших уязвимость немецких танков, лучшая в мире каска и т.д.), но и крупные научно-технические программы типа создания атомного оружия.
То, что удалось сделать нашим коллективам, от академиков до рабочих, поражает и масштабом, и качеством. Создали первую в мире автоматизированную линию агрегатных станков для обработки танковой брони — производительность труда сразу возросла в 5 раз. Сварщики под руководством Е.О.Патона в 1942 г. создали линию автоматической сварки танковой брони под флюсом, что позволило организовать поточное производство танков. Немцы за всю войну не смогли наладить автоматической сварки брони.
Военные разработки делались на самом высоком уровне теории — от сложных математических расчетов кривизны каски или траектории полета ракеты «Катюши», до применения новой теории струй для создания кумулятивного снаряда. Мобильность нашей науки не укладывалась в западные стандарты. В 1939-40 гг., показывая свою верность Пакту о ненападении, Германия продала СССР ряд образцов новейшей военной техники и новейших технологий. Гитлер разрешил это, получив от немецких экспертов заверения, что СССР ни в коем случае не успеет освоить их в производстве. Эксперты ошиблись.
Как же соединялось советское хозяйство с армией? Мы об этом как-то не думали, и это нам дорого обошлось. Посмотрим на это дело чужими глазами — в годы холодной войны над этой проблемой бились лучшие ученые и разведчики США, вот уже десять лет она обсуждается там на многих конференциях. Феномен советской военной промышленности оказался уникальным и непонятным. Согласно заявлениям руководства ЦРУ, только на определение величины советских военных расходов и их доли в ВНП СССР (валовом национальном продукте) США затратили с середины 50-х годов до 1991 года от 5 до 10 млрд. долларов (в ценах 1990 года). Как было сказано на слушаниях в Сенате США 16 июля 1990 года, «попытка правительства США оценить советскую экономику является, возможно, самым крупным исследовательским проектом из всех, которые когда-либо осуществлялись в социальной области».
Давайте запомним или даже зарубим на носу этот факт: советское хозяйство было сложным явлением и не поддавалось простому описанию и измерению в понятиях рыночной экономики. Еще более сложно было вычленить в нем и измерить расходы на вооружение. Этот факт надо запомнить потому, что нас легко убедили сломать это хозяйство с помощью самых дешевых доводов — оно, мол, «неэффективно». Мы клюнули на эту примитивную демагогию, и нам всем должно быть стыдно — в целом, как народу.
Второй факт — способность советского хозяйства очень дешево снабжать армию прекрасным оружием. Исследования ЦРУ в 1960-1975 гг. показали, что военные расходы СССР составляли 6-7% от ВНП. При этом доля военных расходов в ВНП снижалась. Так, если в начале 50-х годов СССР тратил на военные цели 15% ВНП, в 1960 г. — 10%, то в 1975 г. всего 6%. Исходя из структуры расходов на оборону выходит, что собственно на закупки вооружений до перестройки расходовалось в пределах 5-10% от уровня конечного потребления населения СССР. Таким образом, утверждение, будто «мы жили плохо из-за непосильной гонки вооружений», является ложным. И нам должно быть стыдно, что мы этому верили.
Вспомните, кто и как нам врал. Шеварднадзе заявил в мае 1988 года, что военные расходы СССР составляют 19% от ВНП; в апреле 1990 г. Горбачев довел эту цифру до 20% — и никаких обоснований! Откуда взялись эти огромные цифры? Из окружения Рейгана, которые заведомо завышали уровень советских военных расходов. Но разве кто-то пытался в это вникнуть? И разве кто-нибудь сегодня спросит с академиков Богомолова или Рыжова, из какого пальца они высосали свои данные о военных расходах СССР? Разве не парадоксально, что безумные заявления Горбачева вынуждено было опровергать ЦРУ, но в СССР эти опровержения замалчивались?
Видный российский эксперт по проблеме военных расходов В.В.Шлыков пишет об этом в недавней статье «Американская разведка о советских военных расходах»: «Сейчас уже трудно поверить, что немногим более десяти лет назад и политики, и экономисты, и средства массовой информации СССР объясняли все беды нашего хозяйствования непомерным бременем милитаризации советской экономики. 1989-1991 годы были периодом настоящего ажиотажа по поводу масштабов советских военных расходов. Печать и телевидение были переполнены высказываниями сотен экспертов, торопившихся дать свою количественную оценку реального, по их мнению, бремени советской экономики».
В 1976 г. военное лобби США добилось пересмотра оценки ЦРУ военных расходов СССР (до 12% ВНП), результатом чего стал новый виток в гонке вооружений. Но уже в 1990 г. эти новые оценки были названы «абсурдно преувеличенными». Сенатор Д. Мойнихен даже требовал роспуска ЦРУ за завышение советских военных расходов, в результате чего США выбросили на ветер триллионы долларов. Давайте зафиксируем и этот факт: величина военных расходов СССР в размере 12-13% ВНП признана в США абсурдно завышенной, а Горбачев пугал весь мир цифрой 20%. Ну разве это не «пятая колонна» в холодной войне?
Стоит заметить, что наши рыночные политики неспособны к рефлексии. Они лишены памяти и категорически не желают вспомнить о своей недавней позиции и проверить ее на основе новых данных. В.В.Шлыков пишет: «Насколько изменилось отношение общества к проблеме военных расходов по сравнению с концом 80-х — началом 90-х годов. Если в те годы советские и российские политики и экономисты в своем стремлении показать неподъемное, по их мнению, бремя военных расходов апеллировали к мнению на сей счет прежде всего западных экспертов, то сейчас это мнение никого — ни власть, ни общество — не интересует».